Единственным сербом на борту оказался коммивояжер из Кантона. За ним должным образом следили на палубе, и стоило ему немного отойти от морской болезни, пара вооруженных людей с револьверами следовали за ним по пятам с приказом застрелить, если возникнет малейшее подозрение, что тот собирается захватить корабль. Мы прибыли в Пенанг третьего июля, прошли мимо Сингапура и через Малаккский пролив, в Южно-Китайское море. В Гонконге мы оказались двенадцатого июля, а утром шестнадцатого июля, точно по расписанию, вошли через серую утреннюю дымку в мутные желтоватые воды дельты Янцзы. Впереди виднелись Шанхай и его пристань. Наше путешествие окончилось.

Ну, почти. Как только «Горшковски» пришвартовался, мы осмотрели длинные ряды кораблей на реке. Среди них была масса военных: британские, американские, французские, голландские и даже датские. Но мы нигде не видели знакомый угловатый силуэт «Кайзерин Элизабет». Мы с Фихтерле сошли на берег, к конторе Объединенной восточноазиатской телеграфной компании. Мы были уверены, что здесь нас уже ждет телеграмма. «Кайзерин Элизабет» не смогла спуститься по реке в Шанхай, как планировалось, вместо этого она сейчас бункеруется углем в Чифу, на северном берегу Шаньдунского полуострова. Группе Фихтерле, таким образом, предстояло продолжить путь на поезде до Тяньцзиня, а оттуда на каботажном пароходе до Чифу, а там уже присоединиться к экипажу корабля.

Поезд шел до Тяньцзиня тридцать шесть часов, во время которых я быстро привык к плоскому болотистому ландшафту восточного Китая и характерному запаху — смеси вони из сортиров, прогорклого масла и дешевого табака. Сталкиваясь с местными жителями, я также снова ощутил себя словно прозрачным (странное и довольно неприятное чувство) — не полностью невидимым, но будто бы меня здесь нет. Они относились ко мне не враждебно, но постоянно изучали с тревожащим, каким-то научным интересом, словно рассматривали экзотического жука через увеличительное стекло. Хотя большую часть путешествия мы редко сталкивались с китайцами. Железные дороги являлись иностранными концессиями и шли через Поднебесную империю как трубопроводы — длинные полоски чужой земли, управляемые по иностранным законам и находящиеся под охраной иностранных войск.

Еще одним подобным анклавом являлся отель китайской западной железной дороги в Тяньцзине — кусочек Европы в центре пыльной, желтой, продуваемой всеми ветрами равнины к югу от Китайской стены. Припоминаю, что в фойе висела табличка «Собакам и китайцам вход запрещен».

Офицеры остановились там на ночь (матросов разместили в близлежащих немецких казармах), пока ждали парохода в Чифу. В полвосьмого я спустился к ужину, там меня ожидал приятный сюрприз — профессор Регниц, только что прибывший на поезде из Сибири по пути в Йокогаму. Мы не виделись с тех пор, как он навестил меня прошлым летом в больнице, поэтому профессор пригласил меня пообедать. Должен признаться, приглашение оказалось просто манной небесной, потому что в то время я находился в крайне затруднительном положении. Жалование где-то задерживалось, и мне пришлось брать взаймы у казначея «Горшковски». Во время ужина Регниц поведал, что ненавидит морские путешествия, поэтому прибыл сюда через Москву по Транссибирской магистрали. Причиной его поездки было приглашение прочитать серию лекций по административному праву в Токийском университете.

— Оказывается, наши маленькие японские друзья высоко ценят австро-венгерскую систему государственного управления. В этом случае я могу только сделать вывод, что они и вполовину не столь умны, как все утверждают. По правде говоря, этого самого управления у нас больше, чем где бы то ни было. Но почему это должно делать из нас экспертов? Точно так же можно считать покойного эрцгерцога Отто авторитетом в вопросе сифилиса на том основании, что он цеплял его чаще, чем кто-либо из ныне живущих.

