— А ведь мы с вами где-то встречались. Наверное, на Тихоокеанском флоте?
— Все-таки вы узнали меня! — воскликнул Климов. — Столько лет прошло, а вы узнали… Я не забыл, как вы пришли на подводную лодку и беседовали со мной. Тогда ко мне приезжала мама, а вы познакомились с ней в купе поезда «Москва-Владивосток». А моему отцу Федору Максимовичу Климову в сорок третьем на Северном флоте в Полярном вы вручали орден.
— Командиру подводной лодки? — переспросил Кузнецов. — Как же, помню! Его лодка в тот день вернулась в бухту с победой — торпедировала вражеский транспорт и сторожевой корабль. Вместе с членом Военного совета адмиралом Николаевым мы были в штабе бригады контр-адмирала Коровина. Там вашему отцу я и вручил орден. Ну а как в дальнейшем сложилась ваша судьба?
— После встречи с вами во Владивостоке меня перевели на Северный флот в Полярный, где служили мои дед и отец. Не скажу, что мне было легко, но я старался, и кажется, у меня неплохо получалось. Я закончил Военно-морскую академию, плавал на лодке старпомом, потом стал командиром…
— Как поживает ваша мама Дарья Павловна?
— Она словно помолодела, когда меня вернули на флот. — Климов вынул из портфеля фотокарточку и отдал ее Кузнецову. — Это вам от мамы. На обратной стороне она написала несколько строк…
На фотографии Кузнецов стоял рядом со Сталиным и Орджоникидзе на палубе крейсера «Червона Украина». С тех пор прошло почти сорок пять лет! Николай Герасимович перевернул фотокарточку и прочел: «Дай Бог Вам счастья, товарищ Кузнецов. Кланяюсь. Дарья Павловна».
Климов сказал, что мать нашла в архиве старый журнал, в Саратове ей пересняли снимок.
— Говорит, может, у Николая Герасимовича нет такой фотокарточки, так пусть поглядит на себя, каким орлом был в молодости.
— У меня и вправду нет такого фото. — Кузнецов положил подарок в свою рабочую папку. — Скажите, Петр, как случилось, что вас ранило осколком мины?
Климов снял тужурку, закатал рукав и вытянул вперед левую руку. Чуть ниже локтя Кузнецов увидел косой глубокий шрам.
— Крепко зацепил осколок, — усмехнулся бывший главком.
— Рыбаки траулера «Мурманск» подняли сеть, и вместе с рыбой в ней оказалась немецкая плавающая мина, — пояснил Климов. — Капитан судна попросил помощи, и я вызвался уничтожить мину. У меня был на этот счет опыт. На рыбачьем катере мы подошли к траулеру, опустили мину в воду, отвели как можно дальше от судна, и я набросил на рожок мины бикфордов шнур. Затем поджег его и крикнул мотористу, чтобы уходил подальше от опасной находки. А мотор не заводится. Раз, другой… А мина вот-вот взорвется. Тогда я приказал всем прыгать в воду и плыть подальше от мины, а сам задержался на палубе катера. Грохнул взрыв. Моряков накрыли брызги, а мне в руку саданул осколок. На лодке мне сделали перевязку. А потом началось… «Кто разрешил оставить лодку, почему не доложил в штаб, зачем сам подрывал мину, когда на лодке есть минеры?..» Короче, кончил тем, что меня сняли с должности старпома и уволили в запас. Что мне оставалось делать? С семьей уехал в Саратов к матери.
— Очень переживали?
— Не то слово, Николай Герасимович. Я даже прослезился, когда прощался с лодкой.
— Что было дальше?
— Приехал домой — мать в ударе! Кто мог отлучить меня от флота? Я рассказал ей об этой самой мине и прямо заявил, что моя вина в этом деле есть, но она не такая, чтобы гнать меня с флота. Она утерла слезы, а потом спросила, кто сейчас главный на военном флоте, не тот ли адмирал, кто помог мне переехать служить на Северный флот? «Да, — говорю, — он, Николай Герасимович Кузнецов!» «Вот и напиши ему жалобу», — сказала мать. «Нет, — ответил ей, — беспокоить военно-морского министра больше не буду, он мне уже помогал». Короче, поступил я работать на завод, — продолжал Климов. — А через неделю, меня вызвали в военкомат. Прибыл к военкому, а он показывает мне телеграмму из Москвы, которая предписывает ему призвать на службу в ВМФ капитан-лейтенанта запаса Климова Петра Федоровича и направить его в Североморск в распоряжение штаба флота!..
