…На земле достаточно места. И, безусловно, достаточно врагов, помимо людей. Человек вел войну с тех самых пор, как стал ходить на двух ногах и освободил руки, и никогда не заключалось перемирие с самым старым его врагом — врагом, который горел в раскаленном голубом небе, прятался в форме микробной палочки, ядовитой и невидимой, в почве; который сейчас слабо колыхался в реке, но мог подняться и выйти из берегов; врагом, нападавшим на несведущего и невнимательного человека; врагом, чья древняя сила всегда билась о заслон, воздвигнутый человеческим интеллектом.
Враг и — в то же время — друг, дар богов. Без него, без физических и химических сил, которые создали этот воздух, эту воду, эту плоскую долину с ее плодородным суглинком, не было бы вообще никакой жизни. Волшебный дар — эта планета. Охраняйте ее, берегите, следите за ней — научитесь предвидеть ее действия и управлять ими, — и она будет служить вам. Забудьте о ней, сражаясь между собой, и горячее солнце, и разливы рек, и лютый холод, и быстро размножающиеся микроорганизмы займут свое место, как было всегда, когда человека не было еще и в помине. Как похоже на Бога!
Коуди уже был в небольшом парке перед длинным византийским зданием. Чахлые деревья высились над жухлыми лужайками. В мелком прямоугольном бассейне плавали золотые рыбки, они в надежде открывали рты, поднимаясь на поверхность, и снова уходили в глубину. Коуди шел мимо бассейна, и крошечные умишки рыбок были открыты для него — сознания, так же лишенные мыслей, как яркие, маленькие, спокойные огоньки миниатюрных свечей, зажигаемых в день рождения.
Он не вошел в византийского вида здания. Он и не собирался этого делать — в физическом смысле. Вместо этого он повернул к неровному ряду тумб высотой по плечо человеку, расставленных вдоль фасада здания, и остановился у одной из них, в этот момент свободной. Несколько мужчин и женщин склонились над тумбами, глядя в окуляры. Их было немного: даже здесь, в тени, было слишком жарко.
Коуди наклонился над окуляром своей тумбы, нашарил в кармане монетку и опустил ее в прорезь. Темнота, в которую он смотрел, засветилась яркими буквами: Радио-кобальт. Затем появилось несколько рядов чисел. Коуди нажал первую попавшуюся кнопку, определяя свой выбор. Заработал механизм. Он смотрел в увеличенную диффузионную камеру Вильсона, в которой вспыхивали следы субатомной активности. Чуть выше изображения счетчик отмечал количество столкновений электронов. Если его выбор окажется достаточно точным, он может сорвать банк и доказать…
Ничего. Абсолютно ничего. Его мысли начали блуждать, но тут он почувствовал страстное, тревожное ожидание в разумах людей вокруг него и понял, что для большинства из них выигрыш докажет очень многое.
Ибо в основе своей эти разумы не имели никакой уверенности. Над всеми ними нависла тяжкая угроза, отбрасывающая, со времени Взрыва, тень на весь мир, вложившая в каждую руку неотразимое оружие и заставившая каждый город создать тайный склад атомных бомб. Вместо стен, разделяющих народы, теперь каждый город был окружен стеной — и каждый человек тоже. Выживание по-прежнему зависело от удачи, от слепого случая.
И поэтому игорные города вроде Американ-Гана процветали. Здесь, в казино, у игорного автомата, за рулеткой, игрой в кости и фараоном, люди могли доказать себе, что слепая богиня благоволит им и что они все еще в безопасности. Социальное ощущение неопределенности сменялось механической неопределенностью выпадания костей или поворота колеса, а личная ответственность передавалась в руки богини, которую древние греки называли Тихе и римляне — Фортуной.
Коуди ощущал, как люди проходят мимо него, входя в казино и выходя оттуда. Его чувствительному мозгу жаркий воздух казался искрящимся. Возможно, это происходило благодаря неуклонно нараставшему напряжению, исходящему из источника, который ни один обычный человек не мог определить, но не мог и игнорировать. Коуди, однако, был известен этот источник. Джаспер Хорн провел несколько недель в Американ-Гане не просто так.
Здесь скорее, чем где бы то ни было, мог начаться погром.
И здесь, в Американ-Гане, была та сила, которая поставила беспомощного Коуди перед дилеммой, неотступно толкала его к выбору, который ни один человек не может обдумывать слишком долго, не ища какого-либо более простого ответа. Отсюда исходило то давление, которое подвело его руку к ножу, а нож — к шее. И именно здесь находился человек, который был в ответе за это.
«Джаспер Хорн», — думал Коуди, глядя на сверкающие полосы диффузионной камеры. Все напряженное внимание его разума сосредоточилось на этой цели. Элленби, там, в пещерах, был прав. Настоящей целью для Коуди было убить не себя, а Хорна: при этом он рисковал только собственной жизнью, не предавал свой народ, снимая с себя ответственность, бремя которой он нес ради всех них. Параноиды были врагами с самого начала. Они всегда старались помешать принятию лысок остальным человечеством. Именно они стали причиной уничтожения Секвойи и вызвали необходимость содержания пленников в пещерах. Если бы этого не случилось, он, скорее всего, никогда не встретил бы Люси, и она была бы сейчас счастливее, да и он тоже. Теперь, как бы они оба ни старались, они не смогут найти настоящего решения — ни для себя, ни для своего сына. Выхода не было. Что бы ни произошло, останутся раны, которые никогда не затянутся.
Сама земля была и врагом, и другом. Но все параноиды были только врагами, и один из них, Джаспер Хорн, находился где-то здесь, в Американ-Гане, где Джеф Коуди мог до него добраться, добраться, чтобы убить, хотя бы за то, что он и родственные ему параноиды сделали из лысок убийц.
Сверкающие полосы света в диффузионной камере погасли. Просмотровое устройство было темным. Коуди ничего не выиграл. Он бросил в прорезь еще одну монетку и снова стал наблюдать за электронной бомбардировкой; его ум блуждал, смыкая кольцо вокруг намеченной жертвы.
Внутри византийского здания возбужденные мысли кружились, словно рулеточный круг. Это был центр сплетен Американ-Гана. То и дело Коуди улавливал образы, имеющие отношение к Хорну. Он постепенно анализировал эти мысли, улавливая их, словно направленная антенна, пока у него не начало создаваться представление о привычках Хорна. Вместе с этим прояснялось и другое — усиление воздействия на происходящие в городе события, которые ни один нетелепат не связывал с присутствием параноидов.
Никто в Американ-Гане не брился уже двадцать четыре часа. То есть некоторые брились — но очень немногие. Лыскам нечего было брить, и, конечно, были достаточно храбрые люди, не боявшиеся вызвать подозрение. В расположенных неподалеку исследовательских лабораториях движение небреющихся не получило распространения. Были и другие, хотя и мало, — и людей с чисто выбритыми подбородками часто провожали подозрительными взглядами, враждебный шепот звучал им вслед.
Так что убить Хорна было трудно вдвойне. Насилие могло стать тем действием, которое вызовет погром, — как раз то, что Коуди надеялся предотвратить, убрав параноида. Это значило, что Хорна необходимо убить наедине, самое главное — подальше от потенциальных вожаков, могущих поднять бунт. (Такие люди в Американ-Гане были — Хорн их уже нашел. Они будут теми, кто поведет за собой толпу, когда придет время.)
…он в «Последнем шансе».
Коуди поднял голову, и на мгновение его ослепили глубокая небесная синева и яркий солнечный свет. На основании собранных сведений его мозг нарисовал картину Американ-Гана. «Последний шанс» находился в северном конце города, поблизости от исследовательских лабораторий. Может быть, Хорн все еще там, может, нет, но напасть на его след не составит труда.
Коуди обогнул бассейн с золотыми рыбками, пройдя мимо крошечных мерцающих огоньков их маленьких разумов, и пошел по дороге, ведущей через город на север. Мысли его продолжали блуждать. Несколько раз он уловил мысли других лысок. С их помощью он мог бы моментально выяснить, где находится Хорн, но они не носили шлема Немых и их разумы могли быть поочередно прощупаны параноидом. А Хорн не должен быть предупрежден. Коуди потрогал тонкое переплетение волокон, спрятанное под париком. Пока на нем был шлем Немых, Хорн не мог читать его мысли.
