– Да… – кивнул он. – Да, не хочется вспоминать. А еще у меня зуб синий.

– Чистить надо, – посоветовала я.

– Я чищу два раза, а все равно синий. Вот смотри.

Клык растопырил пасть, я не удержалась и поглядела. Зуб у него был на самом деле синеватый. Странно. Хотя я сейчас почти ничему не удивлялась.

В дверь постучали. Нагло, бесцеремонно, по-дрюпински.

– Заходи, – разрешила я.

Показался Дрюпин.

– Дрюпин, правда, что ты лунатик?! – спросил Клык.

Я подмигнула сразу двумя глазами и сдвинула брови.

– Лунатик?

Я сдвинула брови сильнее.

– Да, лунатик, – кивнул Дрюпин. – Стыдно признаться, но я лунатик. Самый жесточайший лунатик, который только бывает.

– Лунатик! Лунатик! Лунатик! – принялся дразнить Клык. – А что лунатик делает? Правда, что ты койку мочишь?

Дрюпин взглянул на меня свирепо.

– Не каждую ночь… – я попыталась сгладить ситуацию.

– Каждую, – перебил меня Дрюпин. – Каждую ночь и два раза. И еще я кричу во сне. Иду по коридору – и кричу!

– Я слышал, – кивнул Клык. – Слышал, как ты завываешь. Думал, что это Годзилла.

– Кто? – не понял Дрюпин.

– Годзилла – это такая ядовитая ящерица. Она приходит по ночам, смотрит тебе в глаза и навевает кошмары.

– Не, я не Годзилла, – поправил Дрюпин. – Годзилла в кровать не мочится, а я два раза за ночь.

Дрюпин еще раз пронзил меня свирепым взглядом.

– Мочусь, а потом завываю. От бессилия. Во как.

Дрюпин принялся завывать, зверски так, с надрывом. Клык расхохотался, шлепая губами, а я поняла, почему никогда не видела его синего зуба – потому что он губошлеп. Дрюпин продолжал завывать, то и дело поглядывая на меня пронзительно.

– Лунатиком быть совсем не так просто, как вам кажется, – злобно сказал Дрюпин. – Это тяжелый крест, между прочим. Я придумал специальную систему ремней, которая захлопывалась бы автоматически, когда я ложусь спать. Но поскольку я знаю секрет этой кровати, я всегда освобождаюсь от своей же западни. Знаете, как это страшно – просыпаешься посреди коридора, а в руках топор! И такое странное в голове жужжание…

Договорить Дрюпин не успел, в ноги ударило, я подскочила почти до потолка и свалилась обратно на пол, пребольно ударившись о диван, тут же стало темно. Только громыхало, только Дрюпин орал и безумно хохотал Клык.

Землетрясение. Нас трясло. Как майских жуков, посаженных в жестяную банку. То и дело я подскакивала и обо что-то стукалась. Дрюпин охал. Клык орал.

– Они идут! – орал он. – Они близко!

Если честно, было страшновато. Мне совсем не хотелось, чтобы сейчас обрушился потолок, чтобы мы оказались в железной ловушке, да еще в темноте. Если такое случится, шансов выжить останется немного, вряд ли кто-то явится нас отсюда выковыривать, так и останемся.

Землетрясение продолжалось мучительно долго. Никогда не думала, что землетрясение может продолжаться такое время, мне показалось, что нас трясло почти час, не меньше. От тряски у меня разболелось все, что могло разболеться, спина, плечи и все кости внутри, и рот наполнился кровью, то ли от вывернутых десен, то ли от прикушенного языка. Кроме того, я несколько раз ударилась головой о что-то железное, а один раз кто-то – то ли Дрюпин, то ли Клык – лягнул меня в глаз, и теперь я чувствовала, как наливается гуля.

Комната тряслась и тряслась, и со всех сторон слышался грохот, а потом все прекратилось резко и вдруг.

Я лежала на полу и боялась пошевелиться. Пошевелюсь – а кости сломаны. Или оторвалось внутри что, при такой тряске это вполне могло осуществиться. Темнота.

– Все живы? – спросила я.

– Я, кажется, жив, – ответил Клык. – Только вокруг меня какая-то лужа. Это, наверное, наш Дрюпин. Темно стало, он и не удержался, лунатик проклятый.

– Заткнись, – отозвался Дрюпин.

Значит, целы.

– Дверь наверняка заклинило, – с удовольствием сказал Клык. – Мы погребены в темноте и теперь умрем в муках.

– А чему ты радуешься? – поинтересовался Дрюпин.

– Вместе весело умирать. Я всегда хотел, чтобы так. Будем тут лежать в темноте, разговаривать. Не переживай, Дрюпин, это недолго продлится.

– Почему это? – вмешалась я в разговор.

– Потому, что вентиляция, вероятно, нарушилась, – объяснил Дрюпин. – Здесь мало воздуха. Боксы герметичны, а циркуляции почти нет, сейчас посчитаю… Дня через полтора потеряем сознание.

– Надо дышать реже, – сказал Клык. – Я вот могу вдыхать раз в минуту, а Дрюпин нет. Он нам весь воздух за три часа выдышит, я его знаю…

– Да ты сам все выдышишь…

Они пустились в ругань, а я пыталась определиться. Ну, что делать. Первым делом, конечно, следует озаботиться огнем. Для этого у меня есть зажигалка и лампа, главное, нащупать их среди всей этой окрошки, но это дело времени, если взяться, то отыскать можно. Вторым делом…

– Не надо! – вскрикнул Дрюпин так резко, что мне пришлось прислушаться.

– Давай, Дрюпин, тебе понравится! Я вчера после обеда начал вспоминать, и все вспоминал и вспоминал, и на бумагу записывал, так что потом и мелодия как-то сама собой в голове заиграла.

– Да не нужна мне твоя песня, у меня ногу чем-то придавило, еле движусь…

– Я спою – и полегчает. Сейчас, сейчас… – Клык запыхтел. – Слова там очень простые…

Клык замолчал.

– Сирень, скажи ему, чтобы заткнулся, – попросил Дрюпин.

– Не сбивай! – взвизгнул Клык. – Сиренька, скажи ему, чтобы не сбивал!

Я молчала. Забавная мысль посетила меня – а что, если это на самом деле конец? То есть все, тупик? Воздух будет истончаться, мы будем лежать в этой комнате с железными стенами, Дрюпин и Клык будут ругаться, дышать станет все сложнее, и никакого белого света…

– Сирень! – позвал Дрюпин. – Сирень, я не могу больше…

– Он специально дышит чаще! – заявил Клык. – Я же говорил, он нам весь воздух израсходует!

– Я не дышу чаще!

– Я же слышу – дышишь!

Включился свет. Раз – и включился, точно у меня в глазах взорвались атомные бомбы, хотя я этого никогда и не видела, как они взрываются.

Но проморгалась постепенно.

Клык лежал под столом, вытянув руки вдоль туловища, глядя в потолок, с сосредоточенным лицом.

Дрюпин валялся, немного придавленный сундуком, от этого посинел и дышал действительно часто. Хотя если появился свет, значит, и вентиляция восстановилась. Комната моя была совсем разрушена. Упало все, что могло упасть.

Я поднялась.

– Сиренька, у тебя отличный синяк под глазом, это тебе Дрюпин поставил.

Я потрогала глаз. Фонарь, это да. К тому же, судя по всему, синяки у меня будут с ног до головы.

Дрюпин напрягся и сбросил с себя сундук. Поглядел в потолок.

– Плохо дело, – сказал он.

Я тоже поглядела.

Потолок вспучился. Прямо посредине выпирал железный пузырь, выглядевший весьма неприятно, казалось, что он вот-вот лопнет и прольется расплавленным металлом. Кроме того, по стенам пошли трещинки, похожие на мелкую паутинку, пол чуть скособочился, и все, что могло катиться, скатилось к левой стене.

Дрюпин, сильно хромая, подошел к двери. Дернул за ручку, дверь не открылась. Дрюпин крякнул и навалился на дверь плечом.

С тем же успехом.

– Так и знал, – сказал из-под стола Клык. – Дверь заклинило. Теперь мы умрем от голода. То есть вы умрете. То есть Дрюпин, конечно, умрет.

– А вы, значит, не умрете? – спросил Дрюпин.

– Ха, – сказал Клык.

Он постучал себе по плечам и по груди, издав сухой хрустящий звук.

– Сушеная кукуруза, – сказал он. – Я всегда ношу с собой, так, на всякий случай. Мы с Сиренью будем питаться кукурузой, а ты умрешь от голода.

Клык подмигнул Дрюпину.

Тот растерянно поглядел на меня. Я пожала плечами.

– А Дрюпин пусть ботинками питается, я ему отдам.

Клык щелкнул каблуками.

Дрюпин насупился.

– А что? Ботинки у меня из настоящей кожи, пускай он их жует. Ему вообще-то худеть надо.

– Ну, все, – Дрюпин направился к Клыку. – Этот калека меня сильно утомил. Сейчас я с ним немного разберусь.