Утомительно тянулось время. Как и до Киева, в купе был один, просмотрел все приобретённые газеты, а в обеденный час ему вдруг захотелось той еды, какая доставалась ему в детские годы от дворовых ребят. И Иосиф Владимирович попросил проводника купить ему на привокзальном базарчике малосольных огурцов, отварной картошки и полуфунт сала, да ещё кваса доброго.
Генерал вспоминал, как в детстве родители отпускали с дворовыми ребятами в ночное. Паслись рядом лошади, а мальчишки пекли в костре картошку и всю ночь рассказывали всякие были и небылицы. Щипали траву кони, фыркали, ржали призывно и Гурко завидовал этим мальчишкам, что часто бывают в ночном...
Не от того ли генерал по-доброму относится к молодым солдатам-первогодкам и требует к ним уважения...
— Солдат, — говорил Гурко, — человек, защитник Отечества. И не муштрой его воспитывать надобно командиру, а наставлением добрым и образцом достойным...
В Могилев-Подольске генерала дожидался адъютант с конвойным десятком драгун.
Закутавшись в подбитую мехом шинель, Иосиф Владимирович уселся на кожаные подушки фаэтона и, закрыв глаза, долго отдыхал от вагонной тряски. Четвёрка вороных бежала резво, фаэтон слегка покачивало на мягких рельсах. Ёкала селезёнка у пристяжной, стучали копыта коней, день выдался погожий, и генерал снял фуражку. Ветерок ерошил редкие волосы, и Иосиф Владимирович пригладил их. Он посматривал по сторонам, любовался белыми мазанками, плетнями, садами, ещё не сбросившими листвы, высокими тополями.
Вот позади осталось озеро. На его блюдце плавали дикие утки. И всё это напомнило Гурко далёкое детство в Могилёвской губернии, вот такое же озеро, где он ловил карасей...
«Было ли такое? — подумал он, и сам же себе ответил мысленно: — А ведь было. И детство было, и корпус Пажеский, и первый офицерский чин... Теперь же эту жизненную школу пройдёт Василий, потом сыновья Василия, а там и его внуки...»
Так, ступеньками, и жизнь идёт. Сидевший напротив адъютант промолвил:
— Вёрст пять осталось.
— Сразу в штаб.
Осенние сумерки сгущаются быстро. Солнце коснулось края земли, показались городские строения.
— Бельцы, ваше превосходительство. Вон и здание штаба.
В штабе командира дивизии ждали генералы Раух и Нагловский. Доклады были короткие, но чёткие. Расспросив о состоянии дел в дивизии, Гурко отправился на квартиру.
Будто и в штабе не задержался, а когда вышел, часы показывали двадцать два часа. На квартире Иосифа Владимировича встретил денщик Василий. Он уже истопил баню, приготовил чистое бельё и, пока генерал купался, успел запень добрый кусок мяса, густо приправленный перцем, и заварил свежего чая. Гурко ценил расторопного денщика, молчаливого и исполнительного солдата, а ещё больше проникся к нему уважением во время болезни.
Это случилось два года назад, когда болезнь свалила его. Доктор не мог определить, что за причина недомогания и, когда никакие процедуры не помогли, Василий что-то сварил на плите, по всему дому потянуло какими-то травами. Потом он настаивал своё варево на спирте, и когда Гурко выпил, у него перехватило дыхание, а во рту долго держался вкус трав.
Ночью Иосиф Владимирович несколько раз пропотел, каждый раз Василий менял ему бельё, а утром генерал, словно и болезни не было, спросил денщика, кто обучил его врачеванию. И тот поведал, что узнал это от бабки своей, жившей в Псковской губернии.
Дорожная суета укачала Гурко. Спал он крепко, но по устоявшейся привычке, едва рассвет забрезжил, был на ногах, засобирался в штаб. Денщик подал чай, хлеб с маслом, и генерал успел спросить о хозяевах. Василий поведал, что хозяин винодел, у него огромное хранилище, где множество бочек с разными винами. А хозяйка молодая и уже не раз справлялась, когда же приедет генерал.
Василий отправился на кухню. Гурко усмехнулся. Для такого молчуна, как Василий, и этот рассказ, видимо, был слишком утомительным.
На ходу кинув денщику, что, если позволят дела, появится только к обеду, Иосиф Владимирович отправился в штаб.
С приходом дивизии в Бельцы оживилась жизнь светского общества. Вечерами играла музыка, знать устраивала приёмы, вечера, обеды и ничто, казалось, не предвещало нарушения ритма жизни.
