На другой день стало известно, что дело о пожаре на «Всеволоде» будет расследовано, а командиру «Всеволода» грозит суд. Следствие, однако, закончилось скоро, и выяснилось, что вины Берха нет. Тут же пришло уведомление из Петербурга о том, что взамен сгоревшего корабля прибудет другой, под названием «Дерись», из Кронштадтской эскадры, а Берх назначен командиром «Преславы» вместо Ивана Федоровича, переведенного по службе в Кронштадт.

В конце апреля и Ревельская бухта, и весь Финский залив окончательно очистились от льда. Эскадра вытянулась на внешний рейд и, дождавшись корабля из Кронштадта, направилась в дальний вояж.

По пути корабли зашли в Копенгаген. Якоря отдали на рейде в полночь. Утром, едва взошло солнце, Дмитрий вместе со своим другом-однокашником Матвеем Мухановым вышел на верхнюю палубу. Впервые открывался перед ними иноземный город за пределами России. В чем-то походил он на Ревель — островерхими шпилями, яркими черепичными крышами аккуратных домиков, утопавших в зеленых кущах садов, над которыми временами мелодично перезванивались куранты ратуши и колокола кирх.

Дмитрий и Матвей, воспользовавшись увольнением на берег, пошли побродить по городу. Вежливые и опрятные горожане напоминали ревельских жителей. На улицах царила такая же чистота, вдоль домов тянулись ухоженные палисадники и цветники, приглашали приветливо распахнутые двери таверн, лились звуки скрипок. Отдохнув в городском саду, гардемарины вернулись на корабль.

На другой день, с утра, задул остовый ветер, и Хметевский поспешил воспользоваться им, чтобы быстрее пройти проливы.

Когда «Преслава» вошла в узкий Зунд, командир вызвал на мостик гардемарин.

— Надобно остерегаться при плавании и Зунда, и следующих за ним Каттегата и Скагерака, — поучал он, — издавна моряки стараются как можно быстрее миновать эти проливы между скалистыми южными берегами Норвегии и окруженным предательскими отмелями побережьем Ютландии. Весьма часты здесь и бурные непогоды, и непредсказуемые течения…

Множество рыбачьих лодок нагло шныряли перед самым носом, выскакивали неожиданно то справа, то слева от «Преславы». Берх распорядился выставить дополнительную вахту из гардемарин на баке и по бортам, чтобы успеть вовремя подать нужную команду. Сам он круглые сутки не сходил с мостика, пока не вышли в Немецкое море и взяли курс на север.

Чем ближе к Нордкапу, тем ярче озарялся ночью и без того светлый небосвод. Однажды в полночь, к изумлению высыпавших на бак матросов, красный диск солнца покатился по горизонту, едва касаясь его, к востоку, а затем поднялся, отсчитывая новые сутки.

У Нордкапа Хметевский разделил эскадру и назначил каждому кораблю свою акваторию для охраны. «Преславе» выпало крейсировать к западу на меридиане Нордкапа.

Плавание в студеном море для всех почти было в новинку. Яркое незаходящее солнце слепило, но не грело. Освещенные его лучами громады отвесных скал побережья оживали зеленеющими пятнами скудных перелесков и белесыми макушками сопок, на вершинах которых снег не таял круглый год. На запад, север и восток простирались безбрежные, иссиня-свинцовые просторы океана. Однако спокойным он виделся редко. Частые туманы неделями скрывали светило. Шквалистые дожди, а иногда и снежные заряды то и дело рябили вспененное волнами море. В те минуты, когда проглядывало солнце, гардемарины мгновенно брали высоты светила и уточняли место корабля.

Шли недели, изредка у горизонта вдали белели паруса. «Преслава» устремлялась к ним, но это оказывались обычные «купцы», направлявшиеся в Архангельск. Берх решил подняться к северу, и за неделю с небольшим «Преслава» ушла на триста миль от Нордкапа. Зачастили снежные заряды, переходящие в снегопад. Утром в Петров день[15] на верхнюю палубу насыпало сугробы в пол-аршина. Ванты и паруса обледенели, и «Преслава» повернула обратно. За все время крейсирования американские каперы так и не встретились. Видимо, они прознали о русской эскадре.

