Вероятно, так я пролежал около часа, пока с внезапной, ослепляющей яркостью не загорелась зарешеченная лампочка на потолке. От рези в глазах я зажмурился и отвернулся, глазок в двери приоткрылся, и на меня кто-то воззрился. В замке загрохотал ключ, дверь распахнулась, и стюард принёс на подносе булочку и кувшин горячего молока. Его сопровождал крупный моряк с кофель-нагелем [67] в руке.
Стюард стал кормить меня булочкой с молоком, как маленького ребенка, а матрос стоял позади него, наблюдая за мной явно без симпатии и красноречиво постукивал импровизированной дубинкой по своей ладони, стоило мне попытаться сказать хоть слово. Я заметил с некоторым удивлением, что на нем форма австрийского военного моряка, а не мундир компании «Австрийский Ллойд». Они закончили меня кормить и ушли, так и не сказав ни единого слова. Свет снова погас, и вконец обессиленный, я впал в безжизненную, лишенную сновидений дремоту.
Я проснулся несколько часов спустя, когда снова зажегся свет, и открылась дверь. На этот раз это был человек с погонами судового врача компании «Австрийский Ллойд». Его сопровождали два санитара и тот же огромный, угрюмый матрос. Прежде чем я понял, что происходит, один из санитаров поставил меня на ноги, все еще связанного смирительной рубашкой, и прислонил к переборке, а другой меня измерил. Врач пункт за пунктом ставил галочки в блокноте, как будто выполнял инвентаризацию складских запасов.
— Рост: метр семьдесят пять — есть. Телосложение: среднее — есть. Волосы: тёмно-коричневые, усы такие же — есть. Глаза: серые — есть... Он остановился и посмотрел вниз.
— Свежий сложный послеоперационный шрам на правой голени — есть. Ну, думаю, теперь всё ясно.
Он повернулся ко мне, как будто я только что выиграл дар речи в соревновании.
— Так. Прохазка, у вас тут скверная открытая рана на ноге. Могу спросить, как вы её получили?
— Обломок кости, оставшийся после падения самолёта в прошлом году. Он начал выходить, нужно было вытащить.
— Но как вы его вытащили? Обычно для этого требуется операция под анестезией.
— Моя спутница, господарица Зага Данилович, женщина, которую вы с капитаном пытались утопить, вырезала его ножом.
Он содрогнулся.
— Du lieber Gott... Так, нужно немедленно обработать рану. Просто чудо, что ещё не попала инфекция. Но вам хорошо бы помыться и побриться для начала, а потом мы найдём вам одежду. Придётся сжечь тряпьё, в котором вы ввалились на борт.
Меня сопроводили в душ для кочегаров, и я впервые за две недели насладился мылом и горячей водой. Пришел судовой парикмахер и побрил меня; мне выдали парусиновые морские брюки и полосатый жилет. Затем врач обработал и перевязал рану на ноге, оставшуюся после извлечения осколка кости, и несколько других небольших порезов и ушибов, которые я получил во время безумного спуска предыдущей ночью в горах Румии.
Дневной визит в моей тюрьме в трюме проходил более официально. Делегация состояла из капитана судна в сопровождении стенографиста, пожилого корветтенкапитана имперских и королевских кригсмарине и элегантного господина в монокле, который садился на борт «Горшковски» вместе с семьей тем утром, когда мы с господарицей приплыли на разваливающемся ялике. Для них принесли стулья, а я сидел на краю койки, но в небольшой каморке было очень тесно и зверски душно. Я хотел встать и поприветствовать старшего офицера, но мне дали знак сидеть. Потом начался неофициальный допрос.
Прежде всего я рассказал все, что со мной случилось, начиная с того момента, как я покинул «Тису» на пристани Нойградитца в то роковое утро, и до того мгновения, когда несколько часов назад звучный удар по затылку положил конец моим приключениям. Стенографист записывал каждую деталь, часто останавливалась, спрашивая меня о написании сербских имен. Закончив говорить, я решил, что вполне исчерпывающе отчитался о том, что произошло во время моего пребывания с патриотическим обществом «Звяз о смрт», или «Черной рукой». Я настоятельно попросил в заключении незамедлительно передать мой доклад по радио командующему военно-морской обороной в Каттаро и в Военное министерство в Вене. К моему удивлению, морской офицер насмешливо фыркнул.
