— Я могу идти, преподобный отец?

— Вы говорите на алегенеанском?

— Нет.

— И я нет, а кардинал Хофстраф не говорит на юго-западном.

— Почему бы тогда не использовать латынь?

— Какую? Латынь вульгаты[139] или современную? Я не полагаюсь на свой англо-латинский, а если б и полагался, то кардинал, вероятно, не может положиться на свой.

Он хмуро посмотрел на корпус стенографического робота.

Брат Патрик тоже нахмурился, затем шагнул к контейнерам и начал внимательно разглядывать мешанину сверхминиатюрных деталей.

— Мыши там нет, — заверил его аббат.

— А что это за маленькие кнопки?

— Не трогайте! — завопил аббат Зерчи, увидев, как секретарь из любопытства взялся за одну из нескольких десятков ручек с лимбами, расположенных на внутренней панели. Эти ручки располагались ровными рядами в прямоугольной коробке, на крышке которой — аббат снял ее и положил рядом — была предупредительная надпись: «Регулировать только на заводе».

— Вы не сдвинули ручку? — спросил он, направляясь к Патрику.

— Я мог слегка покачнуть ее, но уверен, что она стоит в том же положении, что и раньше.

Зерчи показал ему предупреждающую надпись на крышке.

— О! — сказал Патрик, и они оба вытаращили глаза.

— Сбоит, в основном, пунктуация, преподобный отец?

— Да, и еще блуждающие заглавные буквы, и путаница в словах.

Они в глубоком молчании созерцали разные загогулины, завитки, клинья и прочие непонятные штуковины.

— Слышали ли вы когда-нибудь о преподобном Франциске из Юты? — спросил наконец аббат.

— Что-то не припоминаю это имя, домине. А что?

— Я надеюсь, что он как раз сейчас молится за нас, хотя я не помню, чтобы он был канонизирован. Ладно, давайте попробуем повернуть чуть-чуть вот эту штучку.

— Брат Джошуа был инженером по какой-то специальности. Я не помню по какой именно. Но он бывал в космосе и должен хоть немного разбираться в компьютерах.

— Я уже вызывал его, но он боится даже прикоснуться к нему. Послушайте, может быть, стоит…

Патрик осторожно попятился.

— Извините меня, мой господин, но я…

Зерчи посмотрел на дрожащего секретаря.

— О, да вы, кажется, готовы отступиться! — сказал он, поворачивая следующую рукоятку.

— Мне послышалось, что кто-то позвал меня…

— Прежде чем петух прокричит… кроме того, вы трогали эту ручку, не правда ли?

Патрик сник.

— Но крышка была снята, и…

— Hincigitur effuge.[140] Прочь, прочь, покуда я не решил, что это ваша вина.

Оставшись один, Зерчи вставил вилку в штепсель, сел за свой стол, пробормотал краткую молитву святому Лейбовичу (который в последние годы приобрел большую известность как святой покровитель электроников, чем как основатель Альбертианского ордена) и щелкнул выключателем. Он прислушался, ожидая треска или шипения, но ничего не произошло. Тихо щелкало реле времени, набирая обороты, урчали синхронизирующие электромоторы. Он принюхался. Не чувствовалось ни дыма, ни запаха озона. Наконец он открыл глаза. Даже индикаторные лампы на верхней панели управления горели как обычно. Вот уж воистину «регулировать только на заводе»!

Несколько успокоенный, он переключил селектор режима работы в положение «Диктант-запись», установил на узле перевода «Вход юго-западный» и «Выход алегианский», убедился в том, что переключатель «запись» стоит в положении «Включено», нажал кнопку микрофона и начал диктовать:

— Срочная. Его высокопреосвященству кардиналу сэру Эрику Хоффстрафу, папскому наместнику, временный экстерриториальный викариат, священная конгрегация пропаганды, Ватикан, Новый Рим…

«Ваше высокопреосвященство! Принимая во внимание недавнее усиление напряженности в миру, признаки нового международного кризиса и даже сообщения о тайной гонке ядерных вооружений, мы были бы весьма благодарны, если бы Ваше преосвященство посчитало возможным дать нам совет относительно нынешнего состояния некоего известного Вам плана. Я могу сослаться на сущность этого плана, обрисованную в „Motu proprio“[141] блаженной памяти папы Селестина Восьмого, данном в праздник чудесного спасения Святой Девы в год Господа нашего 3735, и начинающемся словами… — Он прервался, чтобы посмотреть в разложенные на столе бумаги, — „Ab hac planela nativitatis aliquos filios Ecclesiae usque ad planetas solium alienorum iam abisse et numquam redituros esse intelligimus“.[142]

Сошлюсь также на подтверждающий документ 3749 года Господа нашего, „Quo peregrinatur grex pastor secum“,[143] поручающий приобрести и установить в уединенном месте… гм… некие летательные аппараты. Затем сошлюсь на „Casus belli nunc remote“[144] последнего папы Павла, года Господа нашего 3756, и на переписку, которая имела место между святым отцом и моим предшественником и закончилась указанием передать нам задание поддерживать план „Quo peregrinatur“ в положении… гм… отложенного исполнения до того момента, пока мы не получим одобрения вашего высокопреосвященства. Наше состояние готовности в соответствии с „Quo peregrinatur“ поддерживается постоянно, и буде возникнет надобность осуществить указанный план, необходимо предупредить нас за шесть недель…»

Пока аббат диктовал, Отвратительный Автосекретарь только записывал его голос и преобразовывал фонемы в код. Окончив говорить, он переключил селектор режима работы в положение «Анализ» и нажал кнопку с надписью «Обработка текста». Сигнал готовности не мигал — машина начала обработку. Зерчи тем временем рассматривал лежащие перед ним документы.

Прозвучал мелодичный перезвон. Сигнал готовности замигал. Бросив нервный взгляд на коробку с надписью «Регулировать только на Заводе», аббат закрыл глаза и нажал кнопку «Печать».

«Клак-так-клат-шлеп-пип хлоп-как-шш-клат» — застрекотало автоматическое печатное устройство, выдавая, как надеялся аббат, текст радиограммы. Он с надеждой вслушивался в стук рычажков. Это первое «клак-так-клат-шлеп-пип» звучало вполне авторитетно. Спустя некоторое время он решил, что в трескотне слышится несомненный аллегенианский ритм. Он открыл глаза. Стенографический робот прилежно трудился. Зерчи встал из-за стола и пошел посмотреть на его работу. С величайшей аккуратностью Отвратительный Автосекретарь печатал аллегенианский эквивалент такого содержания:

(Примечание: в оригинале текст имеет зеркальное отражение).

— Эй, брат Пат!

Он с омерзением выключил машину. Святой Лейбович! И ради этого мы трудились? Он не мог обнаружить никакого преимущества по сравнению с хорошо очиненным гусиным пером и баночкой темно-красных чернил.

— Эй, Пат!

Из канцелярии не последовало никакого ответа, но через несколько секунд дверь открыл монах с рыжей бородой и, взглянув на открытые контейнеры, захламленный пол и выражение лица аббата, возымел наглость улыбнуться.

— В чем дело, magister meus? Вам не нравится наша новейшая техника?

— Ни в малой степени! — огрызнулся Зерчи. — Эй, Пат!