Из-за того, что я пообещал держать язык за зубами, я не мог ничего рассказать о своих приключениях с «Черной рукой», но разговор неизбежно коснулся убийства в Сараево, о деталях которого я до сих пор знал очень мало.

— Стрелял сербский студент, — сообщил Регниц, — парень по фамилии Принцип девятнадцати лет. Но чем больше сведений попадает в газеты, тем удивительнее выглядит всё это дело. Австрийская государственная машина, которой так восхищаются японцы, в то утро явно дала маху. Вообще-то в Вене даже поговаривают, что это Потиорека следует пристрелить за то, как он организовал охрану престолонаследника во время визита. Похоже, убийца и его сообщники, по крайней мере пятеро, бродили вокруг целых две недели, рассказывая о своих планах всем подряд, но ни один из полицейских в штатском их не задержал. Тем утром, один из них метнул бомбу в машину наследника и промахнулся. После этого Франц-Фердинанд и герцогиня решили побыстрее покинуть город по другой дороге, но шофер всё неверно понял и свернул не туда, потом попытался развернуться обратно, и прямо перед носом нашего юного друга Принципа, стоящего на обочине с револьвером в кармане. Войск вдоль маршрута не было, лишь жалкая кучка полицейских: в общем, всё было организовано из рук вон плохо, говорят даже, будто наследнику специально позволили отправиться в город, кишащий убийцами, чтобы от него избавиться. Лично я в это не верю, зная, до каких вершин некомпетентности может подняться наша бюрократия. Но могу понять тех, кто чует здесь заговор. Незадолго до того, как я покинул Вену, как раз был скандал, когда сербский представитель в Вене прислал заблаговременное предупреждение, но раз Боснией занимается министерство финансов, то письмо легло на стол слабоумного Полака Билински, и он не соизволил его прочесть, пока не стало слишком поздно.

— По-своему даже забавно, хоть и печально, — заметил я. — Как там в марше? «Вена есть Вена»?

Регниц ненадолго замолчал, уставившись в свою тарелку.

— Хотел бы я тоже счесть это смешным. Помяните мое слово, в воздухе пахнет грозой и серой. Когда я ехал по Сибири, наш поезд останавливался каждые несколько километров, чтобы пропустить эшелоны с войсками — все они ехали на запад. А перед этим, в Берлине, я обедал с друзьями из Рейхстага. Они сказали, что в прошлом месяце Сани Берхтольд и Конрад каждый день разговаривали по телефону с Вильгельмштрассе, требуя от Германии поддержать войну с Сербией.

— Ну так и что же? — ответил я. — Почему бы и нет? Это гнездо бандитов и убийц нужно вычистить. Они, безусловно, этого заслужили.

— Это будет означать войну с Россией, вот почему мы до сих пор ее не объявили. Но как я понял, немецкие генералы (хотя не политики, заметьте) заверили Вену, что разберутся с Россией в случае любых недоразумений. Кайзера как обычно шатает — он соглашается с любым, кто последним с ним говорил, но Тирпиц [70] и адмиралы жаждут войны на том основании, что она так или иначе все равно разразится в ближайшие два года, а соотношение германских и английских кораблей никогда не было настолько благоприятным, так почему бы не начать войну сейчас?

— Возможно, они и правы, — осмелился предположить я. — Если войны не избежать, то нужно поскорей с этим покончить. В любом случае она не продлится больше нескольких недель, это всем известно.

Регниц погрустнел.

— Почему вы так в этом уверены? Нет, Прохазка, похоже, скоро мы ввяжемся в мировую войну, но не потому, что кто-то действительно этого хочет, а лишь потому, что все считают ее неизбежной, а у власть имущих не хватает мозгов, чтобы ее предотвратить. И если причина в этом, то есть ли у вас основания полагать, что по своей тупости развязавшие войну Сани Берхтольды и кайзеры Вильгельмы вдруг превратятся в Наполеонов и Бисмарков, смогут возглавить процесс и контролировать его? Нет, я уверен, что если мы вступим в войну, она продлится гораздо дольше и будет кровавей, чем все ожидают. Вообще-то голову даю на отсечение, что она затянется на целый год.