— «Да отпусти же! Живот…ное…Бандит!» изо всех сопротивлялась она его ласкам. В результате потеряла остатки белья.

— «Несравненная! Божественная! Любовь моя, богиня…» Его руки, губы, ласковые речи, кружили ей голову, сводили с ума. Сопротивление ее угасало с каждым мгновением. И вот уже два костра разгораются в ней. В одном он зажег в ней огонь желаний, а в другом она сгорала от стыда, что не в силах скрыть от него своей страсти. Боясь окончательно потерять себя, молила: —

«Ну не надо…» И вот уже сама ищет губами его губы, не находит и сдаваясь едва слышно шепчет:

— «По…це…м…ня». Но он услышал этот призыв и победно припал к ее горячим губам.

Так путник в знойный полдень, после долгой дороги, припадает к прохладному роднику, пьет, пьет, божественную влагу, не в силах до конца утолить жажду.

Где–то мерзнут в ночи часовые на вышках. Колючая проволока звенит и звенит на ветру. А в лагере, всесильная любовь, вяжет две не простые судьбы в одну

Адель проснулась утром от поцелуев мужа, счастливая, она открыла глаза и удивилась, как преобразилось его лицо. Она нашла красивыми его крупные черты лица. Все еще смущаясь, Адель, заикаясь на местоимении «ты», сказала:

— Оказывается, ты красивый и не такой жесткий, каким представлялся мне раньше. Ты не такой, как кажешься.

— Да, любимая — продолжая целовать ее, говорил он. — Мужу нужны комплименты такого порядка: «Какой ты у меня умный». Потом не забудь сказать: «Какой ты добрый», чтобы во мне, звере, эту доброту побудить. И далее общий набор комплиментов типа: «ты у меня самый сильный и благородный».

— Я сдаюсь. Признаю за своим мужем все эти качества, — смеялась Адель.

— Скажи: «Сашенька, я тебя люблю», — добивался муж.

Адель поняла и испугалась:

— В комнате уже светло! Как тебе не стыдно?!

Это заставило Гедеминова расхохотаться. Потом он с сожалением сказал:

— Моя жена дикарка. На этот раз я уступлю тебе. Но чтобы это было в первый и последний раз. Я здесь глава семьи. — И посмотрел на жену так, что она поняла: сопротивляться ему бесполезно. Он все еще с восхищением смотрел на нее, на ее мраморные плечи и уже уверенным тоном сказал:

— Когда–нибудь я наброшу на эти плечи горностаевую накидку.

Адель приняла это за шутку и улыбнулась. Он вышел за занавеску, а затем вернулся, неся на широкой полированной доске ей завтракв постель, и серьезно сказал:

— С добрым утром, княгиня Гедеминова. Сегодня я не могу предоставить вам прислугу. Но прошу вас поверить мне, вы еще будете жить в роскоши. Я богат, очень богат… Рано или поздно мы выедем за границу… И слуги будут предупреждать каждое ваше движение.

— Пожалуйста, почему на «вы»? Это пугает меня, делает тебя снова чужим и холодным, — перебила его Адель.

— Нет, — мягко возразил муж, — я люблю вас и рад высказать вам еще и свое глубокое уважение. Так вел себя с моей матушкой мой батюшка. Это было настоящее поклонение. А я… я так счастлив! Адель, я люблю вас! Люблю и наглядеться на вас не могу.

— Прошу… тебя… мне было здесь так холодно и одиноко… «Вы» — это чужое. А когда ты обращаешься со мной на «ты», в твоем голосе столько нежности, тепла. И здесь в лагере, на виду у всех, лучше не следовать старым традициям.

— Ты — это слишком просто, не для моей княгини. Но хоть в чем–то я должен уступить. Согласен. Лучше посмотри, какой замечательный завтрак я тебе приготовил.

Адель с такой нежностью посмотрела на мужа, что у него появилось желание отбросить поднос с едой в сторону и снова заключить ее в объятия. Но тут же она с грустью произнесла:

— Я счастлива. — И он понял, ей стыдно за свое счастье, потому что она вспомнила о своей маленькой дочери. Поставив перед женой завтрак успокоил ее:

— Ты же знаешь, чувствуешь, что дочь жива. Главная задача для тебя сейчас сохранить себя, чтобы потом воссоединиться с ней, тебе нужны силы.

