— В деле замешана молодая красивая женщина, мягко говоря, не совсем строгого поведения. Для Васиного возраста это большой соблазн…
— Она из Новосибирска?
— Да.
— У Васи были с ней близкие отношения?
— Анатолий Захарович, что можно, я вам рассказал. Остальное — следственная тайна.
— По долгу работы мне доверяют государственную тайну. Если позволите, с вашего телефона закажу Москву и соединю вас с министром металлургии…
— Зачем? Больше того, что сказал вам, я не скажу и министру, в ведении которого не работаю.
Лицо Цветкова густо покраснело:
— Поймите правильно. Я не хотел щегольнуть служебным положением и, поверьте, никогда не злоупотреблю им. Но судьба сына… Можно мне с Васей встретиться?
— Не рекомендую. Сейчас нам важно быстрее выявить истину. А встреча ваша может помешать, и это осложнит Васину судьбу…
— Но истина может оказаться для Васи печальной…
— Возможно.
— Ценю вашу откровенность и надеюсь получить искренний ответ на более щекотливый вопрос… Какова вероятность возникновения следственной ошибки?
Бирюков откинул со лба свалившуюся прядь волос:
— За ошибки нас очень строго наказывают. Кроме того, мы ведем так называемое предварительное следствие, а окончательное решение о виновности, как вам известно, принимает народный суд.
— Я, разумеется, понимаю, что закон одинаков для всех, тем не менее… — Анатолий Захарович показал на почетные грамоты. — Вот это действительно учитывается при вынесении приговора?
— Безусловно.
— Если не секрет, когда можно ожидать полной ясности по этому делу?
— Думаю, скоро.
— И последний вопрос… — Цветков посмотрел Антону в глаза. — Точнее, просьба: постарайтесь в поступках моего сына разобраться объективно.
— Это не только служебный долг, но и святая обязанность каждого работника следствия. — Антон ободряюще улыбнулся. — Давайте, Анатолий Захарович, не будем прежде времени справлять по Васе панихиду. Вполне может статься так, что Вася к этой печальной истории причастен или косвенно, или совершенно случайно.
— Благодарю за обнадеживающие слова. Надеюсь, позволите мне интересоваться дальнейшим ходом расследования?
— Пожалуйста, заходите, звоните…
— Спасибо.
Цветков встал и, склонив седую голову, тяжело вышел из кабинета. Мысленно представив себя на его месте, Бирюков почувствовал щемящую боль.
Из невеселых раздумий Антона вывел телефонный звонок. Звонил следователь Лимакин.
— Знаешь, Игнатьевич, — озабоченно сказал он. — Вася Цветков на допросе наговорил такое, что голова кругом…
— Что именно? — хмуро спросил Бирюков.
— Почти все грехи на себя берет. И, представляешь, обстоятельства складываются таким образом, что многому из его показаний приходится верить.
— Подожди делать выводы. Иду к тебе…
Не успел Бирюков подняться из-за стола, как в кабинет вошли бородатый Фарфоров и худенькая, с заплаканными глазами женщина в темном платье.
— Алла Константиновна… По моей телеграмме из Ялты вернулась, — тихо проговорил Вадим Алексеевич, виновато кашлянул и, как будто Антон сам не мог догадаться, добавил: — Мама Ирины…
С неожиданным облегчением Бирюков вдруг подумал, что на этот раз избавлен от неприятной необходимости сообщать трагическую весть — о смерти дочери Крыловецкая уже знала. Антон посмотрел на Аллу Константиновну и невольно отметил, насколько сильно погибшая дочь походила на нее. Такая же короткая прическа, те же мягкие черты лица, тот же подбородок и даже тени под глазами казались одинаковыми, с той лишь разницей, что у дочери они были наведены искусственно, а у матери — от безысходного горя. Заметив на себе взгляд, Алла Константиновна срывающимся голосом чуть слышно спросила:
— Как это произошло?
— К сожалению, пока не могу сообщить подробностей. Обстоятельства смерти Ирины еще выясняются, — ответил Бирюков.
— Почему расследование ведет уголовный розыск? Ирина совершила преступление?
— Дело в производстве у следователя прокуратуры. Мы, как водится, ему помогаем.
— Ирина замешана в чем-то серьезном?
