Когда ополчению вручалось Самарское знамя, на том, на Марином поле, по которому, как рассказывают легенды, пять веков назад любила гулять царица Мара, жена последнего болгарского царя Ивана Шишмана, где белели палатки ополченцев и играли дудки-сопелки, а дружинники, обнажённые по пояс, вставши в круг, водили «хоро», да слышалась песня: «Балканы, Балканы, родные Балканы...» — это одно, а вот когда придётся с боями пройти их, иное дело.

Столетову нравилось, как поют болгары. Песни их немножко грустные, с чувством боли за утраченную свободу...

Удачное начало войны обрадовало и ободрило дружинников. Не раз слышал генерал: «Бели турок и впредь так бегать будет, то мы вскорости до Царьграда дойдём».

Раздумья Столетова нарушил поручик Узунов, прибывший в Тырново с шестой дружиной. В который раз, промокнув лицо полотенцем, генерал сказал:

— Голубчик, Стоян Андреевич, требуется офицер для связи ополчения с генералом Гурко. Его кавалерия и наши дружины на этой неделе начинают переход Балкан.

— Когда надлежит выехать, ваше превосходительство?

— Завтра с утра у подполковника Рынкевича получите пакет — и с Богом...

Едва полковые трубы нарушили рассветную тишину, как Стоян уже скакал вслед за отрядом Гурко. Солнце уже начало пригревать. День обещал быть жарким.

Солнце уже выкатилось из-за леса, пробежало по краю поля и спряталось за невесть откуда взявшуюся тучку, когда поручик догнал растянувшиеся на марше полки. Пехота шла споро, с шутками:

— Поспешай, братцы, покуда Ярило не припекло!

— Вестимо. Тогда не до балагурства, было бы чем дохнуть!

— Споем, братцы?

— Кузьма, выводи!

И солдат, запевала, расправив грудь, затянул на одном дыхании:

Рота подхватила, а наперёд выскочил удалец, застучал, засвистел...

Едва Стоян миновал пехоту, потянулись лёгкие пушки, зарядные ящики. Следом шагали расчёты.

Узунов погнал коня вскачь, догнал конницу. Конные дозревали в сёдлах, клевали носами.

Пыль клубилась за конями, и Узунов заехал с подветренной стороны.

Командира Передового отряда генерала Гурко и его штаб Стоян настиг вскорости. Солнце уже снова выскочило из-за тучки и вовсю осветило горы, их вершины, поросшие лесом. Оно начало припекать, и поручик пожалел пехоту, как-то им сейчас, при полной выкладке: подсумок с патронами, ружьё с приткнутым штыком, за спиной вещмешок, да ещё через плечо тугая шинельная скатка...

Самого генерала со штабными офицерами заметил издалека. Гурко плотно сидел в казачьем седле, а его. рыжая, раздвоенная борода покоилась на груди. Генерал смотрел на проходящую конницу, здоровался, подбадривал:

— Здорово, гвардейцы! Молодцы, ребята.

Узунов понял, это едет его, Гурко, 8-я Гвардейская дивизия. Начальник штаба принял донесение Столетова и, приказав поручику следовать с первым эскадроном, подъехал к Гурко.

В ожидании дальнейшего приказа Узунов посматривал по сторонам. Дорога небитая, пыльная, и Стоян с тоской подумал, что в этот день ему не раз предстоит проскакать по ней от головы колонны до арьергарда, в котором, вероятно, пойдут болгарские дружины. А от Столетова снова к Гурко...

По колонне прокатилась команда сделать привал и солдаты рассыпались в поисках какой-нибудь тени. Устроившись, они грызли сухари, курили. К Узунову подсел ротмистр, открыл портсигар:

— Угощайтесь, поручик, здесь таких нет. Из самого Санкт-Петербурга.

— Спасибо, ротмистр.

— Вы, как понимаю, из ополчения генерала Столетова?

— Да, ротмистр.

— Сами русский офицер?

— Наполовину. Хотя я и офицер российской армии, но у меня бабушка болгарка.

— Был слух, вы хотели принять участие в деле под Тырново, но генерал Гурко справился силой драгун.

— Видите ли, речь шла о древней столице болгар.

— Дайте срок, поручик, ваше ещё впереди.

— То так. Осман-паша приберёг силы.

— Только ли он? Переходы черев Балканы не шутка. Вы думаете, почему генералу Гурко и поручили Передовой отряд?