Но это сторона внешняя. На самом деле ни одно собрание не могло не окончиться разговорами о событиях на Балканах. Восхищались храбростью сербов и черногорцев, подвигами русских добровольцев, проклинали злодейства янычар и башибузуков.
Генерал Гурко от званых обедов отказывался, ссылаясь на занятость, не жаловал и дворянские собрания. А однажды хозяйка дома, где он жил, пригласила его к вечернему чаю, и Иосиф Владимирович не посмел отказаться. Хозяин угощал генерала своими винами, а хозяйка сетовала, что генерал не жалует собрания и не появляется на балах. На что Гурко отшутился, пообещав непременно по весне исправиться, а хозяин перевёл разговор, любопытствуя, когда война может начаться. И на это Гурко отшутился, сказав, что ответ может дать российское правительство, а ещё точнее, Всевышний.
Беседы за чайным столом у хозяев были редкими, и Иосиф Владимирович тому был рад. Дел в штабе по мере приближения войны собиралось немало. Гурко появлялся в штабе утром, когда городок ещё спал, дорогу проделывал пешком, когда выпавший снег ещё не растаял или его не втоптали в грязь. Дежурный по штабу докладывал генералу, подавал сводки из частей, выслушивал распоряжения. Если случались какие-то чрезвычайные происшествия, то о них Гурко требовал докладывать незамедлительно и в любой час.
В тот год зима в Молдавии выдалась мягкая, с лёгкими морозами. В Бельцах снег выпал только к Новому году. А из Петербурга писали: снега завалили улицы и стояли морозы. Даже не верилось.
На Крещение полковые священники отслужили молебен, в дивизии побывал начальник штаба Дунайской армии генерал Непокойчицкий, а вскоре, по согласованию с румынским правительством, войска начали выдвигаться к турецким границам.
По сведениям российской разведки, полученными от болгар, турецкое командование усиленно готовится к боевым действиям. Их таборы встали по правобережью Дуная. Формируются резервы в Забалканье. Особенно укреплённым районом оказался треугольник крепостей Сумистая — Шумла — Варна, где турецкое командование держало свои значительные силы.
Всю вторую половину марта. Гурко провёл в частях своей дивизии. Проверял их боеспособность. Остался весьма довольным. Ранним утром возвращался из Ургенов. У штаба охрана, под навесом кони на привязи. Часовые приветствовали генерала. Иосиф Владимирович поднялся на крыльцо, толкнув дверь, вошёл в помещение. Дежурный, доложил, что с минуты на минуту должен подойти начальник штаба, получена телефонограмма от главнокомандующего. Гурко прочитал. Дивизии предписывалось передислоцироваться в район Зимницы.
Присев к столу, где лежала карта и очки Нагловского, Иосиф Владимирович попросил заварить чаю. От печи тянуло теплом, и вскоре ему стало жарко. Снял папаху и шинель, провёл ладонью по бороде, склонился над картой Балкан. Глаза пробежали от верховий Дуная до гирл. Побродив в поисках возможного места переправы, карандаш уткнулся в Зимницу, напротив болгарского городка Систово. Здесь, по сведениям, правый берег крутой, обрывистый, для высадки войск малоудобен, а посему противник не будет считать его местом возможной переправы.
Вошёл Нагловский. Крупный, седой генерал, принимавший участие ещё в Крымской войне, поздоровался, спросил:
— Гадаете, где переправляться? Гурко указал:
— Пожалуй, у Систово.
— Такого же мнения. А что скажете по телефонограмме великого князя? В районе Зимницы уже сосредоточилась дивизия Драгомирова.
— Думаю, переправу начнёт 14-я пехотная дивизия генерала Драгомирова, а нашу 8-ю кавалерийскую введут в прорыв.
— Я подготовил распоряжение по дивизии о передислокации. Судя по всему, весной надо ожидать объявления войны.
— Штаб армии в Кишинёве, там пока и Радецкий с корпусом... Я вот о чём подумал, Дмитрий Степанович, коли в исторический экскурс обратиться, то российские войска через Дунай переправлялись ещё при великом князе Святославе Владимировиче. И он вёл дружину в несколько тысяч. Потом дунайские воды будоражили войска графа Румянцева, посланные матушкой Екатериной на турок. А ещё генерал Дибич в царствование Николая Павловича. Теперь вот нам суждено Дунай преодолеть...
