— Ты прекрасно знаешь, почему.

— Она здесь, потому что по договору обязана присутствовать на премьере. Она должна сказать пару вступительных слов об авторе и о пьесе. — Жадэ весело подмигнула. — Пять минут назад она позвонила и попыталась от этого отвертеться. Естественно, у нее ничего не вышло. И не выйдет, пока она получает деньги от Смитфилда.

Она пожала ему руку и вернулась в партер. Торнье спросил себя, что у Жадэ могло быть против Мелы. Наверное, ничего серьезного. Обе в прошлом были актрисами. Но Мела получила предложение от Смитфилда, а Жадэ — нет. И этого было достаточно.

Он не успел долистать следующую сцену — пора было выходить.

Все шло гладко. Во втором акте он запнулся только три раза на репликах, которые он разучивал десять лет назад. Голос Рика бормотал ему в ухо и «маэстро» компенсировал незначительные отступления от текста. На этот раз он не дал себе полностью увлечься игрой, и ему больше не мешало сознание того, что он стал частью автоматически работающего механизма.

— Не совсем то, Торни, — крикнул Иан Фириа. — Немного натянуто. Последние две-три реплики прогоним еще раз! Андреев — не дикий медведь из-за Урала. Постой пока, сейчас выход Марки.

Торнье кивнул и окинул взглядом застывших кукол. Он должен забыть, что они автоматы. Необходимо было смешаться с ними, даже если это означало, что он и сам уподобится манекену. Это ему немного мешало, хотя он давно привык подчиняться указаниям режиссера и требованиям сцены. Почему-то он ждал смеха из зала, но никто не смеялся.

— Все ясно! — крикнул Фириа. — Продолжай!

Торнье снова окунулся в игру, но неприятный осадок остался: какая-то зажатость и постоянное ожидание смешков из зала. Он не мог понять причины, но все же…

Во втором и третьем акте он играл с таким напряжением, что даже вспотел. Во всем этом чувствовался какой-то компромисс с самим собой. Он играл чрезмерно подчеркнуто, пытался приноровиться к игре кукол и одновременно убедить Жадэ ii Фириа, что он владеет ролью, хорошо владеет. Но понимают ли они, почему он это делает?

Для второй репетиции времени уже не было. Нужно было успеть перекусить, немного отдохнуть и переодеться к спектаклю.

— Это было ужасно, Жадэ, — простонал он. — Я играл паршиво, я знаю.

— Глупости. Сегодня вечером ты будешь в хорошей форме. Я знаю, как это бывает, хорошо знаю.

— Спасибо. Я постараюсь.

— Да, еще насчет заключительной сцены, где Андреева убивают…

Он внимательно посмотрел на нее.

— А что там особенного?

— Револьвер будет, конечно, заряжен холостыми патронами, но ты должен будешь упасть.

— И что?

— Смотри, куда падаешь. Сцена под током. Сто двадцать вольт тебя не убьют, но нам не нужен умирающий Андреев, который дергается и искрит. Рабочие сцены пометят нужное место мелом. И еще…

— Да?

— Марка будет стрелять в упор. Будь осторожен, не обожгись.

— Хорошо.

Она собралась уйти, но задержалась и озабоченно осмотрела его с головы до ног.

— Торни, у меня странное чувство. Это трудно выразить словами…

Он спокойно смотрел на нее и ждал, что она скажет дальше.

— Торни, ты задумал провалить премьеру?

Его лицо не выдало ничего, но внутренне он вздрогнул. Она смотрела на него спокойно и доверительно, но явно чувствовала что-то неладное. Она рассчитывала на него и хотела ему верить.

— Почему я должен провалить спектакль, Жадэ? Когда это я намеренно портил представление?

— Ты меня спрашиваешь?

— Послушай… Ты получишь самого лучшего Андреева, которого я могу сыграть. Я обещаю.

Она медленно кивнула.

— Я тебе верю. Я не сомневаюсь.

— Так в чем же дело? О чем ты беспокоишься?

— Не знаю. Я лишь знаю, какого ты мнения об автодраме. У меня неприятное чувство, что ты замышляешь что-то недоброе. Вот и все. Прости… Я понимаю, ты слишком горд, чтобы загубить собственный спектакль, но… — Тряхнув головой, Жадэ замолчала. Она испытующе смотрела на него своими темными глазами. Она все еще не успокоилась.

— Ах да, — сказал он сухо. — Я хотел прервать пьесу на третьем акте. Я хотел продемонстрировать зрителям свой шрам от операции аппендицита, показать пару карточных фокусов и объявить, что начинаю забастовку.

Он укоризненно пощелкал языком и обиженно посмотрел на нее. Она слетка покраснела и деланно рассмеялась.

— Я уверена, что ты не способен на гадость. Но я знаю, что ты не упустишь возможность поиздеваться над автодрамой, хотя, возможно, сегодня вечером ты и не сделаешь ничего такого. Извини, но это меня тревожит.

— Не беспокойся. Если ты и потеряешь деньги, то не по моей вине.

— Я тебе верю, но…

— Что еще?

— Ты выглядишь слишком довольным, вот что! — прошипела она, приблизившись. Затем потрепала его по щеке.

— Ну, а как же иначе… это моя последняя роль. Я…

Но она уже ушла, предоставив ему время на обед и короткий отдых.

Сон не приходил. Он лежал на диване, ощупывая в кармане патроны и думал о том, как он хлопнет дверью, и какой это вызовет фурор. Мысли эти были приятны.

В полудреме ему вдруг пришло в голову, что это назовут самоубийством. Как наивно! Какой эффект! Какой трагический случай! И реакция публики. У манекенов не течет кровь. И позже — заголовки газет: «Кукла убивает старого актера». «Жертва механической сцены». И все же они назовут это самоубийством. Как примитивно!

А может, самоубийца на карнизе двадцатого этажа тоже думает о реакции публики? Не метит ли каждый удар, который наносишь себе, в совесть окружающих?

— Пятнадцать минут до начала спектакля, — прохрипел динамик, — пятнадцать минут.

— Эй, Торни, — послышался нетерпеливый голос Фириа, — бегом в костюмерную. Тебя уже ждут.

Торнье устало поднялся. Он направился в костюмерную, мельком взглянув на сутолоку техников и рабочих. Ясно было одно: назад пути кет.

Зал был далеко не переполнен. Треть зрителей предпочла получить обратно деньги, чем ждать целый час и потом смотреть на подделку Андреева. Но для большинства посещение театра было запланировано заранее, и они остались, хотя их раздражение трудно было не заметить. Люди демонстративно поглядывали на часы, а некоторые и более явно выражали свое недовольство, а голос диктора тем временем под музыку русских композиторов зачитывал заранее подготовленные извинения. И вот наконец…

— Дамы и господа, сегодня мы представляем вам одну из самых популярных актрис, хорошо известную вам по театру, телевидению и автодраме… Мелу Стоун!

Торнье смотрел из-за кулис, как она появилась в свете рампы. Мела казалась неестественно бледной, но специалисты по макияжу, в общем, поработали неплохо. Она выглядела лишь чуть старше, чем ее кукла, и все еще была красива, хотя и не той вызывающей красотой прежних лет. На ней было простое темное платье с глубоким декольте и без всяких побрякушек. Ее огненные волосы были уложены в высокую прическу и открывали изящную линию ее шеи.

— Десять лет назад, — начала она, — я готовилась к постановке сегодняшней пьесы «Анархия», но она так и не состоялась. Я участвовала в репетициях вместе с человеком, которого зовут Райен Торнье, актером, который сегодня вечером исполнит главную роль. С грустью я вспоминаю время… — она запнулась, потом продолжила, но уже скованно и менее убедительно. Очевидно, речь была подготовлена Жадэ Ферн, причем создавалось впечатление, что Мела произносила слова только потому, что невежливо было пропускать их. Мелу оштрафовали за попытку отказаться от выступления, и Жадэ сломила ее сопротивление, пригрозив поставить перед микрофоном ее куклу в седом парике и запустить фонограмму.

Вступительные слова Мелы были написаны с целью убедить публику, что увидеть в главной роли Торнье вместо ГІелтье — большая удача. Но в речи не было ни намека на то, что играть будет человек из плоти и крови. Отсутствовали также определения типа «кукла» или «манекен». Публике предоставили предполагать все что угодно, ничем, однако, не поддерживая ее предположений. Речь была короткой. После нескольких сплетен из истории самой первой премьеры, что была восемьдесят лет назад, Мела закончила: