И — главное — все это в ее голосе ныне; где-то в паузах — в последних и скрытых его вибрациях.

…Не человек жесток; природа жестока.

Будем так считать.

Алексей с отвращением слышал, как и в собственном его голосе звучит фальшь; как он слишком веско говорит слова, которые могут произвести светское впечатление — «прободение» и «тяжелый»; как то реальное его отчаяние, которое стоит за этим звонком, выглядит стыдливо и неловко.

«А Ирина?» — вдруг серо прошло в душе; некая смутная и чужая тревога.

— Какой ужас, — помолчав, как-то холодно сказала подруга. — Надо что-то делать. (О формулы!) В какой она клинике?

«Я бы так же «сдержанно-четко» спросил о человеке, к которому не питаю симпатии и для которого ничего не хочу сделать», — холодно-пронзительно, — с прозрением родителя, суетящегося над бедой своего кровного детища, — подумал Алексей.

— Так вот. Вы, может, знаете хирурга, который мог бы позвонить тому хирургу. Это на Полянке, — вяло-холодным голосом продолжал Алексей.

— Я никого не знаю («У меня ничего нет» — в обращении к нищему), а знает — знаете кто? Вера Поливасская. У нее хорошие врачи, знакомые… вы ведь знакомы с Верой?

— Да.

И он и подруга помнили, что Вера — подруга подруги, но не Алексея; для него это лишь шапошное.

— Алеша, вы немедленно ей позвоните. Просто немедленно. Если надо — сошлитесь на меня. Ну, не падайте духом. Вы же пишущий человек. Вам несчастья даже полезны. («Ай… а-ай», — только и сказал про себя Алексей.) Держитесь. А как статья? я это нарочно спрашиваю; вам не надо падать духом. Вам надо работать.

«Болтай», — холодно подумал Алексей, говоря:

— Ну, спасибо.

— Позвоните Вере. Она вас помнит, хорошо к вам относится. Если надо, сошлитесь на меня.

«И даже сейчас у меня не станет силы сказать впрямую: «Чего же ты, подруга, сама-то не позвонишь?» — вяло думал Алексей.

— Позвоните, — повторила она.

— Да, да.

— Всего доброго.

Коротко и композиционно.

«Нечего делать, надо звонить Вере».

Он набрал; длинные гудки.

Он в безнадежности набрал еще раз — телефон сработал.

«Бывает».

Эти оголтелые, черные телефоны.

Лак и пластмасса.

Сменить бы.

— Вера? Вы извините, это звонит Алексей Осенин. Вы помните?

Пауза.

— Да, Алеша.

Голос — известно какой; даром не звонят столь не близко знакомые; ждет просьбы и думает — какая она?

— Я звонил нашей общей знакомой. Ну да, ну да. Тут дело… Тут моя д-о-очь в больнице. («Эх, с неким приступом бы, а не сразу. И где мое «изящество»?) Так вот, она говорит, у вас знакомые хирурги… Я понимаю, это неудобно, но…

Тяжкая пауза висела.

На том, как говорится, конце провода явно дослушивали и обдумывали ответную формулу.

— Может быть, у вас есть кому позвонить?

— Алеша, у меня есть хирург, но вы его тоже знаете. Вам лучше самому ему позвонить. Это Петя Карлин. Вы ведь знаете его?

— Карлин? Да-а-а… кажется…

— Ну, вы ведь его знаете. Помните, вы вместе выступали на той конференции. У него был доклад — «Гносеологические аспекты современной анестезии». Он еще подходил к вам.

— Да… я… а телефон?

— Да у вас есть его телефон. Вы же при мне писали.

— Это… тогда?

— Ну да… тогда. Действуйте, не мешкайте. Он любит, чтобы ему сами звонили, а не по знакомству. Он малый понимающий и интеллигентный.

— Ну спасибо вам. До свидания.

— До свиданья, действуйте. Не падайте духом. Всего вам доброго.

Всю жизнь его призывали не падать духом.

Он положил трубку и невольно опустил руку и голову; жены не было, она «побежала» на рынок — за чем-то, что разрешалось по той таблице.

