Эрика встала и сказала:

— Пойдем в другое место, а то нас здесь могут услышать. — Она осмотрелась, направилась в дальний угол сквера и стала говорить:

— Ты думаешь я Ирина? А я Эрика. Я Эрика Фонрен, и в школе меня дразнили «фон баронесса». А бароны, до революции, были кровопийцы. Когда мне в приюте выдали документ, в фамилии уже не было «фон», имя Эрика мне поменяли на Ирину.

Николай пытался что–то сказать, но Эрика прервала его:

— Молчи и ни о чем не спрашивай. Я все расскажу сама, и ты поймешь, что мы с тобой не пара. Я тоже «враг народа» — она рассказала все о себе, о матери, об отце, отчиме. Николай ни разу не перебил ее. А когда она замолчала, он взял ее за руку и сказал:

— Мне надо это все переварить. Чудовищно! Как я всего этого не знал. Я сам раньше презирал таких людей. Эрика, какое прекрасное имя! Почему ты мне его сразу не назвала. Покажешь мне рисунки вашего художника? Кстати, у меня родная тетка живет здесь в бараках, на вечном поселении. Ее зовут Мария Ивановна Володарская. Муж ее тоже художник.

— Она теперь графиня. А была княжна! Я ее знаю. Это Мария Ивановна, и она как раз жена того самого художника. — И добавила: — Мы с тобой, выходит, одного сословия. Ты хоть знаешь, что это за слово — «сословие»?

— Подожди. Я ничего не понимаю. Давай сначала, — предложил Николай. — У меня к тетке посылка. Там ее архив… Что с тобой, Ирина… нет, Эрика? Я тебя так буду звать. Милая, у тебя волшебное имя. Пойдем в ресторан, я ужасно проголодался. Там поговорим.

— Ну, ты иди ешь, а я пойду домой, — холодно сказала Эрика.

— Нет. Ты меня не поняла. Я тебя никуда не отпущу. Я хочу на тебе жениться. На тебе, а не на твоем имени или фамилии. Сегодня же пойду к твоей матери и попрошу твоей руки.

— Что ты! — вскочила Эрика со скамейки. — Не смей! А то вообще больше не увидишь меня.

— Почему? — удивился Николай.

— Потому, — ответила она. — Ты не знаешь ничего. Надо молчать, пока ты не вернешься из экспедиции. Никто ничего не должен знать. Я не хочу насмешек. И не смей рассказывать Марии Ивановне!

— Ну хорошо. Я согласен на твое условие. Так ты выйдешь за меня замуж, учитывая, что мы не поедем жить в Москву, а будем здесь жить? Я готов на все ради тебя.

— Да, — прошептала Эрика.

— Спасибо, — поцеловал он ее и сказал: — Нам скоро предстоит разлука, на долгих три месяца. Я хотел бы… Ты не побоишься остаться со мной на всю ночь перед моим отъездом? Мы бываем вместе только днем, да и то ненадолго. Посидишь со мною? Это будет в субботу. Потому что в воскресенье на следующий день у меня не будет ни секунды времени. Надо проверить снаряжение, поговорить с набранными рабочими. У нас ответственная экспедиция. А в понедельник я приеду в перерыв к проходной фабрики на одну минуту — проститься. Хорошо? Поверь мне, я не злодей, я люблю тебя.

Эрика расплакалась, хотя только что была готова уйти от любимого.

— И мы уже должны расстаться?!

— Только для того, чтобы воссоединиться навсегда. Кстати, мы можем завтра увидеться у моей тетки. Наверняка она захочет представить меня своим друзьям. — Утирая ей слезы, успокаивал ее Николай.

— Только не показывай виду, что мы знакомы, прошу тебя. Нельзя. Скажут, что я старого нашла.

— А я старый?

— Для меня нет. Но люди злые. Я боюсь сплетен. Правда, боюсь.

Вечером Николай хотел сесть за диссертацию, но у него ничего не получилось. Он не мог работать после того, что услышал от Эрики. Ему захотелось сейчас же прижать ее к себе и пожалеть. «Боже! Что выпало на долю этой девочки?! А ей еще и восемнадцати нет. И какая ужасная судьба у ее матери, отца. И за что? За то, что они немцы? Проклятая война! Да, но тетя не немка и она тоже «там» была. И многие миллионы. Как это я жил до сих пор, не ведая, что творилось в стране? Ему стало стыдно за то, что он всегда пренебрежительно думал о тете Мари, как о преступнице. Как это понимать? Достал теткин портфель, который видел уже однажды в детстве. Тогда мать не хотела его брать. Но потом взяла, и больше он, Коленька, его не видел. «Наверное, где–нибудь на даче закопала, — подумал он. — Мать здорово рисковала! И ее могли бы посадить, а я рос бы, как Эрика, в детском доме и жил бы в бараке, презираемый всеми… А что Эрика говорила о сословии, о княжне, что она знает? Кто княжна — тетя Мари?»

