— Ну, дай-то Бог, прощай, братец, авось теперь нас там, — он поднял кверху палец, — услышат-таки…
На следующий день Милорадович доложил о случившемся Александру. Тот заерзал:
— Передай Траверсе, чтобы завтра доложил мне все о сенявинском деле.
Прочитав еще раз доклад Сенявина, он зло сказал: — Сенявин мастер дерзить, но он прав. Выдать всем положенное.
Непросто и нелегко зачастую в жизни получить честно заработанные деньги, особенно когда идешь прямой дорогой…
Пагубно сказывается на труженике безделье. Полученных призовых денег едва хватило на покрытие долгов. Но жизнь в семье стала более сносной, Сенявин стал навещать знакомых и друзей. Он частенько заглядывал на чай к соседу-старику, бывшему коллежскому асессору Самбурскому. Заходил к тайному советнику Петру Шепелеву. Тот был женат на племяннице Потемкина, которую Сенявин знавал в свое время. Время проводили в беседах за чаепитием, иногда перебрасывались в картишки. Изредка наведывался к сильно постаревшему Василию Попову, секретарю Потемкина. Ему тоже пришлось несладко. Во времена Павла по доносу был осужден.
Дома Сенявин почти никого не принимал, в основном из-за безденежья. Но вечерами в гости к дочерям захаживал молодой поручик из Егерского полка, офицеры — братья Энгельгардты из того же полка. Старший, Валерьян, аккомпанировал на фортепьяно девушкам, они играли на арфе. У Николая служба шла чередом, недавно его произвели в лейтенанты. Но он не хотел идти по стопам отца и связывать свою жизнь с морем.
Корабельная служба теряла привлекательность, начальство усиленно занималось «смотринами», рейдовыми парадами, муштрой. Нередко при стоянке на якоре палубы кораблей сотрясались от «фрунтовой службы» — «журавлиным» шагом мерили шкафуты матросы и офицеры. Николай подал рапорт, его перевели в лейб-гвардии Финляндский полк поручиком. Здесь с ним приключилась история.
Началось с того, что, перейдя в полк, Сенявин узнал некоторые подробности бунта в Семеновском полку, потом наслушался разговоров среди офицеров о тайных обществах в Италии и Испании. В какой-то компании познакомился с неким Перетцем. Тот также что-то рассказывал о тайных кружках. Вскоре, случайно встретив корнета Уланского полка Александра Ронова, Сенявин по простоте душевной, видимо за выпивкой, рассказал ему о разговоре с Перетцем. Ронов тотчас донес в полицию — Сенявин, мол, предлагает ему вступить в какое-то тайное общество. О доносе Ронова сразу доложили генерал-губернатору Петербурга Милорадовичу. Он вызвал на допрос Ронова и Сенявина. Сенявин все наветы сумел ловко отмести.
— Да ты, брат, враль великий, — сказал побледневшему Ронову Милорадович, — и надобно тебя подальше от столицы отослать.
Для Сенявина все обошлось, а Ронова отставили от службы и выслали в Стрельну.
Когда Сенявин и Ронов ушли, Милорадович позвал адъютанта, полковника Федора Глинку[77].
— Ну, вот эти полицмейстеры. Стянули с меня семьсот рублей на шпионов, потчевать офицеров да выведывать у них. Оказалось все впустую…
Сенявины за эти дни очень переволновались. Но оказалось, что худшее впереди.
Вскоре вернулся из-за границы Мордвинов. Пока был не у дел. Они часто встречались. Уже два десятка лет Мордвинов подвизался в правлении Российско-Американской компании, состоял активным ее акционером, целыми днями пропадал в правлении, которое размещалось у Синего моста. Там бывало немало флотских офицеров. Мордвинов готовил и отправлял в первую кругосветку Лисянского[78] и Крузенштерна[79]. Вслед за ними ушли в плавание Василий Головнин[80], Михаил Лазарев[81]… У Синего моста зимними вечерами молодежь заводила беседы о разном. Кто говорил о возмущениях в Италии, кто об испанских инсургентах Риего[82]. Частенько разговоры переносились на грешную российскую землю… Слухами земля полнилась…
Как-то слякотным осенним днем к Сенявину вдруг зашел Владимир Броневский, служивший на эскадре.