— Много непонятно. — Бирюков посмотрел на сутулящегося Фарфорова. — Вадим Алексеевич, к сожалению, некоторые поступки Ирины объяснить не смог. Может быть, вы внесете какую-то ясность…
Алла Константиновна медленно раскрыла черную дамскую сумочку, вынула из нее распечатанный почтовый конверт и подала Бирюкову:
— За день до страшной телеграммы Вадима Алексеевича мне в Ялту пришло письмо от Ирины… Прочтите, после кое-что постараюсь объяснить.
Антон развернул тетрадный лист, исписанный с обеих сторон красивым разборчивым почерком:
«Дорогая мамуля! Приближается мое девятнадцатилетие, а рядом — ни тебя, ни бородатого Фарфорова, ни подруг. Все меня бросили. Даже с Лелькой К. на днях окончательно разругались. Она, дура, по-черному завидует мне и не подозревает своим куриным умом, что мое «счастье» страшно жестокое. Ты, конечно, усмехнешься и не поверишь в искренность этого письма — слишком много я тебе врала. Но, клянусь всеми святыми, на сей раз ни капельки не вру. За последнюю неделю часто вспоминала слезы, которые причинила тебе своим дурным поведением, обдумала каждое твое словечко, когда ты уговаривала меня остепениться и прекратить глупости. Бог мой, как ты была тысячу раз права! Какой дурочкой выглядела я, мечтая о беспечном счастье! И лишь теперь, накануне девятнадцатилетия, поняла, насколько жестоким и наглым выглядит такое счастье. Мамуль, ты отдыхай спокойно, лечись. Я тебя люблю и глупостей больше делать не буду. Когда вернешься из Ялты, все-все объясню. И если последний раз меня простишь, клянусь, мы заживем с тобой по-настоящему, как жили тогда, когда ты звала меня кисой. Бог мой, как хорошо и как ужасно давно это было! Обнимаю и целую тебя в щечку. Твоя непутевая доча Иришка».
Антон внимательно разглядел почтовый штемпель на конверте — письмо было отправлено из Новосибирска в день отъезда Ирины в райцентр.
— Вы находились в ссоре с дочерью? — спросил Антон Аллу Константиновну.
— Да… Как только Ирина вышла замуж, мы с ней совершенно не встречались. Ира звонила мне изредка, расхваливала свою жизнь, но… Материнское сердце не обманешь — в восторженном голосе я чувствовала фальшь…
— Вам известно, что Ирина проходила свидетельницей в суде по делу картежников?
— Боже… Когда?..
— В прошлом году, перед самым замужеством.
— Моя вина — не знала… Ира тогда уже не жила со мной, — сказала Крыловецкая и умолкла.
Бирюков отчетливо видел, насколько трудно ей говорить. Он налил из графина воды, протянул стакан Алле Константиновне. Молчаливо сидевший рядом с ней Фарфоров совсем ссутулился, схватил бороду в кулак и нервно дернул плечом. Странно было смотреть на эту пару — даже убитая горем теща выглядела моложе зятя. Отпив всего один глоток, Крыловецкая поставила стакан на стол и продолжила:
— Наш конфликт с Ириной начался, когда она училась в десятом классе… За погибшего в испытательном полете мужа мне установили приличную пенсию и выплачивали до совершеннолетия дочери. Ирина, можно сказать, ни в чем не нуждалась. Когда Ира перешла в десятый класс, она стала слишком много уделять внимания своей внешности. Краситься стала до неузнаваемости. Часами просиживала перед зеркалом… Из вещей не признавала ничего отечественного — только импортное. Надолго исчезала из дома к подругам. Однажды пришла нетрезвой… В другой раз в кармане ее шубы я обнаружила пачку дорогих американских сигарет… Не на шутку испугалась и перестала давать Ирине деньги. В ответ она закатила такую истерику, что меня с инфарктом уложили в больницу. На какое-то время Ира стала прежней послушной девочкой, но… — Алла Константиновна дрогнувшей рукой взяла со стола стакан, сделала еще глоток, чуть помолчала. — Но стоило только мне немного отойти, все началось сызнова. Школу Ира закончила еле-еле и заявила, что надо с годик отдохнуть. Я кое-как уговорила ее хотя бы попытаться поступить в вуз. Она выбрала водный и на приемных экзаменах познакомилась с Лелей Кудряшкиной…