— Да, Прохазка, уверен, все это просто чудесно, но скажите мне, вы в последнее время не перегрелись на солнце?
— Не столь уж сильно, герр капитан, могу я поинтересоваться, почему вы спрашиваете?
— Потому что, говоря откровенно, за всю свою карьеру я не слышал подобной чуши.
— Но, со всем почтением, герр капитан, что вы подразумеваете? Существует серьезный заговор с целью убийства начальника штаба и губернатора Боснии, и, возможно, также наследника престола...
И тут вмешался тот гражданский, вкрадчивый и снисходительно вежливый, как профессиональные дипломаты (каковым я его посчитал).
— Да, мой дорогой герр лейтенант, несомненно. Капитан не собирался подвергать сомнению ваше здравомыслие или правдивость. Но нужно признать, что только что изложенная вами история звучит, мягко говоря, крайне надуманной. И если кому-то в голову пришло бы написать повесть, то её бы сочли дико неправдоподобной.
— Уверяю вас, все именно так и было. Я абсолютно уверен, что по меньшей мере восемь вооруженных убийц дожидаются в Сараево визита наследника, и, вполне возможно, отряд четников на границе с Черногорией готовит засаду на фельдмаршала Конрада фон Гетцендорфа и генерала Потиорека. Прошу прощения, если это звучит невероятно, но таковы факты. Боюсь, на Балканах всё выглядит как мелодрама.
Дипломат вынул монокль и протер его шелковым платком.
— Да-да, я ни на минуту не сомневаюсь, что вы стали свидетелем всего, о чем поведали, или кто-нибудь рассказал вам о том, чего вы лично не видели. Но со всем уважением, мне не нужно рассказывать о Балканах. Видите ли, только что закончилось моё пятилетнее пребывание в качестве второго секретаря в нашей дипмиссии в Цетине. И поверьте, в этом регионе заговоры — по пятаку за пучок. Вся страна просто кишмя кишит заговорами и тайными обществами. Знаете, основная проблема с этими балканскими народами — они как дети в теле взрослых: кровожадные, жестокие и коварные, как вы сами видели, но и совершенно некомпетентные, склонны к весьма вычурным фантазиям и совершенно не в состоянии соблюдать конспирацию. Сомневаюсь, может ли хоть кто-нибудь из сербских головорезов ограбить хотя бы продавца спичек, не раструбив предварительно об этом во всех газетах. Как вы сами заметили в своем докладе, уровень потенциальных убийц, якобы отправленных в Сараево вашим майором Драганичем, крайне низок, в эту часть вашей истории я охотно верю. На самом деле, судя по вашему рассказу о майоре, готов поспорить, что он, вероятно, самозванец, вообразивший о себе невесть что. Выглядит полным шутом, и, разумеется, в Цетине я встречал довольно много таких — заговорщиков, которым не доверишь и почтовую марку купить.
— Но никто же не станет уверять, что «Связ о смрт», или «Черная рука», не существует.
Он устало улыбнулся.
— Сегодня нам пришлось немало потрудиться, Прохазка, и захватить радиорубку на несколько часов, чтобы проверить то, что вы рассказали капитану, когда поднялись на борт. Мы связались с министерством иностранных дел в Вене, а они даже телеграфировали в военную миссию в Белграде. Но что касается этого вашего «Единства или смерти», оно же «Черная рука» — ну и названия, кстати, прямо как из оперетты, — мы не нашли совершенно ничего. Ни разведка, ни эксперты по балканским террористическим организациям в Белграде никогда не слышали о подобной организации. Вообще-то в министерстве иностранных дел нам сказали без обиняков, что мы зря отняли у них время.
— Но, герр...
— Барон, Прохазка. Барон Эрдейи фон Эрделихаза.
— Но, герр барон, в это вовлечены и австрийцы, я собственными глазами видел по меньшей мере одного, гауптмана Белькреди, с кем я когда-то работал в одном кабинете в Вене. Он оказался эмиссаром, которого они здесь ждали, настоящим «Прохазкой».
