Паровоз уже дымил где-то за станцией, когда дядюшка Лем вылетел из-за угла. Времени не оставалось. Я кинулся за ним. И признаюсь вам, что последнюю дюжину-другую ярдов я пролетел, ну да никто вроде этого не заметил.

Когда-то, когда я был еще сосунком, в Лондоне, где мы тогда жили, случилась Великая Чума и нам, Хогбенам, пришлось живенько выметаться подобру-поздорову. Я помню гвалт, который стоял при этом в том самом Лондоне. Так вот, доложу я вам, он ни в какое сравнение не шел с тем, что творилось на улицах столицы штата, когда наш поезд, наконец, прибыл туда. Времена меняются, я полагаю.

Свистки свистят, гудки гудят, радио орет, аки оглашенный. Вот уже действительно, каждое новое изобретение рода человеческого за последние два века оказывалось громче предыдущего. У меня тут же голова разболелась, прежде чем я догадался, ну как там Па это называет, — во, повысить порог слухового… чего-то там. Попросту отключить уши.

Дядюшка Лем и не догадывался, что я был рядом. Я принимал, конечно, меры предосторожности, чтобы оставаться незамеченным, но он сам был так озабочен, что ничего не замечал вокруг. Я проследовал за ним сквозь толпу на вокзале, а потом вдоль широкой улицы, полной автомобилей. Это было таким для меня облегчением — убраться подальше хотя бы от этих поездов.

Мне всегда было неприятно представлять, что же происходит внутри чайника, когда он закипает. Те самые крошечные зверушки, которых и видно-то еле-еле, носятся там, должно быть, как угорелые, сталкиваясь лбами. А вокруг все горячее и горячее. Жуть!

А уж о том, что творится внутри автомобилей, которые проносятся мимо, и вовсе думать не хочется.

Дядюшка Лем, похоже, хорошо знал дорогу. Он несся по улице с такой скоростью, что мне приходилось напрягать всю свою волю, чтобы топать ногами, а не полететь ненароком. Я все думал: а может стоит связаться с кем-нибудь из наших, на всякий случай, если случится какая пакость, но связаться-то было вроде как не с кем. Ма сейчас была в церкви, и я очень хорошо помню взбучку, которую она мне учинила после того, как воздух перед лицом преподобного Джонса заговорил вдруг моим голосом. Этот преподобный еще к нам не привык.

Па сейчас лежит в дымину пьяный. От него никакого толку не добьешься. Если попробовать обратиться к Деду, можно ненароком разбудить Малыша Сэмми, а этого я боялся пуще смерти.

Дядюшка несся вперед как угорелый. Только ноги мелькали в клетчатых штанах. Он тоже был обеспокоен, доложу я вам, до крайности. Почище меня. Вот он заметил на углу толпу, которая сгрудилась вокруг большого грузовика, и почесал прямиком туда.

На грузовике какой-то человек потрясал бутылками в обеих руках и держал речь к толпе.

Кажется, он толковал что-то насчет головной боли. Я слышал его еще от угла. Над кузовом было протянуто полотнище, а на нем написано:

«ПУ ЛЕЧАТ ГОЛОВНУЮ БОЛЬ».

«Ох, — причитал дядюшка Лем про себя. — Ох, что же, что же мне делать? Ведь я никогда ни сном ни духом и помыслить не мог, что кто-нибудь женится на Лили Лу Муц. О горе мне несчастному!»

Признаться, все мы были порядком удивлены, когда Лили Лу Муц сыскала себе муженька, — было это лет этак десять назад, как мне помнится. Но убей, не пойму, какое отношение к этому имеет дядюшка Лем. Лили Лу была страхолюдиной, какой еще поискать. Нет, «страхолюдина» — это слишком мягкое слово для бедной девочки.

Дед сказал как-то, что она родом из семейства Горгонов, что ли, которых он некогда знавал. Хорошо еще, характером вышла покладистая. Деревенские проходу ей не давали, чтоб не поизмываться как-нибудь, — не все, конечно, — а она ничего, терпела, да и только.

Жила она сама по себе, в маленькой хижине в горах. Была ей под сорок, когда в один прекрасный день заявился с того берега реки какой-то хмырь и предложил ей выйти за него замуж. Вся наша долина аж на задницу села со смеху. Сам я этого дурня не видал, но говорят, что и он не с конкурса красоты явился.

«И вот в чем загвоздка-то, — думал я, глядя как тот тип на грузовике делает свой бизнес, — звали-то женишка не иначе, как Пу».

Как я понял в следующий миг, дядюшка Лем усек кого-то возле фонарного столба на тротуаре, с краю от толпы, и тут же почесал туда. Оказалось, что это была парочка гориллов: горилла-папа и горилла-сын. Две образины стояли и смотрели, как бойко идет торговля.

— Подходи! — завывал тот тип. — Налетай! Старинный и проверенный рецепт! Лучшее средство от головной боли — микстура Пу! Спешите купить, пока еще осталось!

— Эй, Пу, а вот и я, — сказал дядюшка Лем, глядя на гориллу. — Привет, наследник, — добавил он вслед за этим, глянув на младшую гориллу. Могу поклясться, его передернуло.

Не стоит его осуждать за это. Больших ублюдков в мире людей, нежели эта парочка, я за всю свою жизнь не видал. Со своими плоскими рожами и здоровенными пузами они в точности походили на двух отожравшихся обезьян, одна побольше, другая поменьше. Папаша вырядился в воскресный костюм и прицепил себе поперек груди золотую цепочку от часов. А уж посмотреть, как он вышагивал, так сразу станет ясно, что ни разу не видел он себя в зеркале.

— Здорово, Лем, — процедил он сквозь зубы. — Вовремя поспел, как я погляжу. Сынок, поздоровайся с мистером Лемом Хогбеном. Ты многим обязан, сынок, этому мистеру. — И тут он премерзко заржал.

Младшему, похоже, было на это наплевать. Его крохотные, близко посаженные глазки неотрывно смотрели на толпу на той стороне улицы. Было ему на вид годков семь и вел он себя соответственно.

— Па, можно еще разок? — спросил он скрипучим голосом. Па, можно я еще разок покажу им, а? Ну, па?.. — по выражению его лица, по словам и тону я заключил, что дай ему пулемет и он тут же пустит его в дело.

— Хорош мужик растет, а, Лем? — с гордостью сказал папа Пу. — Горжусь им. Жаль, что дедушка не дожил, а то бы полюбовался. Мы ведь из старинного рода. Нас почти и не осталось. Одна беда — этот юноша последний из Пу. Теперь усек, Лем, что мне от тебя нужно?

Дядюшку Лема снова передернуло.

— Н-да, — сказал он, — все ясно. Только, Пу, напрасно ты сотрясаешь воздух. Я — пас.

Пу-младший повернулся на каблуках:

— Уделать его, па, а? Прямо сейчас, а? Давай я его уделаю, па.

— Заткнись, сынок, — изрек старший Пу и дал отпрыску затрещину. А уж лапища у папаши была, что твой молот. Вот уж горилла и горилла.

Судя по размаху могучей отцовской длани можно было предположить, что сынок отлетит на противоположную сторону улицы, однако Пу-младший лишь покачнулся. Лицо его покраснело, он потряс головой и завизжал-заскрипел:

— Па, я тебя предупреждал! Помнишь? Теперь пеняй на себя. Счас я буду тебя уделывать!

Он набрал полную грудь воздуха и так выпучил глаза, что я могу поклясться, они встретились на переносице. Широкое и плоское лицо его стало яркопунцовым.

— О'кей, сынок, — быстро сыграл назад папаша, — вон толпа созрела. Не стоит попусту тратить силы на меня.

Я в этот момент стоял с краю толпы, слушая и наблюдая за дядюшкой Лемом. И именно в этот момент кто-то трогает меня за рукав и вкрадчиво так, вежливо говорит:

— Не соблаговолите ли вы ответить на один вопросик?

Я обернулся. За мной стоял тощий человек с приветливым выражением на лице. В руке у него был блокнот.

— Валяйте, мистер, — я ему, значит, отвечаю, — давайте, мистер, спрашивайте.

— Я всего лишь хотел узнать, как вы себя чувствуете? спросил меня тощий и приготовился что-то записать у себя в блокнотике.

— Спасибо, сэр, — отвечаю, — очень любезно с вашей стороны. Надеюсь у вас тоже все в полном порядке, мистер?

Он потряс головой. Вид у него был какой-то ошарашенный.

— В том-то и вся загвоздка, — отвечает он мне. — Ничего не понимаю. Дело в том, что я в самом деле чувствую себя хорошо.

— А почему бы и нет? — спрашиваю. — Денек-то вон какой чудесный.