В начале сентября корабли собрались на назначенном Хметевским рандеву[16] у Нордкапа. К ним присоединился отряд кораблей из Архангельска, и вся эскадра направилась в Кронштадт. Погода с каждым днем ухудшалась. Море штормило, все время налетали шквалы. Матросам прибавилось работы, то и дело приходилось менять паруса, а главное — успевать брать рифы, уменьшая парусность. Однажды ночью крепкий норд-вест развел крупную волну, корабли валяло с борта на борт. На рассвете едва матросы «Преславы» успели взять марса-рифы, как налетел сильный шквал. Следом раздался встревоженный возглас вахтенного офицера:

— На «Храбром» грот-мачту снесло!

Прямо по корме, сильно накренившись на левый борт, зарывался носом в волны фрегат «Храбрый». Рухнувшая грот-мачта волочилась и била по борту, грозя проломить его. Было видно, как лихорадочно рубили ванты матросы, среди волн появлялись и исчезали упавшие за борт. Не успел «Храбрый» освободиться от сломанной мачты, как рухнула бизань-мачта, а следом оторвало и швырнуло в бушующие волны марса-рею вместе с матросами, так и не успевшими взять рифы…

Подоспевшие корабли вылавливали из воды матросов, но спасти удалось немногих. В волнах погибло сорок три человека. Хметевский приказал одному из кораблей взять «Храбрый» на буксир и отвести его на ремонт в ближайший норвежский порт, эскадра направилась на Балтику.

Во время обеда в гардемаринской каюте Дмитрий вдруг озорно выпалил:

— В охотку бы мне побывать на «Храбром» в тот миг, когда там мачты рушились!

Гардемарины вначале опешили, а потом наперебой начали ругать Сенявина за неуместную шутку. Один лишь Василий Кутузов вступился за товарища: не все носы вешать. Надобно и в беде смешинку найти. Спор разгорелся, и на шум в каюту заглянул Берх. Узнав, в чем дело, он насупился:

— Негоже, когда товарищи в несчастии гибнут, потеху устраивать. А дабы тебе, Сенявин, в науку сие пошло, отправляйся-ка на фор-салинг вахту нести. Авось тебя там бурный ветер развеселит!

Напыжившись, Дмитрий вытянулся перед Верхом. И без того румяные щеки стали пунцовыми. Не впервой влетало ему за вольности. Досадуя на капитана и товарищей, взбирался он спустя полчаса на фор-салинг. «Делов-то, — думал он, — ну, брякнул сгоряча. Ведь без злого умысла. И в самом деле любопытно, как беда сказывается на людях. Я бы и сам, наверное, со страху окочурился».

Сказал то, что пришло на ум, лукавить было не в его натуре. К досаде примешалась горечь обиды — как-никак сегодня он именинник.

Однако все эти мысли исчезли, едва ступил он на фор-салинговую площадку. Вместе с мачтой ее мотало на добрый десяток саженей из стороны в сторону, когда корабль взносило с гребня одной волны на другой. Так продолжалось до самой полуночи, пока ветер не начал стихать и море несколько утихомирилось, небо постепенно прояснилось. Раскиданные стихией корабли соединились, пришли в порядок, и эскадра направилась на Балтику.

Не успели гардемарины возвратиться в Кронштадт, как им объявили, что сразу после Рождества начнутся экзамены на производство в офицеры. Гардемарины встревожились, потому что многое было позабыто, а то и просто не выучено. Однако Дмитрий в этот раз оставался спокойным. Как-то получалось, что в последние годы ему легко давались науки. Быть может, сказалась настырность, с которой он изучал предметы. Так или иначе, но, когда стали известны результаты, Дмитрий оказался в числе трех лучших гардемарин из всего выпуска…

Яркие блики майского солнца играли на высоченном подволоке[17] просторного, обрамленного колоннами вестибюля Адмиралтейств-коллегии. На верхнем его ярусе, посредине площадки, выстроились два десятка гардемарин, теперь уже бывших. Рядом с Дмитрием, переговариваясь вполголоса, стояли его однокашники-дружки: Матвей Лизунов, Василий Кутузов, Матвей Муханов, Тилон Перфильев…

Из бокового прохода в сопровождении членов коллегии вышел граф Чернышев. Он остановился перед строем, подал знак, и аудитор огласил высочайший указ о производстве «по экзаменам на вакцинации по флоту» из гардемарин в первый офицерский чин — мичманы.