Выхода нет.

Наверху хлопнула дверь, Лара испугалась, что мать собирается продолжать скандал на лестнице, побежала вниз.

На улице продолжался дождь, кроме того, ощутимо похолодало, еще чуть-чуть, и вода начнет превращаться в снег, и давно бы уже пора, потому что осень уже надоела, хочется зимы, настоящего мороза и белого цвета, осень все-таки темное время года, даже если горят фонари.

Лара перешла через улицу, достала телефон и попробовала вызвать такси. Такси не отвечало, дождь продолжался, и в честь этого на линии была перегрузка. Лара растерянно огляделась. По поводу плохой погоды город опустел, не было даже привычных и вездесущих машин, не говоря уже о прохожих, Лара стояла на улице одна, в окружении луж, вздувавшихся крупными пузырями. Если пузыри крупные, то дождь скоро кончится, вспомнила Лара.

Но он не кончался. Напротив, он приобрел какие-то новые, совсем неприятные качества, стал вязким, как сахарный сироп, и холодным, как мороженая рыба, Лара почти сразу продрогла. Она полезла в карманы за перчатками и обнаружила, что перчатка в кармане осталась только одна. Левая рука отчего-то мерзла сильнее, и Лара надела перчатку на нее.

Побрела к остановке. Вдоль забора, завешенного цирковыми рекламами. С плакатов улыбались зловещие размалеванные клоуны, это раздражало. Клоунов Лара не любила, и в этом походила на Зимина.

Лара шла вдоль дороги и не очень узнавала район. Вокруг были стройки и заборы, вдоль дороги стояла замершая строительная техника, фонари горели один к трем, на трамвайных рельсах сидели поздние лягушки.

Остановка выступала из тьмы островком света и тепла, Лара стремилась к ней, но тротуар внезапно закончился, и Ларе пришлось перейти на шпалы. Здесь было неудобно шагать, она то и дело наступала мимо, проваливаясь в рыхлую глину.

Остановка вела себя странно, никак не подпускала Лару к себе, отползала, так что иногда Ларе начинало казаться, что никакой остановки и вовсе нет, что это мираж, что вот так она и будет идти весь вечер и всю ночь, каждым шагом стараясь не попасть мимо шпалы и не наступить на лягушку.

Когда Лара уже отчаялась приблизиться к остановке, та вдруг сжалилась и оказалась рядом, метрах в двадцати. Лара собрала силы и почти добежала до навеса.

Почти сразу показался трамвай. Лара услышала его поскрипывание, потом он появился сам, тащился медленно, но неотвратимо, Лара решила, что стоит добраться до конечной и взять такси уже там. Всяко лучше ехать, чем стоять на одинокой остановке, в окружении стройки.

Трамвай начал тормозить заранее и тормозил по всем законам жанра, лязгая железом, выпуская из-под себя искры, раскачиваясь по сторонам, дребезжа стеклом и почему-то колокольчиком. Сам трамвай тоже выглядел необычно, старомодный, желто-красного цвета, без дверей и без номера маршрута. Впрочем, Лару это не особо смутило, она запрыгнула внутрь и устроилась на потертой деревянной скамье.

Вагон тронулся. Только сейчас Лара обнаружила, что в трамвае никого нет, ни пассажиров, ни контролера. Впрочем, Лару это удивило не особо, кого сейчас заманишь в контролеры? Пассажиры же отсутствовали ввиду позднего времени, все было объяснимо. Поэтому Лара вытянула ноги и стала смотреть по сторонам.

За мутными, забрызганными грязью стеклами почти ничего не было видно, только редкие огни да афиши на заборах. Трамвай тащился медленно, вагон то и дело потряхивало на стыках и пошатывало на поворотах, город, смутно просматривающийся снаружи, был мало знаком, но, судя по наклону, трамвай тащился к реке, видимо, к площади Речного вокзала. Лару это вполне устраивало, поэтому она перестала следить за маршрутом и сосредоточилась на чтении надписей, за долгие годы трамвайной жизни образовавшихся на стенах и на спинках сидений. В большинстве своем это были обычные надписи, имена, даты, проклятия, но попадалось и интересное, стихи поэтов Серебряного века, признания в собственной бесполезности, реклама лейкопластыря, старательно вырезанная в железе, и даже живописные миниатюры, выполненные с изрядным мастерством. Ларе особенно понравилась композиция «Хрен редьки не слаще», она решила запечатлеть ее на камеру мобильника для дальнейшего показывания Зимину. Но тут возникли сложности – трамвай то и дело встряхивало, камера дрожала, и миниатюра никак не попадала в фокус. Лара решила быть настойчивой и взялась за камеру двумя руками, но изображение все равно получалось смазанным и нечетким.

