Пришлось подчиниться. Она не помнила, как дошла до бани, как стягивала с себя пропитанную потом и пылью одежду, как ложилась на полку. Она и Лену-то не помнила: понимала, что та тоже разделась, что это ее руки намыливают Ксюхино тело, и поливают его из ковшика. Все понимала, но ничего не видела.

В домик Лена практически ее тащила – с трудом перебрались через порог, и вот, наконец, кровать – прохладная, чистая, с белой простыней и белым же пододеяльником. Она упала, как подкошенная, из последних сил притянула Лену к себе, и заснула в ее руках – ни о чем не думая, и ничего не чувствуя.

Проснулась Ксюша от нежных прикосновений губ. Губы касались то ее щеки, то подбородка, то кончика носа. Не хотелось даже открывать глаза – только бы это волшебство продолжалось, только бы не заканчивалось.

Не открывая глаз, она протянула руку и обняла Лену за талию. Пальцы сами собой скользнули под ткань футболки, нащупывая обнаженную горячую кожу. Она почувствовала, как Лена ложится на нее сверху, накрывая своим телом, и губы ее трогают сначала висок, а потом спускаются к уху.

-Ксюшка проснулась? – Прошептала она, прикусив на мгновение губами мочку уха. – Или не совсем еще?

Ксюша только промычала в ответ что-то неразборчивое. Она теперь вполне могла гладить все Ленино тело – от плеч до едва прикрытых краем футболки ягодиц. Гладить бока, спину, бедра – проводя ладонями снизу вверх, задирая футболку, и гладить снова.

-Кажется, тебе тоже начинает нравиться меня трогать, - Ксюша почти увидела, как улыбается Лена, шепча эти слова ей на ухо. – Правда?

Конечно, ей нравилось. Она растекалась под тяжестью Лениного тела, жмурила глаза от удовольствия, и с наслаждением ласкала ладонями разгоряченную кожу.

«Странно. Почему с Леной это не кажется грязным?»

Ксюша открыла глаза, и Лена тут же скатилась с нее в сторону и легла рядом.

-Оо, мыслительный процесс включился, - проворковала она. – Как же не вовремя он у тебя это делает.

Не отвечая, Ксюша сползла с кровати и схватила со стула джинсы.

-Сколько времени? – Спросила.

-Половина второго.

Лена с удовольствием вытянула руки и потянулась.

-Настя чувствует себя нормально, если ты хотела спросить именно это, - улыбнулась она в ответ на Ксюшины судорожные поиски чистой футболки в рюкзаке. – Ходить, правда, у нее не очень получается, но и в Краснодар она ехать не хочет.

-Как не хочет? – Ксюша наконец натянула футболку, и обернулась к Лене. – А нога?

-А что нога? Медсестра сказала – не нагружать ее, и за неделю-две само пройдет. Компрессы холодные еще велела прикладывать, но где их возьмешь по нашей-то жаре?

Она снова потянулась всем телом, и от этого движения майка на бедрах задралась, обнажая белые трусики и загорелую кожу.

-Можно вытащить из речки камни, - сказала Ксюша, застегивая на запястье ремешок от часов, - вода холодная, камни тоже будут холодные. Какое-то время.

-Хочешь, схожу с тобой? – Предложила Лена.

Она настолько все понимала, что от этого становилось просто страшно. Ксюша поежилась, представив: а вдруг она понимает и остальное? И тут же отбросила эту мысль.

-Идем, - кивнула, - только тебе придется немного одеться.

FORWARD. PLAY.

За окном вовсю трепетало утро. Оно словно взбесилось, заливая кухню яркими лучами солнечного света. А Ксения и Ася по-прежнему сидели – каждая на своем месте, и молчали.

Ксения не знала, о чем думает Ася, но сама она раз за разом прокручивала в голове каждый день из всех тех лет, проведенных ими вместе. Лет, в которых было много работы, много боли, много удерживания себя и в себе.

Жалела ли она? Это был сейчас, пожалуй, самый важный вопрос, который ей предстояло решить. Но ответа на него у Ксении не было.

Зазвонил телефон. Обе дернулись от звука – он ворвался в тишину и напряжение как cимвол тревоги, вестник новых потрясений. Ксения сползла с подоконника, вышла из кухни и взяла трубку.

-Привет, детка.

Его голос был тихим и усталым, но какая забота звучала в нем, какое тепло, какая любовь… Ксения прислонилась к стене и медленно сползла по ней вниз.

-Привет.

Он говорил что-то еще, наверное. И даже точно – ведь Ксения продолжала слышать звуки, но за звуками никак не могла разобрать смысла. Впрочем, она и не пыталась. Сидела на корточках, опираясь щекой на трубку телефона, и тихо-тихо плакала.

Она была сейчас вся – словно открытая рана, взрезанная скальпелем искусного хирурга, источающая кровь и боль. Она была сейчас вся – словно маленькая девочка, доверчиво рыдающая в ладонь отца. Она была сейчас вся – беззащитный малыш, которого постигло самое большое в жизни горе.

Он говорил, а она продолжала плакать. Он шептал что-то, и она плакала снова. А потом среди его слов она вдруг разобрала старый стишок, от которого все в ее груди перевернулось опять.

-Детка-детка, сладкая конфетка. Детка-детка, сладкая конфетка.

Он повторял это снова и снова, и это было как молитва, как медитация, как прямой провод к богу. Второй раз за целую жизнь. Всего лишь второй.

Тогда, когда это случилось в первый раз, она пришла к нему – с разбитым лицом, рыдающая то ли от боли, то ли от обиды. Выплевывала слова, терла разбитые щеки кулаками. Она говорила, что их было пятеро. Что они поймали ее за школой. Что прижали к шершавой стене и били то по очереди, то все вместе. И тогда он обнял ее – маленькую, беззащитную – она вся уместилась на его коленях. И начал петь эту песенку.

-Детка-детка, сладкая конфетка.

Он пел, наверное, долго – она не помнила, сколько точно. Просто лежала в его руках, прижавшись щекой к сильному плечу, и слушала раз за разом:

-Детка-детка, сладкая конфетка.

А потом, когда ее слезы высохли, и она перестала всхлипывать, он поставил ее на ноги, посмотрел – сверху вниз. И сказал:

-А теперь иди, и покажи им, что с тобой так нельзя.

И она пошла – в крови, с порванным воротом платья, но уже без слез. Это была ее Голгофа, ее краеугольный камень, ее война. Она шла, а в ушах звучала его песенка.

Она совсем не запомнила драки – и конечно, они снова побили ее. Но эти минуты, когда она возвращалась к школе, сжимая в детском кулачке подобранную по дороге палку – эти минуты стали одними из самых главных в ее маленькой жизни.

«Иди и покажи им, что с тобой так нельзя».

-Я люблю тебя, - тихо сказала Ксения в трубку прежде чем выключить связь и вернуть трубку на место. Это не его война. Это не его жизнь. Это – я. И я справлюсь.

Она сделала несколько шагов в сторону кухни, и остановилась, ощутив сильную боль в ногах. Посмотрела вниз: колготки, выглядывающие из-под брюк и туфель, запеклись от крови. Пришлось раздеться: она пошвыряла на пол пиджак, футболку, брюки. Отодрала от лодыжек колготочный нейлон. Прошла в спальню и, содрав с одеяла простыню, завернулась в нее. И только потом вернулась на кухню.

Вошла, села за стол напротив Аси – теперь между ними было не больше метра. Посмотрела в ее глаза.

-Я хочу знать правду, - сказала настолько спокойно, насколько смогла. – Я хочу, чтобы ты рассказала мне, как это было для тебя.