Он был на голову выше остальных, лет двадцати и довольно привлекательным, с тонкими чертами лица. Мы находились в крайне деликатной ситуации — эти люди не были настроены враждебно, но могли вскоре таковыми стать, если их не удовлетворят наши объяснения относительно того, что мы здесь делаем. Конечно, у нас имелось огнестрельное оружие, но здравый смысл подсказывал, что в окружении и при численном преимуществе противника после первого же выстрела нас превратят в отбивные.

Теперь всё зависело от моих навыков переговорщика. Лишь бы мне удалось объяснить, что мы не желаем им зла, что мы просто заблудившиеся моряки, пытающиеся узнать дорогу... Сначала я попробовал говорить на английском — разумный выбор в те дни в Китайском море. Безуспешно. Я попробовал французский, потом немецкий, затем то немногое из испанского, что выучил в время плавания к Южной Америке, когда был кадетом. Та же реакция. Я испробовал португальский, итальянский, даже латынь в слабой надежде, что сюда заглядывали католические миссионеры. Всё тот же спокойный немигающий взгляд. Мне было жарко, я ужасно устал и пришел в отчаяние от своей неспособности наладить контакт с этими людьми. В конце концов я потерял терпение, глядя как их предводитель бесстрастно стоит напротив со скрещенными руками и не моргая смотрит на меня.

— Dobře, hnědy dáble, — пробормотал я. — A možná mluvíte česky? [74]

Его ответ, думается, стал самым большим сюрпризом в моей жизни.

— Ano mluvím, ale dábelˇ nejsem. [75]

Мы с молодым воином шли по тропинке через джунгли к деревне его племени и разговаривали. Как только прошло начальное удивление, я понял, что хотя он знает чешскую грамматику далеко не идеально и его словарь ограничен, с учетом обстоятельств он владеет языком довольно хорошо. Также я отметил, что его речь окрашена сильным восточно-богемским акцентом и идиомами.

— Но скажите, — вопрошал я, — как, чёрт возьми, получилось, что вы говорите на чешском?

— А почему бы и нет? Мой отец разговаривает на чешском. Он научил нас ещё в детстве. Он рассказывает, что это язык его племени далеко за морем: великого племени, ещё больше чем дусуны — хотя он утверждает, что там больше не собирают головы врагов.

— Я знаю, сам из того же племени. Но кто ваш отец и как он здесь оказался?

— Мой отец — вождь нашего народа. Он прибыл сюда много лет назад из-за моря в огромном белом проа с огнём в брюхе и дымящейся трубкой посередине. Когда они гребли в маленьком проа по реке, люди из племени тоэвокс сидели в засаде и перебили всех, а моего отца лишь ранили. Наши охотники нашли его в лесу, а дочь прежнего вождя его выходила. Но его братья-воины давно вернулись на свою землю, а он женился на дочери вождя и остался с нами, научив драться как белые люди, затем повел нас сражаться с малайцами с Сулу и работорговцами. Мы победили их в большом сражении и взяли много голов, и они больше никогда нас не беспокоили. Так мой отец стал нашим вождем, когда умер прежний, и правит нами много лет.

— У вас есть братья и сестры?

— Да. Меня зовут Вацлав. Старший брат Иржи сейчас охотится в лесах. Но мои сестры Зденка, Власта и Ярмила с нами, в деревне.

Он произносил эти удивительно простые имена с такой серьёзностью, как будто они необыкновенные и экзотические, так что я еле сдерживал смех.

Мы пришли в деревню минут через десять. Она состояла из деревянного частокола, окружающего длинный навес на сваях и с крышей из пальмовых листьев. Приподнятые бамбуковые мостки соединяли его с меньшими постройками поселения — и очень кстати, так как земля внизу представляла из себя омут зловонной грязи, где копошились куры и черные свиньи в окружении шумной толпы голых детей.

Жители деревни отложили все дела, наблюдая за нашим прибытием, но их лица не выражали особого удивления при виде странной и довольно пестрой группы, появившейся в их владениях. Толстый мужчина средних лет прислонился к перилам балкона в конце длинного навеса. Он уставился на нас, потом что-то крикнул. Прежде чем мы успели понять, что происходит, нас схватили его воины, а вокруг собралась толпа. Пока я боролся в тисках пяти или шести воинов, очень сильных несмотря на небольшой рост, толстяк протолкнулся к нам сквозь толпу. Он вытащил короткую саблю, двинулся на меня и поднес острие к кончику моего носа. Я прямо-таки почуял его остроту.

