И — главное — все это в ее голосе ныне; где-то в паузах — в последних и скрытых его вибрациях.
…Не человек жесток; природа жестока.
Будем так считать.
Алексей с отвращением слышал, как и в собственном его голосе звучит фальшь; как он слишком веско говорит слова, которые могут произвести светское впечатление — «прободение» и «тяжелый»; как то реальное его отчаяние, которое стоит за этим звонком, выглядит стыдливо и неловко.
«А Ирина?» — вдруг серо прошло в душе; некая смутная и чужая тревога.
— Какой ужас, — помолчав, как-то холодно сказала подруга. — Надо что-то делать. (О формулы!) В какой она клинике?
«Я бы так же «сдержанно-четко» спросил о человеке, к которому не питаю симпатии и для которого ничего не хочу сделать», — холодно-пронзительно, — с прозрением родителя, суетящегося над бедой своего кровного детища, — подумал Алексей.
— Так вот. Вы, может, знаете хирурга, который мог бы позвонить тому хирургу. Это на Полянке, — вяло-холодным голосом продолжал Алексей.
— Я никого не знаю («У меня ничего нет» — в обращении к нищему), а знает — знаете кто? Вера Поливасская. У нее хорошие врачи, знакомые… вы ведь знакомы с Верой?
— Да.
И он и подруга помнили, что Вера — подруга подруги, но не Алексея; для него это лишь шапошное.
— Алеша, вы немедленно ей позвоните. Просто немедленно. Если надо — сошлитесь на меня. Ну, не падайте духом. Вы же пишущий человек. Вам несчастья даже полезны. («Ай… а-ай», — только и сказал про себя Алексей.) Держитесь. А как статья? я это нарочно спрашиваю; вам не надо падать духом. Вам надо работать.
«Болтай», — холодно подумал Алексей, говоря:
— Ну, спасибо.
— Позвоните Вере. Она вас помнит, хорошо к вам относится. Если надо, сошлитесь на меня.
«И даже сейчас у меня не станет силы сказать впрямую: «Чего же ты, подруга, сама-то не позвонишь?» — вяло думал Алексей.
— Позвоните, — повторила она.
— Да, да.
— Всего доброго.
Коротко и композиционно.
«Нечего делать, надо звонить Вере».
Он набрал; длинные гудки.
Он в безнадежности набрал еще раз — телефон сработал.
«Бывает».
Эти оголтелые, черные телефоны.
Лак и пластмасса.
Сменить бы.
— Вера? Вы извините, это звонит Алексей Осенин. Вы помните?
Пауза.
— Да, Алеша.
Голос — известно какой; даром не звонят столь не близко знакомые; ждет просьбы и думает — какая она?
— Я звонил нашей общей знакомой. Ну да, ну да. Тут дело… Тут моя д-о-очь в больнице. («Эх, с неким приступом бы, а не сразу. И где мое «изящество»?) Так вот, она говорит, у вас знакомые хирурги… Я понимаю, это неудобно, но…
Тяжкая пауза висела.
На том, как говорится, конце провода явно дослушивали и обдумывали ответную формулу.
— Может быть, у вас есть кому позвонить?
— Алеша, у меня есть хирург, но вы его тоже знаете. Вам лучше самому ему позвонить. Это Петя Карлин. Вы ведь знаете его?
— Карлин? Да-а-а… кажется…
— Ну, вы ведь его знаете. Помните, вы вместе выступали на той конференции. У него был доклад — «Гносеологические аспекты современной анестезии». Он еще подходил к вам.
— Да… я… а телефон?
— Да у вас есть его телефон. Вы же при мне писали.
— Это… тогда?
— Ну да… тогда. Действуйте, не мешкайте. Он любит, чтобы ему сами звонили, а не по знакомству. Он малый понимающий и интеллигентный.
— Ну спасибо вам. До свидания.
— До свиданья, действуйте. Не падайте духом. Всего вам доброго.
Всю жизнь его призывали не падать духом.
Он положил трубку и невольно опустил руку и голову; жены не было, она «побежала» на рынок — за чем-то, что разрешалось по той таблице.
Он полистал книжку; нет. Нету. Да и что за Карлин? Практически незнакомый «тип». Алексей с биологическим отвращением относился к принципу — «по знакомству»; может, и этот Карлин такой? Но все же Алексей понимал, что известный хирург не станет слушать человека с улицы; Москва велика, и детей много, и даже если бы некий врач и пытался откликнуться на все отчаянные звонки — он все равно не смог бы. Т. е. и не обвинишь даже. Вот и Вера эта; он помнил ее, «москвичку до мозга костей». В этот комплекс входит строгость и ограничение. Звонит человек не моего круга связей; всё. На каждый чох не наздравствуешься, всех детей не пожалеешь. Кстати, истинно коренные москвички нередко бывают мягче; в них нет скованности, они тут свои.
Но где телефон?
Видимо, по своей дурной привычке, он записал на бумажке; а может быть, она просто врет. Не врет, а перепутала и так далее.
Он снова сел у телефона, вспоминая приятелей, которые могут помочь; но, во-первых, оказалось, что таких мало, а во-вторых — срабатывал закон полосы невезения. Тот переехал, и нет телефона; тот на курорте; тот черт-те где — не берут трубку. Машина «постоянная» врачиха сама в больнице.
Ныне кто всё время сидит в Москве? Все мотаются.
«А Володька? У него уйма знакомых. Но вряд ли он… ждет в гостинице».
Однако он набрал номер номера.
Володька был там.
По традиции таких случаев перейдя от бодрых мужских приветствий к соболезнующим нотам, он сообщил, что «есть такой малый», и он сейчас позвонит, а после перезвонит. «Ты дома?»
— Я дома.
Десять минут он сидел у телефона, сложив руки на коленях и глядя на трубку. Звонок.
— Его, черт возьми, нет дома. Да это и ясно: середина дня. А служба не отвечает. Со службами у нас туго.
Пауза.
— Н-ну спасибо.
— Я еще позвоню, и как найду, так тут же и позвоню.
— Спасибо.
В их интонациях тоже была неловкость; мужской ритм их отношений был резко нарушен.
— Ну, всего тебе. Ты не унывай. Я позвоню, если что.
Алексей почти физически ощутил его несознательное, не злое, но все же несомненное облегчение в этом — «если что»; мол, сейчас положу трубку, а там… а там — в Москву прибывают из Архангельска не для этих дел.
Звонок: затрещал под носом.
Неужто Володька уж нашел?
Он взял слишком крепко.
— Д-да?
— Алексей Иваныч?
— Нина?
— Спасибо, что узнали. Алексей Иваныч, я понимаю, что вы человек занятый, что у вас какие-то проблемы, и я не вмешиваюсь; но я бы хотела вас видеть. Разве так трудно?
— Нина, мне и правда не до вас. Я не вру.
— Нет, но разве можно так разговаривать? Ну, что я вам сделала? Я в Москве. Мы не виделись… столько лет. Разве нельзя вас увидеть?
«У вас у всех в Москве праздники, а у нас — «просто» жизнь».
— Нина, до свиданья, и положите трубку; а то я должен буду положить первым.
— Нет, я не понимаю…
Он положил трубку. Телефон затрещал.
Он не брал.
«Сам виноват. Поменьше б играл в игры», — привычно-автоматически прошло в голове.
«Может, у нее-то — знакомый хирург?»
«Нет. Спроси — она ухватится за это, как за повод для душевного общения; но в конце окажется, только потеря времени», — вновь с холодной ясностью несчастья подумал он.
«Я вам еще пригожусь?»
Увы.
Нечего вмешивать мою дочь в те игры.
Телефон перестал, а потом затрещал заново.
— Д-да!! — рванул он трубку, глухо готовясь послать эту Нину…
— Алексей Иванович? Алеша? — услышал он одновременно знакомый и незнакомый женский голос.
— Да. Кто это? — спросил он четко.
— Да это Рита, ваша соседка.
— Рита… а, Рита. «Бывшая соседка», — мысленно уточнил он; было время — они все переезжали; теперь уселись; Рита?
— Здравствуйте, Рита.
— Алеша, я слышала, у вас Маша заболела?
— Ну да. А вы знаете?
— Да мне во дворе сказали. Так вот, я хотела сказать, у меня есть знакомый хирург в институте Вишневского. Он резал гланды Коле. Ну, не в этом дело. Так вот, я ему уже позвонила; он позвонит туда, на Полянку.
— Да. Да? Позвонит… А… что же он скажет…
— Да уж они, эти врачи, они знают между собой, что сказать. Конечно, может, это и лишнее — эти звонки; а все же. Все-таки какое-то… утешение. Как вы себя чувствуете? Вы очень расстроены, да?