Он открыл портфель и стал рассматривать фотографии, письма, дневники. «Дневник юной Мари». Читать или не читать? А что там плохого может быть написано? Его писали в начале века. Барышни тогда были очень романтичны. О Господи! Да он на французском! Вот те на, вот так сунул нос! И письма, они тоже на французском или на немецком, но точно не на английском — расстроился Николай. Как же так получилось, что он, кандидат наук, не знает других языков? Только английский, да и то плохо. Что ж, придется просто разглядывать фотографии начала века, решил он. «Красиво одевались дворяне. А вот этот господин похож на меня», — удивился Николай. Рядом сидела дама и двое детей. Николай перевернул фотографию и прочитал на обороте: «Князь и княгиня Володарские и их дети Николай и Мари».

«Никак это тетя Мари в детстве! Она что, действительно княжна?! Постой, постой! — сказал себе Николай. — Кем же приходится ей моя мать? Моя мать ее сестра и тоже княжна? Нет, на фотографии ее нет…» Николай стал дальше перелистывать альбом, разглядывая фотографии. Он не нашел никакого упоминания о своей матери. И тут выронил маленький смятый листок от какой–то газеты. Николай поднял его. Между строчек он прочитал по–русски: «Мари, помоги Амалии вырастить Коленьку. Прощай. Я любил вас».

— Кто же обращается к тете Мари? Ее брат? Но Амалия моя мать. А Коленька — это я. Ничего не пойму, — в растерянности говорил себе Николай. — А кто князь? Отец, мать? Нет. Отец был простой крестьянин, и все в роду у отца были крестьяне. Это он в гражданскую, а потом в ЧК красным командиром стал. Стоит ли над этим голову ломать? Все в прошлом. Он сложил бумаги и собрался к тетке. Там, пусть хоть на минутку, но он увидит Эрику. «Сокровище мое!» — с нежностью подумал он. И впервые почувствовал боль за нее. Ему стало страшно уезжать и оставлять ее здесь. Он подумал о том, что общество, в котором он живет, далеко не так совершенно, как ему раньше казалось. Почему Эрике нельзя уйти с фабрики? Почему не увольняют немцев с работы по их собственному желанию, а только в исключительных случаях, например из–за женитьбы? Он мог бы взять ее с собой. Но Эрике нет восемнадцати, и с этим ничего нельзя поделать. Получасовые утренние встречи в чистом поле, несколько вечеров, проведенных в ресторане — вот и все. Вечером за ней следит какой–то тип и его компания, и она боится за его, Николая, жизнь. Но надо было идти к тете Мари. Ему захотелось посмотреть на людей, от которых он раньше просто шарахался, не желая о них ничего слышать. И если уж честно признаться, то всегда боялся оказаться на их месте. Но что скрывала от него мать? Ему очень хотелось об этом узнать.

* * *

Тетка поднялась навстречу Николаю:

— Ну, здравствуй, здравствуй, племянник. Дай я на тебя погляжу. Красивым мужчиной ты вырос. Высокий, весь в отца, — говорила она, любуясь племянником.

Николай возразил:

— Нет, я не похож ни на мать, ни на отца. — Он оглядывал комнату, увешанную картинами.

— Мой муж Петр рисует, — объяснила тетка.

— Ну это же прекрасно! Ему надо выставляться, — сказал Николай.

— Нам нет доверия. Пока выполняет государственные заказы. Рисует вождей и передовиков производства, по клеточкам с открыток. Выставляться можно только с ними. Проявит сознательность, тогда, может, и допустят к выставке. Ну да ладно. Ты ведь давно здесь, недели две. Земля слухом полнится, — укоризненно посмотрела тетка на племянника. — Почему не приходил, боишься за свою карьеру?

Николай уклончиво ответил:

— Работы много было. Теперь полегче стало. — И вдруг спросил: — Вы меня простите, тетя Мари, но я что–то запутался. Вы мне по какой линии родственница?