— Очень тяжело смотреть, как угасает кто-то из твоих родителей. Поверьте мне, я знаю, как это бывает. Иногда ты не в состоянии думать о чем-либо еще, кроме того, что скоро их не будет с тобой. Но можно вспоминать все хорошее, что было с ними связано, — от этого становится легче. Как только вы научитесь этому, то станете видеть в родителях тех, кем они были на самом деле, всегда, а не просто старых и больных людей, которых вам до боли страшно потерять. — Это был самый благоразумный совет, какой он до сих пор слышал — единственный совет, получив который, ему не захотелось вышвырнуть в окно одну из этих благонамеренных, но совершенно превратно все понимающих особ.

С нею он был не просто Рэндаллом Крейгом, вундеркиндом с Уолл-стрит, ставшим успешным писателем, но еще и сыном Барбары Крейг, а также вместилищем забот, тревог и сюжетов будущих историй. Может быть, так случилось потому, что она пережила собственную трагедию. Он вдруг вспомнил старинную поговорку: «В тихом омуте черти водятся». Линдсей Бишоп была самой тихой и спокойной женщиной из всех, кого он когда-либо встречал.

Нет, их совместный вечер не был скучным, а общение чересчур серьезным, отнюдь. Они смеялись веселым шуткам и анекдотам, но и сопереживали друг другу. Они обнаружили, что у них есть общие любимые авторы, даже такие, о которых большинство людей никогда не слышали. Она рассказала ему о том, что ее приемная мать любила музыку, и о ее бесценной коллекции грамзаписей, от Марио Карузо до «Би Джиз», а он признался в том, что и сам обожает виниловые пластинки — явный пережиток прошлого в нынешнюю цифровую эпоху. И еще оба сошлись во мнении, что если кто-нибудь якобы слышал сатанинское послание, проигрывая задом наперед «Белый альбом» «Битлз», то он или лжец, или ненормальный.

Неужели он знаком с ней всего двадцать четыре часа? Ему казалось, что намного дольше.

Ну, так почему же ты не сказал ей всего? Это был самый важный момент его жизни в том, что касалось Линдсей; тем не менее у него попросту не хватило на это духу. Внезапно тот факт, что он утаил от нее эти сведения, показался ему не просто попыткой предстать перед нею в более выгодном свете. Нет, он повел себя как трус и обманщик. Он сознательно позволил ей открыть ему душу, все это время понимая, что она не пожелает иметь с ним ничего общего, если узнает всю правду о Рэндалле Крейге.

Керри-Энн всегда и неизменно полагалась на свою находчивость, которая не раз помогала ей выпутаться из неприятностей. Как в тот раз, когда водитель-дальнобойщик попытался приласкать ее, а она сумела удрать. Сначала она показала ему свои груди, а потом изо всех сил ударила его в пах, пока он жадно пожирал их глазами. Или как тогда, когда полиция нагрянула в дом приятеля, у которого она покупала наркотики, и она успела сбежать через заднюю дверь, пока копы ломились в переднюю. Впрочем, случались и ситуации, разрешить которые с помощью сообразительности и находчивости не представлялось возможным. Например, когда у нее забрали ее маленькую девочку. Или как в последнем случае: Керри-Энн только что узнала о том, что Бартольды подали официальное заявление об удочерении Беллы.

Поначалу она была ошеломлена, а потом пришла в ярость. «Кем они себя возомнили, черт бы их подрал?» Но ярость быстро сменилась паникой. Она совершенно точно знала, кем были Бартольды: семейная пара выдающихся профессионалов, сделавших головокружительную карьеру, с милым и уютным домиком в зеленом пригороде, которые по чистой случайности оказались чернокожими — как и ее дочь, кстати. А что, если судья решит, что Белле лучше оставаться с представителями своей расы, а не с безмозглой белой курицей?

Эта мысль как ножом резанула ее по сердцу.

— Я нормально выгляжу? — повернулась она к Олли.

