— Я тоже не люблю закулисных разговоров, на флоте их называют «утками», так что вполне разделяю вашу точку зрения.
— Ладно, поезжай к морякам, налаживай с ними связь. — Маршал загасил папиросу. — Фролову от меня привет. Давно его не видел.
Кузнецов зашел к Фролову в тот момент, когда он собирался в горком партии. Увидев Николая Герасимовича, растерялся.
— Вы? — наконец выдавил он, отчего-то краснея.
— Я, дорогой Саша. Не верится? Прибыл вчера и вот, едва принял дела у Трибуца, поспешил к тебе… — Кузнецов обнял его за плечи. — Ты что, куда-то собрался?
— Теперь не поеду! — Фролов снял тужурку, фуражку повесил на вешалку. — Не могу же я не уделить внимания такому дорогому гостю!.. — Он сел за стол. — Ну, рассказывайте, как там, в Белокаменной? — И, не дожидаясь ответа, вдруг спросил: — Так это правда, что вас едва не посадили в тюрьму?
— Не только правда, а горькая правда! — вздохнул Николай Герасимович. — Видишь, на моих погонах звезды контр-адмирала, а был я, как тебе известно, адмиралом флота!.. Мне еще повезло, а троих адмиралов упекли в тюрьму. Особенно жаль Галлера, он часто болел, и как бы с ним беды не стряслось.
Фролов о чем-то задумался, потом сказал:
— Все хочу вас спросить: правда, что Мехлис хотел меня расстрелять в сорок втором, когда я был командиром Керченской военно-морской базы?
— Правда, Александр Сергеевич. Но мне удалось тебя отстоять. Мехлис прислал мне телеграмму, требуя отдать тебя под суд, а если я этого не сделаю, грозился расстрелять тебя своими руками. Разговор происходил по телефону ВЧ. На это я резко ответил: «Вы не сделаете этого, иначе будете держать ответ перед Верховным Главнокомандующим!»
— Вот оно что, — грустно произнес Фролов. — На переправе Мехлис на меня кричал, грозился разжаловать и отдать под суд, но его тогда охладил маршал Буденный…
Беседа перекинулась на флотские проблемы. Фролов был огорчен тем, что упразднили Наркомат ВМФ, поступили не по-государственному.
— Ты прав, — согласился с ним Николай Герасимович. — Эта пертурбация дорого обойдется флоту. Вот что, — продолжал он, — Александр Сергеевич, собери на пятнадцать ноль-ноль своих заместителей и офицеров штаба, я проведу с ними совещание, а пока схожу на 105-ю «щуку». Есть там дело…
Катер пристал к причалу, и Кузнецов легко поднялся на борт подводной лодки. Командир лодки, кряжистый смуглый капитан 3-го ранга, встретил его рапортом:
— Товарищ адмирал флота… — Он вдруг запнулся. — Извините, товарищ контр-адмирал…
— Вольно, командир! — Кузнецов пытливо посмотрел ему в лицо. — Напутал с моим званием? Ничего!.. Пришел вот к лейтенанту Петру Климову. Как он тут, жив-здоров? Я знал его отца. В сорок третьем на Северном флоте вручал ему орден. А с его матерью Дарьей Павловной до Хабаровска ехал в одном купе. Уж очень она беспокоилась за сына…
Глаза у командира лодки засветились.
— Петр Климов — отличный минер и отличный офицер, — сказал он. — Прибыл на лодку лейтенантом, а сейчас уже старший лейтенант, командир боевой части. Я им доволен. Пригласить его? Тогда прошу вас, Николай Герасимович, пройти в мою каюту…
Климов был высок ростом, крепко сложен, из-под черных бровей блестели карие глаза. Вскинул руку к головному убору и хотел было доложить о себе, но Кузнецов просто, словно знал его давно, сказал:
— Садись, Петр Федорович. А ты здорово похож на отца… Меня ты, наверное, знаешь?
Удивление Петра сменилось облегчением, и, уже чувствуя себя свободно, он ответил:
— Я сразу узнал вас на фотокарточке, которую отец прислал нам в сорок третьем. В войну вы были наркомом Военно-морского флота. Мой отец погиб, когда я окончил десять классов. Мать, когда получила похоронку на отца, проплакала весь день, а я тут же пошел в военкомат и попросил военного комиссара направить меня в военно-морское училище. Он знал моего отца и просьбу мою выполнил. Теперь вот плаваю на подводной лодке.