Он был одет, как и все остальные, но саронг украшал гораздо более сложный узор, а на клинке нанесена искусная золотая инкрустация. Он был, вернее когда-то был европейцем, и заговорил со мной на ломаном немецком, исковерканном из-за десятилетий отсутствия практики.

— Что тебе угодно и кто ты, говори. Если вы пришли за мной, то не проживете и часа! Откуда вы узнали, что я здесь?

Я решил рискнуть и ответил на чешском.

— Велите своим людям меня отпустить, и тогда мы спокойно все обсудим. Не знаю, почему вы считаете, что мы пришли за вами. Уверяю, мы простые моряки, попавшие в беду и сбившиеся с пути, и нуждаемся в пище, если захотите что-нибудь нам продать.

Он с удивлением и пристально смотрел на меня несколько секунд, а потом опустил саблю.

— Почему тогда у вас австрийский военно-морской флаг? Говорите правду: вы пришли арестовать меня и увезти обратно в Полу, ведь так?

Это внесло ясность в ситуацию.

— Мы пришли не для того, чтобы забрать вас в Полу или куда-то еще. Мы понятия не имели, что вы здесь, и я не имею ни малейшего представления о том, кто вы такой. Но если бы мы приехали арестовать вас, полагаю, как дезертира, то вряд ли бы появились группой из трех человек, один из которых китаец, правда? Посудите сами. Но простите мой вопрос, с какого вы корабля?

Он посмотрел с обидой и жестом велел воинам меня отпустить.

— Со старика «Сесана», если хотите знать: два года вокруг света. Вот только мне уже встали поперек горла сухари и унтер-офицеры, и я решил сбежать, как только мы наткнемся на туземцев, но в меня выстрелили дротиком с ядом, и я чуть не умер в джунглях, прежде чем вот эти друзья меня не спасли. Вот, смотрите, — и он показал мне большой, глубокий и сморщенный шрам на тыльной стороне левой ладони. А я копался в закоулках памяти. Да, это было году в 1883-м или 1884-м? Паровая канонерка «Сесан» исследовала Ост-Индию с целью застолбить колонии для Австро-Венгрии, и разведывательный отряд подвергся нападению и был уничтожен местными жителями. Но это же произошло на побережье... Быть не может.

— Означает ли это, — спросил я, — что мы на Борнео?

Он посмотрел на меня с удивлением.

— Конечно. А где ж вы оказались, по-вашему?

Наш обильный ужин состоял из вареного риса и лесной оленины — весьма своевременно, могу вам сказать, после того как почти две недели мы прожили без нормального питания. За едой мы с ним разговаривали. Я узнал, что он — матрос второго класса Яромир Виходил, рекрут 1862 года рождения из деревни близ Пардубице в Чехии.

— Будучи чехом и социалистом, я всегда недолюбливал старика в Хофбурге, — произнес он. — Но скажите, давно ли умер старый дурак и кто теперь император?

— Он ещё вполне живой.

Собеседник слегка поперхнулся и продолжил.

— Конечно, я иногда скучаю по мелочам, время от времени по дому и по доброй кружке Пилзнера. Но невозможно иметь всё сразу, и к тому же мне, сыну безземельного труженика, незачем возвращаться в Австрию. Нет, это хорошие люди, и я счастлив с ними. И у меня пятеро детей, которые позаботятся обо мне в старости... — он указал на трех сестер Зденку, Власту и Ярмилу, красоток с обнаженной грудью, куривших трубки и жевавших орех катеху. Они сидели с каменными лицами, скрестив ноги и пытаясь следить за разговором на отцовском языке. — Нет, могло быть гораздо хуже. И, конечно, я оказал неплохую услугу этому племени, оказавшись у их порога. За несколько лет пираты с Сулу и работорговцы почти уничтожили их, так что им пришлось выживать в джунглях, питаясь кореньями и древесной корой, как пунанам [76] в глубине страны. Тем не менее, мы преподали сволочам пару уроков, как только я немного организовал этот народ. Больше они никогда нас не побеспокоят, хотя я переместил деревню подальше от ручья, чтобы у них не возникало соблазна.