— Наверное, был рад? — спросил Кузнецов, перейдя на ты.
— Чуть не прослезился, если говорить правду. Даже не верилось, что возвращают на флот. В Североморске меня принял командующий флотом. Спросил, зажила ли рана на руке. «Да, — отвечаю, — зажила, а вот рана на сердце осталась». Он удивился: какая еще рана? Отвечаю ему: «Оттого рана на сердце, что в моем деле флотское начальство не разобралось. Я спасал рыбаков, а мне дали по башке!» — Климов передохнул, вытер платком вспотевшее лицо. — Словом, комфлот признал ошибку кадровиков.
— Выходит, они хотели отлучить тебя от моря? — улыбнулся Кузнецов.
— Похоже, что так. — Климов тоже улыбнулся. — Поначалу я был зол на флотское начальство, но вскоре это чувство угасло. На лодке меня встретили тепло, коки испекли большой пирог, и вся команда пила со мной чай.
Слушая Климова, Николай Герасимович размышлял, сказать ли ему, кто вернул его на флот. «Нет, не скажу, не то еще станет упрекать мать, что написала мне», — решил он. Спросил о другом:
— Дарья Павловна с вами живет?
— Нет, климат ей не подходит, да и возраст уже не тот, чтобы ехать так далеко.
— Почему ты мне не написал, когда тебе дали по шапке? — вдруг спросил Кузнецов.
Контр-адмирал какое-то время молчал.
— Мне очень хотелось тогда излить вам душу, но вас только что назначили военно-морским министром, вернули с Тихого океана в Москву, и я подумал, что вам сейчас не до меня, — признался Петр Федорович.
— Хорошо, что честь свою ты, Петр, не посрамил, — резюмировал Николай Герасимович. — У нас, военных моряков, дороже чести ничего нет. Мы ставим ее даже выше закона. Твой отец также дорожил честью. Я это понял, когда награждал его орденом. — И, помолчав, добавил: — Ты, наверное, знаешь, что меня тоже травили недруги? Даже судили…
— Знал и очень за вас переживал… Да только ли я один? Весь флот переживал…
— Ладно, Климов, — прервал бывший главком, — поговорим о тебе. У Горшкова был?
— Да, он вручил мне погоны контр-адмирала. Вернусь в Североморск и сдам дела другому командиру лодки, а сам возглавлю штаб флотилии атомных подводных лодок. Признаюсь вам, Николай Герасимович, море для меня как бальзам на душу. Каждый раз, когда бываю в море, невольно вспоминаю отца, и кажется, что он вовсе не погиб, а рядом со мной на ходовом мостике…
В палату вошла медсестра.
— Вас не утомила беседа с гостем? — спросила она.
— Это дорогой гость, — серьезно ответил Кузнецов. — Беседа у нас теплая, честная. Вместе с ним я мысленно побывал на военном флоте, будто наяву увидел корабли… Я что, нужен вам?
— Хирург хочет посмотреть вас, — пояснила медсестра. — Через полчаса он будет здесь. — Она вышла.
Климов достал из портфеля книгу «Накануне» и попросил ее автора оставить на ней автограф, что Кузнецов охотно сделал.
— Я не льщу вам, Николай Герасимович, но ваша книга на многое открыла мне глаза, — признался Климов. — Она очень правдива.
— Возможно, ты прав, Петр, но я вот о чем вдруг подумал, — не без грусти заговорил Кузнецов. — В сорок втором мой заместитель адмирал Исаков был тяжело ранен осколком бомбы. Что он сделал? На имя Сталина прислал телеграмму, в которой просил назвать эсминец Черноморского флота его именем, если с ним случится беда на операционном столе. И вождь дал ему ответ, он заверил, что выполнит его просьбу, но пожелал скорейшего выздоровления. И адмирал Исаков остался жив, хотя ему и отрезали ногу. Как думаешь, Петр, назовут корабль в мою честь, если со мной что-нибудь случится во время операции?
— Что вы такое говорите, Николай Герасимович?! — загорячился Климов. — Зачем думать о плохом? Вы лежите в кремлевской больнице, а врачи тут зубры…
— Твоими бы устами да мед пить! — усмехнулся Кузнецов. Он подписал книгу и отдал ее гостю. — Желаю тебе счастливых голубых дорог, адмирал!.. Твоя точка опоры в жизни — море, оно же и твой живительный родник! Не забудешь?