— Не жалеешь, что попал на военный флот?
— Ничуть! Я уже привык. Отец обещал взять меня на свою подводную лодку, но не успел… — Голос у старшего лейтенанта слегка дрогнул.
— Я с твоей мамой ехал в одном купе, и она о многом мне рассказала, — улыбнулся Кузнецов. — От нее и узнал, на какой лодке ты служишь.
— Она сразу же на вокзале, где я ее встречал, сообщила, что познакомилась с вами.
— Ты женат?
— Так точно! — И, улыбаясь, Петр мягко добавил: — Мою жену зовут Юлей. Вместе с ней учился в школе.
— Детей нет?
— В конце июля жена должна рожать, потому-то мама и приехала. Если будет сын, назовем его в честь моего отца, если дочь — дадим ей имя моей мамы. Мы так решили с Юлей.
— Дарья Павловна говорила, что ты хотел бы служить на Северном флоте, где служил твой отец и где ты жил в Полярном до войны. Если это так, я помогу тебе перевестись на Север.
— Это было бы здорово! — воскликнул Климов. — Я просился после окончания училища, но меня в Полярный не направили. — После паузы Петр вдруг спросил: — Вы не знаете, как погиб мой отец?
— Командующий флотом адмирал Головко говорил мне, что все произошло неожиданно, — не торопясь произнес Кузнецов. — В районе мыса Кибергнес твой отец дерзко атаковал вражеский транспорт и потопил его. Но одна торпеда застряла в торпедном аппарате: малейший толчок, и она могла взорваться. Лодка и всплыла, чтобы разоружить торпеду. И это краснофлотцам удалось сделать. Но вдруг из тумана выскочил вражеский корабль и хотел таранить лодку, открыв по ней огонь из крупнокалиберного пулемета. Твой отец был тяжело ранен. Но он знал, что если хоть на минуту лодка задержится на поверхности, корабль ее протаранит.
— И что он сделал? — нетерпеливо спросил Климов.
— Он приказал старпому срочно погружаться без него, и тот выполнил приказ, спасая лодку. А когда вражеские корабли ушли, лодка всплыла на том месте, где произошла трагедия, но на поверхности воды твоего отца не было…
— Он погиб?
— Да. У него было тяжелое ранение в бок…
На Сахалине Кузнецов провел весь следующий день. Жене он писал: «Ходил морем на корабле и получил большое удовольствие: погода стояла хорошая, и на корабле приятно было жить. Здесь я нашел исключительно теплый прием. Чувствую, что для многих мое новое звание роли не играет, а потому охотнее называют меня по имени и отчеству. Очень хорошо меня встречали на корабле матросы. Вот этому я рад больше всего, так как это я считаю плодом своей работы, невзирая на все события».
Николай Герасимович был как юноша рад приезду семьи. Вера убрала комнаты, навела порядок в его кабинете.
— Знаешь, Коля, мне тут нравится, — сказала она.
— Мне тоже…
Кузнецов всего себя отдавал службе. В штабе он засиживался допоздна, и хотя в нем нет-нет да и проявлялось чувство обиды за все происшедшее с ним, он тут же душил в себе эту обиду.
— Ты почему так поздно уходишь домой? — спросил его однажды маршал Малиновский. — У тебя же два малыша! Если жена мне пожалуется, накажу, — шутливо добавил он.
Время летело быстро. Выходы в море, учения, высадка десантов — все это и многое другое было частью неуемной жизни Кузнецова.
…Николай Герасимович только что вернулся из Владивостока, куда заезжал после того, как целую неделю провел на кораблях 7-го флота. Там он подводил итоги прошедших учений с войсками Дальнего Востока. Сделал кое-какие записи, чтобы утром доложить главкому. Тут к нему и зашел в кабинет маршал Малиновский.
— Что нового у моряков, кто там отличился? — весело спросил он.
— Если в двух словах, то удались высадка морского десанта и стрельбы ракетами. Подводники, правда, на этот раз сплоховали: крейсер «противника» потопили с третьей атаки. Утром доложу вам подробности.
— Утром я улетаю в Москву, — сказал маршал. — Вызывает военный министр. За меня здесь остается начальник штаба генерал армии Пуркаев, с ним и держи контакт. И вот еще что… — Малиновский на секунду замялся. — Понимаешь, я представил тебя к ордену Красного Знамени за отличную службу в новой должности, думаю, что наградят. Только нос не задирай, не то обижусь. — И главком широко улыбнулся.
