Когда поравнялись с первым кораблем, на «Ярославе» заработал грот, и Митьков сумел изменить галс. Теперь ветер дул справа, и, набирая скорость — благо вступали один за другим паруса фок-мачты, — «Ярослав» устремился к своим, продолжая громить меткими залпами неприятеля.

Битва продолжалась, время близилось к полудню и исход сражения для Сенявина был ясен. Избитые турецкие корабли в беспорядке начали отходить к мысу Афон, стараясь как можно быстрей оторваться от русских…

— «Рафаил» запрашивает разрешения временно выйти из боя для исправления повреждений, — доложили адмиралу.

Сенявин и сам наблюдал, как стоически сражались и «Ярослав», и «Рафаил», и «Скорый». Побитые паруса и такелаж, черневшие пробоины в корпусах говорили о многом. Сам «Твердый» получил шесть пробоин в корпусе.

«Начальный этап сражения за нами, — размышлял флагман, — но каковы потери, сколько осталось боевых припасов? Пора осмотреться».

Он подозвал адъютанта:

— Поднять сигнал: «Всем кораблям привестись к ветру! Лечь в дрейф. Осмотреться, исправить повреждения».

«Ну что ж, командиры молодцы. Пожалуй, никого нельзя упрекнуть в нерадении», — подумал адмирал и, посмотрев на Малеева, вдруг вспомнил, как, помогая «Рафаилу», он атаковал турецкий корабль и как второй раз «Твердый» преградил тому путь, продольным залпом сбил паруса и тем спас «Рафаила». Флагман сам вел бой и не упускал нитей общего сражения. Трижды поднимал Сенявин сигнал: «Всей эскадре спуститься на неприятеля». Приходил на помощь сам и посылал соседей выручать товарищей. Чем четче обозначался разгром турок, тем яростней они отбивались. Сотни орудий изрыгали смерть и гром.

Едва завидев на «Твердом» флаг адмирала, турецкие капитаны тут же бомбардировали его. Только что Малеев доложил Сенявину: «Пробило борт ниже ватерлинии».

Пристально всматриваясь в поврежденный «Седель-Бахри» с алым адмиральским флагом, Сенявин попросил подзорную трубу у вестового. «Надобно отрядить кого-нибудь пленить турецкого флагмана».

Вдруг вестовой вскрикнул — перебитая рука с трубой болталась на жилах. Сенявин хотел помочь ему, но в этот миг раздался пронзительный свист, и ядро перешибло вестового пополам. В двух метрах от него упали замертво еще два матроса. Вытерев с лица кровь, адмирал поднял трубу и осторожно перешел к противоположному борту. «Пожалуй, Рожнов исполнит это лучше всех».

— Сигнал на «Селафаил»! Нагнать и пленить турецкого флагмана на зюйде!

Солнце давно перевалило зенит. Наступил полный штиль. Побитые турецкие корабли во главе с Саидом-Али медленно отходили к северу, уклоняясь от сражения. К югу, сопровождаемый тремя кораблями, пытался уйти турецкий адмирал.

Поздно ночью «Селафаил» подошел вплотную к «Седель-Бахри» и навел на него орудия.

— Аман! Аман! — испуганно закричали турки.

И вдруг вслед за ними, откуда-то изнутри корабля, завопили родные русские голоса:

— Братцы, не палите! Они сдаются!

Рожнов опешил. Он подозвал лейтенанта Титова:

— Возьми караул, рулевых, марсовых на шлюпки и занимайте корабль. Подадите буксирный конец. Да проведайте, что там за русачки объявились, и дайте знать.

У трапа «Седель-Бахри» Титова встретил раненый адмирал Бекир-бей. Вместо правой руки у него болтался пустой рукав. Он молча положил на палубу знамя и оружие. Титов расставил караул. Бекир-бея и пленных офицеров отправили на «Селафаил».

Титов с караулом спустился на батарейную палубу. Из темноты истошно закричали: «Ваше благородие!!!» Пламя зажженной свечи осветило изможденные, заросшие лица людей, прикованных цепями к пушкам. Матросы быстро сбили с них цепи. Рыдая и плача от радости, пленные рассказали: все они с фрегата «Флора», который разбился зимой у албанских берегов. Турки схватили их, заковали в цепи и отправили кого в тюрьму, кого на корабли к пушкам.

