— Это ложь! — выкрикнула она.

Судья пригвоздил ее тяжелым взглядом к месту, и она послушно опустилась на скамью. Слишком поздно Керри-Энн сообразила, что своим поведением лишь подлила масла в огонь и подтвердила выдвинутые против нее обвинения. Тем не менее ее буквально трясло от негодования. Оскорбление на расовой почве? Ее обвиняли в ужасных вещах, но в таком — еще никогда. Ее собственная дочь была мулаткой, представителем смешанной расы. Разве, черт возьми, она могла стать расисткой?

— Я хотел бы поподробнее узнать об этом предполагаемом инциденте, миссис Сильвестр, — сказал судья, мрачнея.

— Все произошло после того, как приехали приемные родители, чтобы забрать девочку. — Социальная работница повернулась и указала на Бартольдов, которые явно считали себя пострадавшей стороной. — Уходя, мисс МакАллистер столкнулась с ними на парковочной площадке. Очевидно, между ними возникла перепалка. Судя по тому, что мне рассказывали, атмосфера накалилась до предела. Когда впоследствии я говорила об этом с доктором Бартольдом, он сказал, что она крикнула ему… — Миссис Сильвестр умолкла и смутилась; ей явно не хотелось продолжать. — Она крикнула ему: «Можешь поцеловать меня в мою белую задницу!»

Взгляды всех присутствующих в зале суда были устремлены на Керри-Энн, а та сидела, мотая головой, не в силах поверить, что слышит это, и опасаясь окончательно похоронить свои надежды очередной вспышкой гнева.

— Соответствует ли действительности отчет об инциденте? — обратился судья с вопросом к доктору Бартольду.

Джордж Бартольд встал.

— Да, ваша честь, соответствует, — ответил он торжествующе и в то же время с горечью в голосе.

Судья переключил свое внимание на Керри-Энн.

— Что вы можете сказать по этому поводу, мисс МакАллистер? — Он смотрел на нее так, как смотрят на насекомое, выползшее на свет Божий из темного и вонючего угла.

— Я сказала ему, что он может поцеловать меня в задницу, да. Но я не использовала слово «белую»! — выпалила она.

До нее донесся сдавленный стон Абеля, сидевшего рядом, и Керри-Энн поняла, что вновь сморозила глупость. Она повернула голову и с вызовом уставилась на Джорджа Бартольда, надеясь взглядом пристыдить его и заставить признаться в обмане. Но по его напряженной позе и исполненному достоинства лицу она поняла, что он считает себя правым. Точно такое же выражение всегда появлялось на лице Иеремии, когда какой-нибудь белый бродяга обзывал его негром. В глубине души Керри-Энн осознавала, что во всем виновата сама.

Через несколько минут все было кончено. Судья провозгласил:

— Ходатайство отклоняется. Правила посещения остаются неизменными до следующего рассмотрения. — Полностью игнорируя Керри-Энн, словно она была существом недоразвитым, неспособным понимать обычную человеческую речь, он посоветовал ее адвокату: — А пока, мистер Тоуссан, предлагаю вашей клиентке пройти курс обучения умению владеть собой, прежде чем мы снова вернемся к этому вопросу.

Едва дождавшись, когда они выйдут из зала заседаний, Керри-Энн спросила прямо своего адвоката:

— Насколько плохи мои дела?

Абель устало взглянул на нее.

— Скажем так, сегодня вы предстали далеко не в лучшем свете.

Она поспешила внести ясность:

— Согласна, но вы должны знать, что я — не расистка. Ну да, я сказала то, чего не следовало, и это было глупо с моей стороны, но это не имеет никакого отношения к тому, что он чернокожий.

— Я понимаю. Но люди, — и Абель ткнул пальцем себе за спину, в сторону зала заседаний, — этого не знают. И уж, конечно, этого не знает судья. — Он сокрушенно покачал головой. — Словом, как я уже говорил, вы оказали себе медвежью услугу.

Он явно устал от ее выходок, и Керри-Энн не могла его винить за это.

— Я знаю, — сказала она, терзаясь угрызениями совести. — Но означает ли это, что я не получу право на опеку? Потому что если так, то мне лучше застрелиться прямо сейчас, и дело с концом. — Ей было настолько плохо, что она так и поступила бы, не колеблясь ни секунды, будь у нее пистолет.

Выражение лица Абеля смягчилось.

— Все не так страшно. Мы проиграли сражение, но не войну.

— Но Бартольды…

— Если хотите знать, то и для них все не так просто. Суд обычно принимает решение в пользу биологического родителя, особенно когда заявители не являются кровными родственниками. Но при этом, — добавил он суровым тоном, — мне приходилось сталкиваться и с противоположными решениями.

Эти слова ранили Керри-Энн в самое сердце.

— Скажите мне, что я должна делать. Я готова на все.

— На все? — Абель выразительно приподнял бровь.

— На что угодно.

— В таком случае научитесь держать язык за зубами.

Линдсей и мисс Хони, как могли, старались ее утешить по пути домой.

— Я сразу поняла, что этот человек лжет и не краснеет, — заявила мисс Хони. — Подумать только! И как у него язык повернулся! Обвинить тебя в расовых предрассудках!

— Это была не совсем ложь, — признала Керри-Энн.

— Ну, сделанного не воротишь. Теперь надо думать, как жить дальше, — обронила Линдсей. Взглянув на Керри-Энн в зеркальце заднего вида, она спросила: — Что говорит твой адвокат?

— Что я должна научиться держать язык за зубами.

— Дельный совет.

Раньше Керри-Энн, несомненно, вспылила бы, но теперь она понимала, что ее адвокат прав. Собственно говоря, она тут же последовала его совету и оставшуюся часть пути хранила молчание и уныло смотрела в окно, забившись в уголок на заднем сиденье, пока Линдсей и мисс Хони негромко о чем-то совещались.

— Я беспокоюсь об Олли. Как он там управляется? — вслух высказала свои опасения Линдсей.

— Ничего, он сможет удержать форт в течение одного дня. Ты же знаешь его — этого мальчика невозможно сбить с пути истинного, — откликнулась мисс Хони. — Если случится пожар, он последним выберется наружу, и то только удостоверившись, что все остальные уже в безопасности.

Керри-Энн вдруг пожалела о том, что Олли нет с ней рядом. Ей захотелось ощутить комфорт и успокоение, дать которые ей мог только он.

Домой они вернулись к полуночи, поскольку останавливались, чтобы наспех перекусить в придорожном кафе «Френдли». Керри-Энн очень устала, но сомневалась, что сможет уснуть сегодня ночью. В голове у нее звенело, а все тело чесалось так, как бывало раньше, когда ей срочно требовался «косячок».

Мне нужно что-нибудь, способное унять боль.

Мысль об этом тайком прокралась в ее сознание, когда Керри-Энн чистила зубы перед сном. Она оцепенела, зубная щетка замерла в воздухе над раковиной, а она глядела на свое отражение в зеркале, укрепленном на дверце шкафчика с лекарствами. Под глазами у нее залегли темные круги, а лицо было смертельно, безжизненно бледным, так что даже пена от зубной пасты стала незаметной на этом фоне. Сейчас Керри-Энн была так же далека от дружеских объятий программы «Двенадцать шагов», как апостол Павел — от Дамаска.

Ее всю трясло, когда она наконец добралась до своей кровати и укрылась одеялом с головой. И не только от холода. Она не могла предугадать, когда накатит на нее с неодолимой силой желание «вмазаться», — это могло случиться в самый неподходящий момент, особенно когда она уставала и была чем-либо расстроена. И сейчас Керри-Энн отчаянно старалась заглушить негромкий голос, настойчиво нашептывающий ей: «Всего одна затяжка. Что в этом плохого? Тем более что никто ничего не узнает».

Она заснула только около четырех часов утра. Когда же солнечные лучи разбудили ее, Керри-Энн ощутила себя настолько измученной и разбитой, что не смогла бы выбраться из постели, даже если бы дом загорелся с четырех сторон одновременно. Кроме того, ее мучило ощущение похмелья, как после бурной вечеринки накануне. Она со стоном сунула голову под подушку и зажмурилась.

Линдсей, которая только что вернулась после утренней пробежки, хватило одного взгляда на сестру, чтобы безапелляционно заявить: