— Есть ли пушки?

— Три орудия.

— Значит, говоришь, два табора?

— Главное скопление войск врагов в Софии. Но точные цифры унесли с собой Благовы. — Замолчал, потупившись. Видно, горько стало на душе при воспоминании о погибших товарищах.

Артамонов выждал время, сказал:

— Сложную задачу поставили мы перед тобой, Димитр, и твоими товарищами. Но сегодня она имеет для нас огромную важность, нам надо получить как можно полнее сведения о всех зимних тропах через Балканы.

Предстоящие операции будут носить крупномасштабный характер. Ты понимаешь, Димитр, неспроста я об этом спрашиваю. От тебя и от других разведчиков зависит, как и где мы перевалим Балканы... В каком месте мы спустимся, никто ещё не знает, но мы должны нарисовать картину всех троп и тропинок, дни Плевны сочтены, османы не одолеют Шипку. Русские солдаты и болгарские войники стоят насмерть.

— Понимаю, господин полковник. Я сам пройду через Имитлийский перевал, а Энчо Георгиева пошлю на Тревненский. Но мы пойдём одинокими путниками, а войско есть войско, у него пушки, обоз.

Гурко поднялся», положив руку на плечо Димитру, сказал уверенно:

— Российские дивизии встали у перевалов и преодолеют их. Справимся с вашей помощью. Пошлём наперёд сапёров, обратимся к болгарам, расчистим и расширим дорогу. Нелегко будет, Димитр, нелегко, знаем, но надо пройти, надо! Не преодолеем Балканы зимой, весной может оказаться поздно.

— Да, генерал. — Болгарин встал.

— Пойду, полковник, некогда мне засиживаться, ещё родственников проведаю, передам через них задание для Энчо.

Ушёл Димитр, Гурко вслед ему промолвил:

— Ради таких, как он и его товарищи, каким небезразлична Болгария, надо воевать.

— Да, Иосиф Владимирович, сложную задачу поставили вы перед собой. Обещаю всеми добытыми сведениями немедленно делиться с вами...

Проводив Гурко, Артамонов положил ладони на стол, задумался. Зимой боевые действия грозили затянуться и положение Дунайской армии могло оказаться наисложнейшим. Царь распорядился отозвать из Кавказской армии генерала Обручева. Такое поведение государя не случайное. Полковнику известно: главнокомандующий и военный министр разошлись во взглядах на последующие операции после взятия Плевны. Великий князь настаивает дать войскам отдых, получить из России подкрепление и лишь потом начать наступление. Милютин с ним не согласен. Такой план будет означать затягивание войны до будущего лета.

Последнее слово будет за генералом Обручевым... Если бы спросили его, Артамонова, мнение, то он за план генерала Гурко — переходить Балканы зимой, не давать туркам опомниться. Генерала Гурко поддерживает «военный министр.

Потому и спешил Артамонов со сбором информации о перевалах и силах врага по ту сторону хребта...

Неутешительные сведения, но полковнику нравилась решительность генерала Гурко. И если Обручев поддержит военного министра, претворять в жизнь этот план, Артамонов уверен, будет генерал Гурко. К этому он уже начал готовиться...

Надев папаху и шинель, Артамонов затянул ремни, вышел на улицу села Багота, где расположился штаб армии. Ветер смел снег с крыши, сыпнул в лицо. Артамонов осмотрелся. Домишки в снегу, из труб поднимались дымы. Чутьём разведчика полковник уловил чей-то взгляд в спину, повернулся, увидел князя Черкасского.

Артамонов не любил этого хитрого, с влажными и липкими руками и мышиными глазками князя.

Владимир Александрович Черкасский, юрист по образованию, не имел военной подготовки. По велению Александра Второго он осуществлял гражданскую административную власть на освобождённой территории Болгарии. На Балканах ему были отданы в подчинение и жандармы, действующие при армии.

В Царстве Польском Черкасский был главным директором правительственной комиссии внутренних дел. В молодости числился славянофилом. С годами стал консерватором и верно служил престолу.

Черкасский дребезжаще рассмеялся:

— Начальник разведки дышит свежим воздухом? — и обнажил ровный ряд неестественно белых зубов.

— Здравствуйте, Владимир Александрович, чем могу быть полезен?

— Я мимоходом. Государь возложил на меня трудную миссию, как вам известно.

— Наслышан.

— Надеюсь, вы, полковник, будете настолько любезны, что не откажетесь работать со мной в тесном союзе? Одну лямку тянуть.

— Князь, — Артамонов посуровел, — ведомство, какое я имею честь возглавлять, занимается военной разведкой, а не делами партикулярными и тайным сыском.

— Ну-с, извините, я не хотел вас обидеть, — развёл руками Черкасский и откланялся.

Артамонов в душе разразился бранью: «Ишь, чего возомнил! Если царь возвёл его в главные над жандармами, прикомандированными к армии, так он мыслит, что и разведку взял за бороду. Накось, выкуси!» — И Артамонов скрутил вслед князю кукиш.

По полкам ротные офицеры звали охотников на ночной штурм:

— Поведёт Скобелев!

Хотя никто не называл место предполагаемой атаки, охотников сыскалось немало. Ведь сам Скобелев кличет! Генералу верили, о его личной храбрости гуляла молва, будто, как солдат, со стрелками в штыковую ходит...

Накануне ночного штурма Скобелева вызвал Тотлебен:

— Михаил Дмитриевич, надо выбить врага из его ложементов на Зелёных горах.

Проглатывая букву «р», выговаривая вместо неё «г», Скобелев ответил:

— Благодарю за доверие!

Последующие сутки Михаилу Дмитриевичу потребовались на рекогносцировку и на скрытое сосредоточение охотников. Задача, поставленная Тотлебеном, не из лёгких. Предстояло овладеть третьим гребнем Зелёных гор, а оттуда пройти лесок и виноградники, форсировать глубокий, с крутыми берегами ручей, рывком преодолеть открытое поле и, выбив турок из окопов, вскарабкаться на голую, скользкую от грязи высоту, где под руководством английских специалистов османами возведены два редута, соединённые глубокими траншеями.

У стрелков Скобелев появился поздним вечером, шинель нараспашку, светлая борода надвое расчёсана, молодой, здоровьем не обижен. Поправил фуражку.

— Как, братцы, отобьём Зелёные горы?

— Отчего не отбить, ваше превосходительство? С вами хоть в пекло.

Стрелки окружили генерала.

— Мы, братцы, и лезем в пекло. Оттого и охотников позвал. — Скобелев поглядел на небо. Оно затянуто тучами. — Наступай, братцы, тесно чувствуй локоть товарища, чтоб не спутать врага со своими.

— Когда двинемся, ваше превосходительство?

— На рассвете, когда турка сон смотрит. Первым ложементом овладей, рвись на второй. На штык надейся, он молодец! Турок штыковой боится. Он нас нынче не ждёт, а мы, помолясь, к нему и припожалуем. Подступай молча, а как враг нас обнаружит, так и на ура! Да погромче, будто нас не четыре сотни, а дивизия. Ну а смерть придёт, принимай её, костлявую, на то ты и солдат!..

В ожидании сигнала солдаты разошлись, доставали из вещевых мешков еду. Стрелок разломил лепёшку, протянул Скобелеву:

— Пожуйте, ваше превосходительство, всё веселей на душе.

Скобелев жевал медленно, думая о никудышном снабжении армии продовольствием. Компания наживается на поставках, интенданты воруют, и это всё на глазах императора. Тотлебен собирал корпусных командиров, решено самим выпекать хлеб...

Мысль на иное перекинулась.

...Восьмой месяц тянется война, и всё это время Скобелев чувствовал себя обойдённым. О нём, как о молодом, подающем надежды генерале говорили ещё в пору туркестанской кампании. Однако не раз слышал и нелестное о себе. Скобелев-де в Туркестане солдатам города на поток отдавал. Взывал не иметь злости к пленным...

Да, он, Скобелев, того не отрицал, случалось, и призывал солдат: «На инородцев страх кровью нагоняйте».

Жестоко, действительно, но и бухарцы с хивинцами коварствовали...

Когда его, тридцатипятилетнего генерала, направили в Дунайскую армию, Михаил Дмитриевич рассчитывал получить в командование крупное соединение, но ему даже дивизии не выделили. Как рядовой, то с Драгомировым, то с Гурко, а ныне здесь, у Тотлебена... За храбрость любим солдатами, да ещё в милости у главнокомандующего и государя...