А потом трамвай тряхануло особенно сильно, Лара схватилась за поручень и уронила мобильник на пол. Тут же полезла за ним, неловко изогнувшись, просунула руку между скамейками, и в этот момент трамвай дернулся снова. Лара пребольно ударилась лбом. О железо. Из глаз, вестимо, посыпались искры, и некоторое время Лара сидела, просто приходя в себя, стараясь отогнать вздумавших кружиться перед глазами светлячков.

В голове гудело довольно долго, когда звездочки перед глазами погасли, Лара обнаружила, что трамвай стоит. Он больше не лязгал и не раскачивался, с потолка не доносилось равномерное электрическое гудение, вообще было тихо.

Чересчур тихо, звуки исчезли.

И свет исчез. Под потолком едва светилась небольшая тусклая лампочка, а за окном была тьма. То есть совсем тьма, Лара подышала на стекло и потерла его рукавом, стараясь разглядеть хоть что-то.

Город исчез. Даже блеклые огни далеких пятиэтажек больше не просматривались, точно трамвай въехал в тоннель и остановился посреди него.

– Эй, – позвала Лара. – Эй…

Она забыла, как зовут трамвайного машиниста, вспомнила лишь через несколько секунд.

– Вагоновожатый!

Вагоновожатый не ответил. Лара поднялась со скамейки и направилась в носовую часть трамвая. Сначала она была очень зла. Сначала она хотела серьезно с этим вожатым поговорить на предмет его безответственного вагоновождения, мало того, что он вез ее как дрова, в результате чего она набила шишку и потеряла телефон, так он еще и застрять умудрился черт-те где. А между тем она опаздывает на конференцию и, безусловно, будет жаловаться в вагоновожатское управление или куда там жалуются…

Но когда Лара приблизилась к передней площадке вагона, уверенность ее куда-то испарилась, и ей уже совсем не хотелось ругаться с машинистом, ей хотелось, чтобы он тут хотя бы был. Сидел бы за своим штурвалом дядька пенсионного возраста, курил бы папиросы, ел бы бутерброд с колбасой.

Никого.

Место водителя пустовало.

– Так…

Ларе захотелось убраться отсюда поскорее. Немедленно. Она подошла к двери и осторожно в нее выглянула.

Ничего.

Сразу за раскрытой дверью клубился мрак. Именно клубился, пошевеливался, образовывал зыбкие фигуры, расслаивался, пытался заползти внутрь, мрак походил на черную вату.

Лара шарахнулась от двери.

Она упала на колени и стала искать мобильник. На ощупь. Потому что лампочка почти погасла. Телефон не находился.

Стало холоднее. Стало труднее дышать, черная вата, казалось, втягивала кислород и вместо него выпускала затхлый, почти могильный воздух.

Телефон обнаружился в щели между полом и обшивкой, Лара подцепила его пальцами и выдернула. И тут же, не поднимаясь с пола, набрала номер.

Зимин ответил почти сразу. Недовольным голосом, уставшим еще с прошлого года.

– Ну и что? – уныло спросил Зимин. – Маманя порадовала соленой черемшой?

– Зимин! – прошептала Лара в трубку. – Зимин, тут что-то не то…

– Черемша протухла?

– Зимин, я… Я не знаю. Я в темноте. И кажется, тут кто-то есть.

Вагон был пуст.

То есть совсем.

Титан был растоплен, рядом стоял перемазанный углем заварочный чайник, Зимин налил заварки, разбавил кипятком, ругнул наплевательское отношение к пассажирам, вернулся в купе.

– Чаю подано, – объявил Зимин. – Так-то.

Они сидели на противоположных диванах купе, пили чай. Колеса лязгали по рельсам, в конце вагона хлопала дверь, что-то специфически железнодорожно громыхало, пахло углем и влажным бельем.