Кузнецов проснулся рано, выглянул в окно. Густая синева висела над домами, а на севере, где шпили высотных зданий тонули в сером тумане, по небу плыли островки черно-бурых туч. «В Питере всю неделю лил дождь, — подумал Николай Герасимович. — Надо взять с собой плащ». На цыпочках, чтобы не разбудить жену и сыновей, он прошел на кухню. Каково же было его удивление, когда жену он увидел в прихожей!

— Что ты тут делаешь? — тихо спросил он.

— Как что? — удивилась она. В ее лучистых глазах вспыхнули задорные искорки. — Ты едешь в Ленинград, вот я и готовлю тебя в путь. Твой саквояж почти готов. Класть тебе бритву? Она же неудобна в дороге!

— Ее-то прежде всего и надобно взять, а бриться я, Верунчик, буду не в дороге, а где-то в каюте на корабле или в гостинице! — Он нагнулся и поцеловал ее в нос. — Горячая ты.

Она, словно не слыша его, спросила:

— Тебе к семи на аэродром?

— Да. Летчик, наверное, уже ждет меня…

Он не договорил — зазвонил телефон. В трубке послышался глуховатый голос маршала Шапошникова.

— Маршрут вам, голубчик, немного меняется, — сказал он. — Ставка решила срочно командировать в Ленинград Молотова, Косыгина и Воронова. Полетите с ними. Куда? До Чернигова, а там пересядете на спецпоезд. Так что к восьми утра подходите к Генштабу.

— Понял, Борис Михайлович, — сдержанно ответил Кузнецов. — Спасибо, что предупредили. Дам своему летчику отбой и еду к вам.

— Ты что, не летишь? — спросила жена, когда он положил трубку.

— Лечу, но теперь не один, а с Молотовым и другими товарищами. Так оно будет, пожалуй, лучше.

Уходя, он поцеловал жену и шепнул ей на ухо:

— Я тебя люблю… Береги сыновей.

— Позвонишь домой? — спросила жена.

— Если представится возможность…

Кузнецов и мысли не допускал, что вскоре едва не попадет в лапы врага. Они добрались до Череповца без происшествий, пересели на поезд. На станцию Мга прибыли ночью. Едва вышли из поезда, как налетели «юнкерсы» и стали бомбить железную дорогу. Самолеты дотла разрушили рельсы, и начальник станции вынужден был отправить почетных гостей на дрезине. В Ленинграде, куда делегация прибыла на рассвете, Кузнецов узнал, что станцию Мга захватили гитлеровцы.

— Кого я вижу! — воскликнул Ворошилов, увидев наркома ВМФ. — Сам флот к нам пожаловал. Ну, теперь флотская артиллерия заработает на полную мощь!

— А что, разве она работает вполсилы? — улыбнулся Николай Герасимович.

— Порой и такое бывает…

Оба прошли в кабинет Жданова, где с ним уже беседовал Молотов. Косыгин и Воронов уселись за стол справа, достали свои рабочие блокноты.

— Жарко тут у нас, товарищи, так жарко, что порой пот ручьем льется с лица, — проговорил Жданов. — Немцы рвутся к Ладожскому озеру, и если они туда попадут, то замкнут кольцо блокады Ленинграда.

— Что верно, то верно, сидим мы тут, как на пороховой бочке! — признался Ворошилов.

Долго длилась беседа. Сказав, что судьба всегда стоит за храбрых, Жданов, глядя на Молотова, произнес:

— Мы с Климом не считаем себя побежденными, но и победы над врагом, к сожалению, еще не добились. Но добьемся! — горячо добавил он и стукнул по столу кулаком.

Когда Жданов пригласил Молотова на командный пункт, чтобы объяснить ему обстановку на оперативной карте, Кузнецов сказал Вячеславу Михайловичу:

— Разрешите мне действовать по своему плану? В штабе меня ждет адмирал Трибуц.

— Добро, Николай Герасимович. Нам тут и адмирала Исакова достаточно. Кстати, где он? Если во дворе, пошлите его к нам…

Трибуц и начальник штаба адмирал Пантелеев ждали наркома ВМФ в штабе флота, и когда вошел Кузнецов, оба встали и тепло приветствовали его. Особенно был рад приезду наркома Трибуц. Узнав, что Николай Герасимович еще не завтракал, он тут же велел своему адъютанту накрыть стол.

— Гость у нас редкий, потому почет ему и уважение! — улыбнулся Трибуц, довольно потирая руки. И крикнул адъютанту вдогонку: — Давай сюда пару бутылок «наркомовской»!

Когда они начали обсуждать ситуацию на флоте, Трибуц говорил обо всем откровенно, ничего не скрывал. По натуре он был человек прямой, честный, и, хотя за эту прямоту ему еще в молодости крепко доставалось, он таковым и остался, стараясь лишь в беседах со своими начальниками не горячиться. Он как-то сказал Кузнецову, что если доблесть — нравственное мужество, то командирская выдержка — тоже категория нравственная, именно с нее и начинается дорога к победе.

— Владимир Филиппович, я понял тебя так, что перебазирование кораблей и судов из Таллина в Кронштадт стоило тебе седин, не так ли? — спросил нарком, отпивая из стакана пахучий кофе. — Или ты загнул? — На губах наркома вспыхнула едва видимая улыбка. — Или седин у тебя прибавилось от потери кораблей на переходе?

Трибуц глубоко вздохнул, лицо его посерьезнело:

— И то и другое шокировало меня так, что поначалу я даже растерялся. Ведь на переходе погибли эсминцы, подводные лодки, транспорты… Думаю, что через неделю мы уже не сможем совершать налеты на Берлин. Почему? Отвечу, Николай Герасимович: на остров Саарема нельзя будет подвозить авиабомбы и горючее… Кстати, как воспринял товарищ Сталин бомбежку Берлина нашими летчиками?

— Очень высоко он оценил ваш подвиг! — сказал нарком. — Просил от его имени объявить всему личному составу благодарность, представить людей к наградам орденами и медалями, а вам лично, Владимир Филиппович, крепко пожать руку.

— А я орденов и не прошу, — смутился Трибуц. — Счастье не в награде за доблесть, а в самой доблести.

— Не ершись, Владимир Филиппович, награды будут. И немалые. Особо отличившихся в этой операции представят к званию Героя Советского Союза. Ты вот что мне скажи: крейсер «Максим Горький» отремонтировали? Я бы хотел побывать на нем.

— Вчера он вышел из ремонта, стоит в торговом порту. Я провожу вас…

«Максим Горький» качался на воде гордый и величественный. Над ним с криком носились чайки, словно предвещая шторм. Командир крейсера капитан 1-го ранга Петров, которого Кузнецов знал по службе на Черноморском флоте, отдал ему рапорт. Их встреча была теплой и доверительной, им было о чем поговорить.

— Скажи, как ты угодил на вражью мину?

По лицу Петрова пробежала улыбка.

— По-глупому как-то все случилось. — Петров дернул крутыми плечами. — Контр-адмирал Вдовиченко со своими кораблями ставил минное заграждение в устье Финского залива, а мы прикрывали их. Во время маневрирования крейсер развернулся и наскочил на немецкую мину. Произошло это неподалеку от маяка Тахкуна…

Переночевав на крейсере, Кузнецов утром выехал через Ораниенбаум в Кронштадт. Петровская гавань открылась во всю ширь. Сквозь блеклый туман нарком увидел на рейде линкор «Октябрьская революция», неподалеку от него — линкор «Марат», названный в честь одного из вождей якобинцев в период Великой французской революции. Марат Жан Поль, вместе с Робеспьером руководивший подготовкой народного восстания 31 мая–2 июня 1793 года, свергнувшего власть жирондистов, был убит контрреволюционерами.

— Смогут ли линкоры бить из орудий прямой наводкой? — спросил Трибуца нарком ВМФ.

— Смогут, Николай Герасимович. — Трибуц поежился от холодного ветра. — Меня беспокоит вражеская авиация, она наверняка попытается атаковать их с воздуха. Вот это и есть моя головная боль, о которой я говорил вам по телефону. Надо что-то предпринять…

— Прикрыть с воздуха нашими истребителями — вот и весь фокус, — заметил нарком. — Прикажи это сделать командующему ВВС флота.

Адмирал Кузнецов встретился с экипажами кораблей, погибших во время перебазирования флота из Таллина в Кронштадт. Просто и доходчиво он беседовал с краснофлотцами. Высокий чернобровый моряк-украинец спросил:

— Куда нас пошлют?

— На корабли, — ответил Николай Герасимович. — А кто желает, можно в морскую пехоту…

— Флот берет свое начало с суши, потому и надо грудью прикрыть каждый клочок земли, — пробасил коренастый боцман с затонувшего эсминца «Гневный».