Было воскресенье, с того времени, как она переселилась к сестре, прошло уже две с половиной недели. Олли вез ее в Оуквью, пригород Сент-Луис-Обиспо, на свидание с дочерью — причем дорога только в одну сторону занимала четыре с половиной часа. Она регулярно ездила туда из Лос-Анджелеса раз в две недели на протяжении последних шести месяцев, но почему-то сегодня нервничала особенно сильно, как если бы ей предстояла аудиенция у Папы Римского. Она знала, что, начиная с этого момента, каждый ее шаг будет рассматриваться под микроскопом. Речь шла уже не о том, когда она сможет забрать свою дочь, а о том, сможет ли она вообще это сделать.

— Ты выглядишь отлично, — поспешил уверить ее Олли.

— Ты говоришь это не просто так, не для того, чтобы я отстала?

— Ты шутишь, наверное? — Он на мгновение оторвал глаза от дороги, чтобы окинуть ее полным выразительного недоверия взглядом. — Ты? Ты выглядишь на одиннадцать из десяти возможных. Разве ты можешь плохо выглядеть?

Он не понял, о чем она спрашивала, но Керри-Энн все равно улыбнулась. И вообще, находясь рядом с Олли, она не могла не улыбаться. Глядя в его большие карие глаза плюшевого медвежонка, ей было трудно поверить в то, что мир — дерьмовое место, в котором полно дерьмовых людишек, стремящихся причинить ей зло.

— Благодарю, — ответила она. — И не только за вотум доверия. Я уверена, что ты мог бы найти себе более приятное занятие, чем везти меня в воскресенье в Оуквью.

— Например? — поинтересовался он.

— Ну, не знаю. Например, посмотреть, как «Лейкерс» разделывают под орех «Уорриорз»[48].

Он презрительно фыркнул.

— Помечтай, сестренка. «Уорриорз» размажут этих пижонов по паркету.

— Вот как? И почему ты так в этом уверен, позволь спросить?

— Я скажу тебе только одно слово — Байрон Дэвис. Этого достаточно. Игра закончена.

— Это два слова, а не одно. И ты так и не ответил на мой вопрос, — заявила она, с вызовом глядя на него и скрестив на груди руки.

— Ты имеешь в виду, что бы я предпочел: провести день с тобой или слоняться по дому, ожидая, пока мать не найдет для меня какое-нибудь занятие? Да уж, трудный выбор, нечего сказать. — Олли потер рукой подбородок с видом глубочайшей задумчивости, другой рукой пуская «виллис» на обгон медленно ползущего грузовика.

Керри-Энн помимо воли рассмеялась. Она все еще нервничала, не зная, чего ожидать от поездки в Оуквью, — будет ли Белла рада видеть ее, как всегда, или Бартольды уже сумели заморочить ей голову разговорами о том, какая чудесная жизнь ожидает ее с новыми мамой и папой? Тем не менее она впервые сумела расслабиться с того момента, как они тронулись в путь.

— Тебе нравится жить со своими родителями? — поинтересовалась она.

— Конечно, — ответил он, но потом вздохнул. — Я все понимаю — поцелуй смерти[49], верно? У парней моего возраста, до сих пор живущих вместе с родителями, столько же шансов познакомиться с симпатичной девчонкой, как и у Квазимодо. Можешь мне поверить, я ничего так сильно не хочу, как иметь свое собственное жилье, но они рассчитывают на меня, понимаешь? У моего отца артрит, и ему нужна помощь в тех ситуациях, в которых он раньше обходился своими силами. Это значит, например, что я должен встать пораньше, чтобы помочь ему выгрузить улов и убрать сети перед тем, как уеду на работу. А по вечерам я торчу у плиты, занимаясь выпечкой, так что у меня остается совсем немного времени на развлечения.

— А как же твои братья и сестры — разве они не помогают родителям?

— Они делают то, что могут, но у каждого из них есть и собственная жизнь. А я — младший, и это значит, что я влип. Так что мне предстояло выбрать: или заботиться о номере первом, то есть о себе самом, и предоставить родителям доживать век в одиночку, или делать то, что должно. Я знаю, что не смог бы жить сам и наслаждаться жизнью, оставив их одних в трудный период. Вот почему в возрасте двадцати четырех лет, когда человек уже вполне самостоятельный, я по-прежнему живу со своими предками. — Он бросил на нее взгляд и горько рассмеялся. — Сожаления достойно, ты не находишь?