— Они, нехристи, над каждым с ятаганом стояли, чуть что — и голова долой. На нижней палубе, ваше благородие, семь аглицких матросов тоже в кандалах у пушек.

Это оказались матросы с эскадры Дукворта.

На рассвете «Селафаил» подошел с пленными к эскадре. Сенявин приказал не мешкая приводить в порядок корабли. На следующий день вернулся посланный в погоню за тремя кораблями Грейг. «Все они сожжены», — доложил он командиру.

Слушая доклад Грейга, флагман размышлял: «Исход сражения очевиден и славен. Более трети эскадры Саида-Али пущено в расход. Потери у нас по сравнению с турками мизерные, в десять — двадцать раз меньше. На одном «Седель-Бахри» захвачено полтысячи пленных. Наши корабли, правда, тоже потрепаны. Вон на «Твердом» шесть пробоин в борту, разбит рангоут и все шлюпки, тысячи дыр в парусах… Однако за день-два, пока в море штиль, а то и на ходу все прорехи можно заделать. По всем морским канонам при нынешнем успехе неприятеля следовало уничтожить окончательно. К тому же истерзанные турки далеко не ушли. Догнать и добить их дело не столь мудреное. Но одна мысль не дает покоя все эти дни. Тенедос. Четвертый день там бьются насмерть соотичи, один против десяти. Да и бьются ли без подмоги?» Сенявин вызвал командира самого быстрого корабля — «Скорого»:

— Ставьте все паруса, немедля отправляйтесь к Тенедосу и подайте помощь гарнизону. Эскадра идет следом.

«Скорый» прибыл вовремя. Силы защитников крепости, в которой укрылось греческое население острова, иссякли, боеприпасы кончались, воды не было. Дважды турки предлагали сдаться. «Но все сие не могло поколебать твердости солдат, и жители, видя растерзанные члены детей и жен своих, видя дома свои, объятые пламенем, обрекли себя на смерть, с редким мужеством искали ее на валах и не хотели слышать о сдаче. Комендант по общему желанию офицеров, солдат и жителей, предложил выйти с легкой артиллерией из крепости и искать смерти в поле».

Спустя сутки сенявинская эскадра окружила остров и огнем принудила капитулировать весь турецкий десант.

Прошло два-три дня, и пришла почта к Поццо-ди-Борго. Едва распечатав письмо, он постучался в каюту Сенявина:

— Кажется, подтверждаются мои худшие опасения, ваше превосходительство. Полюбуйтесь на письма, которые прислали мне без каких-либо комментариев, — и он протянул Сенявину два письма.

Собственно, это были не письма, а их копии. Первое от Наполеона, адресовалось Александру. В самых любезных тонах французский император, через своего посланца генерала Савиньи, поздравлял Александра с прибытием к армии и изъявлял свое почтение к нему и «желание найти случай, который мог бы удовлетворить вас, сколь лестно для меня приобрести вашу дружбу». Чем дальше вчитывался Сенявин в это письмо, тем больше сомнений просыпалось в нем. Каким образом два враждующих на поле брани властелина могут столь мило изъясняться друг с другом? Тем же тоном Наполеону отвечал Александр: «Я получил с особой признательностью письмо, которое генерал Савиньи вручил мне, и поспешил изъявить вам совершенную мою благодарность. Я не имею другого желания, как видеть мир Европы, восстановленный на честных и справедливых правилах. При этом желаю иметь случай быть вам лично угодным».

Возвращая письмо, Сенявин недоуменно пожал плечами:

— Обмен любезностями, видимо, входит в норму отношений государственных мужей, несмотря на противоборство. Но что скрывается за сим?

— Курьер, доставивший письмо, слышал о каком-то неприятном для нашего государя сражении с Бонапартом. Быть может, здесь таится разгадка? — высказал предположение Борго.

— Поживем — увидим, — задумчиво ответил адмирал, — очевидно то, что ныне мы твердо стоим на подступах к Константинополю, и с турками разговор будет краткий.

Догадки Борго скоро подтвердились. После обмена письмами, в конце мая, в Пруссии у местечка Фридланд из-за грубого просчета Беннигсена русская армия попала в западню и понесла большие потери в сражении с наполеоновскими войсками. Александр мучительно переживал случившееся и был готов на любые условия, лишь бы Наполеон остался на левом берегу Немана. А Бонапарт и не помышлял идти дальше, он попросту не был готов к походу на Восток, в Россию. Но он жаждал получить свое сполна…