В голову колонны проскакал генерал Скобелев. Глядя ему вслед, ротмистр заметил:

— Кажется, Михаилу Дмитриевичу скоро найдут дело, душой чую.

— Мне довелось видеть генерала Скобелева в бою, под Систово. Он, кажется, совсем лишён страха смерти.

— Вот чего нет, того нет. Смерти, поручик, всяк боится. Разве как к ней относиться. Генерал Скобелев её презирает и тем храбрость солдатам придаёт. Обратите внимание, как они его любят и, не страшась, в атаку за ним идут.

— Весьма возможно.

— Не хотите, поручик, пожевать холодной телятины?

— Нет, ротмистр, сейчас бы баню принять;

— Чего захотели. В Габрово, извольте... Короткий привал, и отряд снова тронулся в путь.

Скобелев догнал Гурко, поехали стремя в стремя.

— Любезный Иосиф Владимирович, я испросил согласия главнокомандующего быть с вами на перевале.

— Почту за честь, Михаил Дмитриевич. Какие вести из Европы, говорят ли о том в штабе?

— Европа начинает подвывать уже с той поры, когда мы переправились через Дунай.

— Думаю, это только начало. Неистовства начнутся к концу войны.

Чуть помолчали, и снова заговорил Гурко:

— Мы с вами, Михаил Дмитриевич, встали у предгорий Балкан и мы перевалим их. И сделаем, как можно поспешнее.

— Чем вызвана поспешность?

— Турки понимают: Дунайская армия находится в коридоре. Стоит туркам сомкнуть фланги, и наша армия может оказаться в котле... Сейчас пассивность Дунайской армии, как никогда, опасна.

— Я с вами вполне согласен. Но, Иосиф Владимирович, понимают ли это в штабе армии?

— За весь штаб сказать не могу, но генерал Непокойчицкий — вряд ли. Его оперативные способности не выше среднего.

— Печально.

— Сегодня, Михаил Дмитриевич, у нас с вами один путь, к перевалу. Турки не верят в возможность перехода Балкан здесь, но мы им докажем, что и крупными силами Балканы проходимы.

— Позвольте мне, Иосиф Владимирович, открыть с добровольцами дорогу.

Гурко на это не ответил, иное сказал:

— Болгарские лазутчики донесли: в деревне Присово нас дожидаются проводники, они выведут нас в село Хайнкией.

— Долина Роз, Долина крови.

— Постараемся обойтись малой кровью, Михаил Дмитриевич.

Гурко снял фуражку, вытер лоб.

— Разделяю тяготы жизни солдатской, всегда помню о её святой миссии. Тем паче в нынешней войне. — И разговор перевёл. — Вы, Михаил Дмитриевич, изволили выразить желание пройти в Хайнкией с первыми добровольцами. А я полагаю, вам надлежит с частью имеющихся у нас сил продвинуться к Габрово, где, соединившись с отрядом генерала Дерожинского, поступить в распоряжение генерала Святополка-Мирского. Совместным наступлением на Шипку со стороны Габрово, где наиболее значительные укрепления турок, вы прикуёте к себе Халюси-пашу, командующего Шипкинским перевалом, и обеспечите возможность нашему Передовому отряду, вырвавшись в Забалканье, повести наступление на Шипку от Хайнкиея. Я даю вам такое распоряжение, заручившись согласием главнокомандующего на совещании.

— Вас, Иосиф Владимирович, не беспокоит отсутствие взаимодействий между отрядами?

Гурко хмыкнул:

— Отчего же... Но я не обсуждаю приказы, Михаил Дмитриевич. Нам велено «вперёд» и мы пойдём с верой в успех.

В самом конце июня Мраморное море было сонно и тихо. Набрав в котлах пару, корабли резали синь морской волны. Под плеск волны о корпус парохода Сулейман-паша думал о превратности судьбы человеческой, какая не минует и султанов.

Сулейман-паша сидел в лозовом кресле, нахохлившись, как ворон, а за спиной кучно сбились высшие офицеры его армии: Ариф-паша, Салид, Реджиб-паша, Щукри-паша, Мухлис-паша, Навим-паша.

Опытный военноначальник, удостоенный всех высших наград Оттоманской Порты, тридцатипятилетний Сулейман-паша спрашивал себя и не мог ответить: какую лазейку в душе султана отыскали хитрые инглизы, как лисы, проворные и коварные, как гиены. Их посол в Стамбуле открывает двери великого султана и его визирей также легко, как открывается вход в те благопристойные публичные заведения для богатых иностранцев в столице Блистательной Порты.