Гедеминов и сам вспомнил о своем сыне от Невельской. Но признаться Адели в этом он не имел права. Только снова сказал:

— Любимая принимайся за завтрак. А дьявол скоро умрет, — Гедеминов говорил о Сталине. — Не может же он жить вечно. И тогда тебе будет амнистия. Мы найдем твою Эрику. А пока я буду работать так, чтобы начальство оставалось довольным, а тебе были бы послабления и не нужно будет по утрам ходить на перекличку.

— Как… ты… узнал, о чем я подумала, — удивилась Адель. Он засмеялся, и сказал: «Я всегда буду знать, о чем ты думаешь. Тебе придется с этим смириться и просто во мне раствориться. Равенства я не признаю».

* * *

Через некоторое время Адель забеременела и, поняв это, разволновалась:

— Саша, нашего ребенка отправят в приют, и мы никогда не узнаем, где он. Я уже потеряла одного, второй раз я этого не выдержу.

— Носи спокойно ребенка и ни о чем не думай, — успокоил ее муж. — Ты сейчас не одна. Пока я жив, этого не будет. Надеюсь, начальник выполнит свое обещание, ты будешь жить в моей мастерской, а я с ребенком на воле, за забором. Успокойся.

— А если пришлют другого начальника, а он не отдаст нам ребенка?

— Выкраду. Сниму часового и сам займу пулеметную вышку. Все сделаю для тебя и ребенка. Оставь волнения мне. Не забывай, дорогая, ты замужем.

Глядя на его решительное лицо, Аделина подумала: «Мне повезло с замужеством во второй раз». Сравнивала Александра Гедеминова с первым мужем и удивлялась. Если бы этот чопорный, холодный на вид князь появился перед ней в те далекие годы юности, в одно время с Фридрихом, она бы снова выбрала первого мужа, веселого, остроумного, черноглазого. Но теперь, после стольких лет страданий, Адель поняла: мирное время обманчиво. Фридрих был слишком интеллигентен и мягок. Не мог он выжить в суровое время. Князь жесткий, хладнокровный. Но он преклоняется перед ней. И в то же время она сама открывала в нем все больше и больше достоинств. Адель видела, что муж мало спит, мало ест и много работает и в зоне, и дома. Ему разрешалось выносить отходы кожи, из которых он дома сшил для жены две пары туфель и еще две пары продал на рынке. Затем приспособился делать жестяные портсигары со своим гербом. Портсигары были модны после войны. Необычная гравировка давала ему возможность сбывать их довольно быстро. Нужно было собирать деньги на кормилицу, приданное ребенку и, конечно же, покупать хорошую еду для беременной жены.

Однажды Адель с грустью посмотрела на мужа и сказала:

— Тебе идут впадины под глазами. Наверное, на воле у тебя от женщин отбоя нет.

Александр строго посмотрел на жену и ответил:

— Никогда больше не говори мне об этом. Ревность — оскорбляет. Будем выше этого.

И Адели стало стыдно. Она сняла напряжение тем, что прижалась к нему и прошептала:

— Я люблю тебя, и от этого ревную, прости.

— Ты ведь тоже мне не все рассказываешь.

— Хорошо. Ты прав, вздохнула она. Не скрою от тебя, эти больные чекисты часто досаждают мне. Они такие циничные! В общем, я пишу рапорт, чтобы очередного поклонника направили в областную клинику, как участника войны. Ну, а теперь, когда я беременная, никто не пристает. — Она засмеялась и снова прижалась к мужу. — Сашенька, я так переживаю за тебя. Пожалуйста, ешь побольше и береги себя. Мы двое слабых существ — женщина и ребенок. У нас не будет другой защиты, если твое здоровье пошатнется.

— Не беспокойся о моем здоровье, — успокоил ее муж. — Помнишь, я тебе говорил про моего учителя, тибетского монаха? Я у него не только приемам борьбы обучился. Он научил меня многому тому из тибетской медицины, чего в советских справочниках не найти.

— А меня научишь? — спросила Адель.

— Нет. Это не женское дело, — ответил он, улыбаясь.

Однажды на рынке Александр Гедеминов случайно увидел книгу «Гусь Хрустальный» и купил ее. «Наверное, книгу просто перекидывали с места на место. Хорошо, что еще не сожгли», — подумал он, с удивлением рассматривая иллюстрации. В ней подробно описывались способы выдувания изделий из стекла. И князь подумал: что можно делать из стеклянных бутылок? Недорогие вазочки для конфет и хлебницы? С посудой после войны в магазинах плохо. А бутылки из–под шампанского валяются повсюду, на любой помойке.