Он полистал книжку; нет. Нету. Да и что за Карлин? Практически незнакомый «тип». Алексей с биологическим отвращением относился к принципу — «по знакомству»; может, и этот Карлин такой? Но все же Алексей понимал, что известный хирург не станет слушать человека с улицы; Москва велика, и детей много, и даже если бы некий врач и пытался откликнуться на все отчаянные звонки — он все равно не смог бы. Т. е. и не обвинишь даже. Вот и Вера эта; он помнил ее, «москвичку до мозга костей». В этот комплекс входит строгость и ограничение. Звонит человек не моего круга связей; всё. На каждый чох не наздравствуешься, всех детей не пожалеешь. Кстати, истинно коренные москвички нередко бывают мягче; в них нет скованности, они тут свои.

Но где телефон?

Видимо, по своей дурной привычке, он записал на бумажке; а может быть, она просто врет. Не врет, а перепутала и так далее.

Он снова сел у телефона, вспоминая приятелей, которые могут помочь; но, во-первых, оказалось, что таких мало, а во-вторых — срабатывал закон полосы невезения. Тот переехал, и нет телефона; тот на курорте; тот черт-те где — не берут трубку. Машина «постоянная» врачиха сама в больнице.

Ныне кто всё время сидит в Москве? Все мотаются.

«А Володька? У него уйма знакомых. Но вряд ли он… ждет в гостинице».

Однако он набрал номер номера.

Володька был там.

По традиции таких случаев перейдя от бодрых мужских приветствий к соболезнующим нотам, он сообщил, что «есть такой малый», и он сейчас позвонит, а после перезвонит. «Ты дома?»

— Я дома.

Десять минут он сидел у телефона, сложив руки на коленях и глядя на трубку. Звонок.

— Его, черт возьми, нет дома. Да это и ясно: середина дня. А служба не отвечает. Со службами у нас туго.

Пауза.

— Н-ну спасибо.

— Я еще позвоню, и как найду, так тут же и позвоню.

— Спасибо.

В их интонациях тоже была неловкость; мужской ритм их отношений был резко нарушен.

— Ну, всего тебе. Ты не унывай. Я позвоню, если что.

Алексей почти физически ощутил его несознательное, не злое, но все же несомненное облегчение в этом — «если что»; мол, сейчас положу трубку, а там… а там — в Москву прибывают из Архангельска не для этих дел.

Звонок: затрещал под носом.

Неужто Володька уж нашел?

Он взял слишком крепко.

— Д-да?

— Алексей Иваныч?

— Нина?

— Спасибо, что узнали. Алексей Иваныч, я понимаю, что вы человек занятый, что у вас какие-то проблемы, и я не вмешиваюсь; но я бы хотела вас видеть. Разве так трудно?

— Нина, мне и правда не до вас. Я не вру.

— Нет, но разве можно так разговаривать? Ну, что я вам сделала? Я в Москве. Мы не виделись… столько лет. Разве нельзя вас увидеть?

«У вас у всех в Москве праздники, а у нас — «просто» жизнь».

— Нина, до свиданья, и положите трубку; а то я должен буду положить первым.

— Нет, я не понимаю…

Он положил трубку. Телефон затрещал.

Он не брал.

«Сам виноват. Поменьше б играл в игры», — привычно-автоматически прошло в голове.

«Может, у нее-то — знакомый хирург?»

«Нет. Спроси — она ухватится за это, как за повод для душевного общения; но в конце окажется, только потеря времени», — вновь с холодной ясностью несчастья подумал он.

«Я вам еще пригожусь?»

Увы.

Нечего вмешивать мою дочь в те игры.

Телефон перестал, а потом затрещал заново.

— Д-да!! — рванул он трубку, глухо готовясь послать эту Нину…

— Алексей Иванович? Алеша? — услышал он одновременно знакомый и незнакомый женский голос.

— Да. Кто это? — спросил он четко.

— Да это Рита, ваша соседка.

— Рита… а, Рита. «Бывшая соседка», — мысленно уточнил он; было время — они все переезжали; теперь уселись; Рита?

— Здравствуйте, Рита.

— Алеша, я слышала, у вас Маша заболела?

— Ну да. А вы знаете?

— Да мне во дворе сказали. Так вот, я хотела сказать, у меня есть знакомый хирург в институте Вишневского. Он резал гланды Коле. Ну, не в этом дело. Так вот, я ему уже позвонила; он позвонит туда, на Полянку.

— Да. Да? Позвонит… А… что же он скажет…

— Да уж они, эти врачи, они знают между собой, что сказать. Конечно, может, это и лишнее — эти звонки; а все же. Все-таки какое-то… утешение. Как вы себя чувствуете? Вы очень расстроены, да?