— Прошу прощения, ваше превосходительство, — смущаясь, сказал он, — насилу разыскал вас, но я по делу…
По ранению четыре года назад он ушел с флота, служит инструктором в военном училище, майор.
— Ну, и как справляетесь? — Сенявин с волнением всматривался в лицо сослуживца, не виделись лет десять.
Когда они уединились в маленькой комнате, Броневский начал без обиняков, вполголоса:
— Я в Петербурге наездом, вчера встречался с сослуживцами и, узнав среди прочего сведения, вас касающиеся, не мог вас не известить.
— Что за сведения? — спросил Сенявин.
— В разных кругах офицеров частенько собеседования проводятся нынче. Часто негласные, по темам улучшения государственности, — начал издалека Броневский.
— Ну и что с того, я тоже кое-что слыхивал, — недоумевал Сенявин.
— В этих разговорах упоминают ваше имя, прочат вас и адмирала Мордвинова в некие правительства…
— Этого еще не хватало! — вырвалось у Сенявина.
— И я о том. Несмотря на немилость, знаю вашу приверженность полную государю, искренне хотел бы вам помочь. Вдруг сия крамола до государя дойдет. Не обессудьте…
Сенявин задумчиво покачал головой. Первой его мыслью была забота, как ни странно, о детях. Только что старшего сына обвинили в вольнодумстве, а он скоро должен получить звание капитана, младший Левушка кончает Кадетский корпус. Не дай Бог, слухи достигнут царя. Надо известить Мордвинова, посоветоваться…
— Думаю, Николай Семенович, — несколько встревоженно сказал он, — вольнодумство такое ни к чему, а в первую голову вредно для этих молодцов, да и мы пострадать можем.
Мордвинов в какой-то степени разделял его тревогу: то, что спускали ему, Мордвинову, члену Государственного совета, могло обернуться бедой для Сенявина. Дмитрий Николаевич изложил ему свой план:
— Мне привычно упреждать удары неприятеля, и думается, не без пользы было бы пойти к Милорадовичу, состроить невинную рожу. Разумеется, без указания источника таковых сведений.
Мордвинов, подумав, согласился.
— Только, по моему мнению, лучше обратиться к Кочубею, напрямую, он сразу же доложит Александру, и все козыри будут открыты.
Перед уходом он вынул из шкафа небольшую книжицу:
— Вы слыхали, конечно, о полковнике Глинке, — рекомендую интереснейшие его «Письма русского офицера» — почитайте на досуге, потом потолкуем о сем…
В понедельник 8 ноября 1820 года в начале десятого часа в приемной управляющего Министерства внутренних дел графа Кочубея появился Сенявин.
— Доложите графу Кочубею, — представился он дежурному офицеру.
Кочубей пригласил Сенявина в кабинет.
— До меня дошли слухи, граф, — Сенявин начал несколько встревоженно, — будто какое-то негласное общество имеет вредные замыслы против правительства, а меня желает почитать своим начальником.
Кочубей изучающе смотрел на Сенявина. Они встречались впервые.
— Не скрою, адмирал, — вкрадчиво ответил граф, — я тоже слыхал о таких вредных обществах, где ветреные молодые люди прельщаются надеждой учинить расстройство и разрушение государства. Но я никак не могу поверить, чтобы вас почитали главным, ибо всегда слышал о вас как о благородном и благомыслящем человеке.
Кочубей был не искренен. Он знал все о ходивших про Сенявина слухах, но хотел вызвать адмирала на откровенность.
Сенявин принял игру.
— Полностью согласен с вами, — ответил он, — что революции приносят расстройство государству, нарушение всех связей, убийства, неурядицу, отторжение разных областей, презрение чужеземцев и множество других бедствий. В том я сам убедился, будучи в Неаполе…
— Благодарение Богу, правительство наше слишком сильно и твердо, — Кочубей был явно доволен ответом Сенявина, — чтобы все эти замыслы уничтожить, а виновных обратить в прах.
