© Шипнигов И. В., 2016

© Издание, оформление. ОО Группа Компаний РИПОЛ классик», 2016

Каждое утро я встаю, пью кофе, смотрю в окно и ненавижу книги. Одиннадцать лет. Каждый день и даже во сне я ненавижу книги и ищу истории, которые могли бы ни много ни мало… изменить мир. Мой мир, ваш мир, наш мир. Превращаю истории в кирпичики из бумаги и картона, кирпичики побольше и кирпичики поменьше, потолще и потоньше, черные и белые (только не горелые)…

Толстой. Достоевский. Гоголь. Ну, Булгаков. Ну, Чехов. Висят над школьной доской, пылятся. Их профили выбиты на медальках, напечатаны на конфетных фантиках, отлиты в бронзе, высечены в мраморе. А есть другие. Без фантиков, мрамора и даже без школьной доски. Неизвестные, не знакомые ни мне, ни вам (порой до самого выхода тиража из печати), но похожие друг на друга в одном: у них за душой есть классные истории.

Эти истории могут стать для вас… ничем не стать. А могут – утешением, советом, помощью, путешествием куда-то, откуда вы вдруг все увидите в невероятно четком свете и тут же все поймете, как будто знали всегда. Написанные из радости и боли, но никогда – из равнодушия. Из любви и ненависти, но ни разу – из душевного холода.

Берите, читайте или просто пролистывайте. Мните, разглаживайте, загибайте и отбивайтесь от (подставьте каждый что-то свое). Забудьте сразу по прочтении или запомните навсегда.

А я… я найду еще;)

Ваша Юлия Качалкина

У меня дома всего пять книг. Большая, маленькая, синяя, коричневая и… Мураками! Я не очень помню, кто автор у четырех из пяти, а с Мураками я люблю пить вискарь и слушать джаз.

Главное, зачем мне нужны эти книги дома – затем, что я их люблю перечитывать. Вот эта – про любовь и прощение, вот эта – по приколу, а вон та – про то, что грустное на самом деле часто – очень смешно – помогает не драматизировать всякую житейскую фигню.

Для меня книга – это кино, которое я сам режиссирую в своем воображении. Ни больше ни меньше. Посмотрел, получил эмоции и дальше ищешь что бы такого «снять». Меня интересует только история. Хорошая и хорошо написанная. И, желательно, не про вселенскую тоску, какое бы имя ни стояло на обложке и какие бы литературные премии книга ни получила.

Вообще не понимаю, зачем литературу сделали знаменем снобизма. Я обычный нормальный читатель, и я хочу просто развлечься. Хоть с Чеховым, хоть с этой, в черной обложке.)

Лишь бы история была клевой, и автор не зануда)

Владимир Чичирин, обычный читатель.

У меня никогда не было книжных полок, но я всегда покупала книги и закапывала их по углам в квартире, заваливала столы, набивала ими пакеты и откладывала на время, пока не приобрету большие такие, высокие книжные полки. Когда они появились, книги легли на них все своей массой и… застыли во времени, в ожидании, когда я их возьму и перечитаю. А я не брала и не перечитывала, некоторые даже ни разу не открыла. И стою я теперь периодически, любуясь на полки, и не поднимается у меня рука, чтобы нарушить порядок. И я стала думать, почему так: вроде бы все как надо – есть коллекция, живущая в уютном месте, а интереса прочесть нет, что случилось? И поняла, что случилась жизнь: «постарели» эти книги, а я как бы «помолодела». И неохота мне читать ладно скроенные по шаблону произведения, открывать одни и те же угрюмые обложки НАДОЕЛО. Хочется легкости «книжного бытия», хочется по-настоящему талантливой литературы, умеющей простым и веселым языком сказать о любых вещах, даже мрачных.

Теперь у меня есть книжные полки, и, хотя я знаю, что когда-нибудь и это новое осядет тяжелым нечитаемым грузом, я готова произвести революцию: повыбрасывать сегодняшнее избитое старое и поселить там то, что действительно будет пусть временно, но «работать» на меня – с удовольствием читаться…

Ольга Байкалова, пока лояльная коллега

Когда последние посетители уходят и двери Мавзолея запираются, Владимир Ильич на всякий случай тихо лежит еще минутку, потом потягивается, открывает глаза и встает. Бодро спрыгнув со своего одра, он одергивает костюм, поправляет великолепный галстук в стиле «британский парламент», в горошек такой, и, потирая руки, энергично говорит в черную пустоту своего жилища:

– Надежда Константиновна, а не попить ли нам чайку?

Из полумрака тут же появляется женщина, одетая и загримированная таким образом, чтобы быть максимально похожей на госпожу Крупскую. Несмотря на высокую зарплату и немалый опыт работы, она до сих пор не может справиться с волнением первых минут, и глаза ее некоторое время сохраняют испуганное выражение.

– Вам какого чайку, Владимир Ильич? – ласковым профессиональным голосом спрашивает она.

– А давайте английского, покрепче! – весело отвечает Владимир Ильич и усаживается за чайный столик.

Владимир Ильич очень любит пить чай, он пьет его подолгу и с наслаждением. Вождю нравится все русское: пузатые самовары, баранки, колотый сахар и душистые пряники, только чай русский не очень жалует Владимир Ильич.

– Говно это, а не чай, говно и глупость. Чай хорош английский, пора это запомнить каждому образованному человеку, – бодро произносит он, усаживаясь за столик с Надеждой Константиновной.

Несмотря на это, Надежда Константиновна все равно каждый день спрашивает, какого чая хочет Владимир Ильич – так сказано в должностной инструкции.

После чая Крупская обычно садится в углу и читает французский роман, а Владимир Ильич играет с солдатом в шахматы и часто, задумавшись над доской, начинает рассуждать:

– У Троцкого этой дряни набрались. Почитали бы лучше что-нибудь стоящее, Надежда Константиновна, Толстого хотя бы.

И делает блестящий ход.

Надежде Константиновне полагается отвечать на это печальным вздохом, в котором слышно сразу «строгий вы, Владимир Ильич, все придираетесь» и «куда мне в такие дебри забираться, я вот про любовь, про любовь лучше».

Солдат, играющий в шахматы с Лениным, обычно очень сосредоточен и даже угрюм. Когда было общее собрание всех военных Кремля, на котором решалось, кто будет обслуживать вождя, никто не хотел брать на себя эти дополнительные обязанности даже за предлагаемую высокую плату. В результате тянули спички. Сержант Мышкин, вытянувший короткую спичку при определении того, кто будет шахматным партнером Владимира Ильича, очень расстроился – он ничего не смыслил в этой игре и с детства боялся мертвецов. Майор Филин, его непосредственный начальник, весело хлопнул сержанта по плечу:

– Отставить страхи, офицер! Играть научим, а что до запаха – так там отдушки везде понатыканы, не заметите ничего!

Сержант месяц усиленно занимался в шахматной секции, был освобожден от основной службы и получал теперь жалованье в пять раз больше прежнего. Сейчас, играя с Ильичом, он старался на него не смотреть и не думать ни о чем, кроме игры, поэтому сидел весь сжавшись и молчал. Он давно бы нашел способ уйти с этой работы, но жена ему не позволяла – ждали второго ребенка, нужны были деньги. Ленину же было все равно, с кем играть, всех своих соперников по шахматам он весело брал за пуговицу и называл дураками, одного только Троцкого выделял:

– Сволочь был, конечно, сволочь и проститутка, но как играл, как играл! Гений тактики! Вот где он сейчас?

Вспомнив о Троцком, Владимир Ильич обыкновенно начинает тосковать, и часто это заканчивается каким-нибудь неприятным конфузом. Вождь забрасывает все свои обычные занятия и ходит кругами по Мавзолею, напряженно вглядываясь в полутьму вокруг себя. Однажды он ходил так целый день, а к вечеру спокойно подошел к одному из солдат охраны и вдруг вцепился ему в шею, визгливо крича: