Back. Play.

Теперь они все дни проводили втроем. Анастасия Павловна категорически отказалась возвращаться в Краснодар, а поскольку кроме Ксюши и Лены все остальные были заняты делами лагеря, как-то так сложилось, что они стали единственной ее компанией.

Каждое утро Ксюша и Лена подхватывали Анастасию Павловну с двух сторон подмышки, и помогали дойти до умывальника. После завтрака тем же порядком отправлялись на полянку вблизи от лагеря. Там усаживались на расстеленное покрывало, и проводили время то за игрой в карты, а то и просто за разговорами.

Ксюша была счастлива. Она получила то, чего так хотела – человек, который всегда был центром ее жизни, оказался вдруг совсем рядом. Живой, настоящий, теплый. С ней можно было говорить, на нее можно было смотреть. И слушать – бесконечно слушать этот мягкий, с легкой хрипотцой, голос.

Ох уж этот голос… Стоило закрыть глаза, и он начинал звучать не в ушах, а где-то в далекой глубине тела, в неведомых закоулках вен и сплетениях жил. Он смешивался с кровью, и вливался вместе с ней в спокойно стучащее сердце. Он щекотал пятки, он сжимал бока, он…

-Ксюша!

Она мотнула головой и открыла глаза. Анастасия Павловна и Лена – обе смотрели на нее немного удивленно и смеялись.

-Настя такую речь тебе толкала, - объяснила Лена, - а ты прослушала.

-Простите, - по Ксюшиным щекам немедленно растеклась краска.

Анастасия Павловна заправила за ухо разметавшуюся от смеха прядь волос и повторила, не дожидаясь просьбы:

-Я говорила о том, что ты – мой ангел-хранитель. Уже второй раз оказываешься рядом в такой нужный момент.

«Ангел-хранитель. Ну конечно».

Ксюха с силой сжала губы. Она вспомнила о школе, о сожженных волосах Дениса, о родительском собрании.

-Тогда вы так не считали, - эти слова неожиданно вырвались у нее вслух, и когда она поняла это, оставалось только одно: смело посмотреть в глаза, кляня себя за взбаламутившееся вдруг сердце.

Анастасия Павловна долго молчала. Лена отвернулась, и перебирала пальцами зеленые лепестки клевера. Ксюха же просто рассматривала собственные руки.

-Послушайте, - сказала вдруг она, - давайте так: я этого не говорила, а вы этого не слышали. Ладно? Я зря об этом вспомнила – в конце концов, это всего лишь прошлое, и совершенно необязательно теребить его за нервы. Хорошо?

Она сама не поняла, как это произошло. Анастасия Павловна просто посмотрела ей в глаза. Просто немного наклонила голову. Но в этом взгляде, в этом жесте она ясно различила «спасибо».

На следующий вечер так вышло, что Лена отправилась в баню одна: Ксюха заявила, что сегодня уже купалась в реке, и потому совершенно не собирается зря переводить воду. Вместо этого она подхватила подмышку книгу, и отправилась в домик к Анастасии Павловне.

Шла по темному лагерю, обмирая от счастья и нежности: это было так прекрасно – просто идти к ней. Законно, свободно, зная, что ее ждут. Зная, что она войдет – и Анастасия Павловна улыбнется ей с кровати. И она сядет на стул, раскроет книгу, и будет долго-долго читать вслух, изредка сбиваясь, чтобы посмотреть. Заглянуть в глубокие, волшебные глаза. Увидеть любимое, прекрасное лицо.

-Привет, Ксюшка.

Она вошла, немедленно споткнулась о деревянную половицу, и фактически обрушилась на стул. Это ласковое «Ксюшка»… Оно всегда сбивало ее с ног.

-Я принесла новую книгу, - быстро пробормотала она. – То есть не совсем новую, но все остальные мы уже перечитали, поэтому…

Анастасия Павловна смотрела на нее терпеливо и ласково, и Ксюша сбилась окончательно. Она просто показала обложку. И удивилась, от чего это Анастасия Павловна вдруг вздрогнула.

«Куприн. Гранатовый браслет».

-Вы не… Не против?

Она только покачала головой, продолжая смотреть пристально и немного удивленно. И Ксюха начала читать.

Из ее губ сами собой лились слова. Она будто рассказывала Анастасии Павловне историю – настоящую, живую историю о княгине Вере Николаевне, о письмах таинственного Г. С. Ж., о медленном и по капле проникающем в тело и душу таинстве любви.

Она дошла до момента, когда муж Веры Николаевны и его брат нашли таинственного отправителя писем, и голос ее стал звучать жестче и звонче.

- Я знаю, что не в силах разлюбить ее никогда... Скажите, князь... предположим, что вам это неприятно... скажите, - что бы вы сделали для того, чтоб оборвать это чувство? Выслать меня в другой город, как сказал Николай Николаевич? Все равно и там так же я буду любить Веру Николаевну, как здесь. Заключить меня в тюрьму? Но и там я найду способ дать ей знать о моем существовании. Остается только одно - смерть... Вы хотите, я приму ее в какой угодно форме.

Ксюха подняла глаза и посмотрела на Анастасию Павловну. А та вдруг сказала:

- Почему я это предчувствовала? Именно этот трагический исход? И что это было: любовь или сумасшествие?

Это было из книги, конечно, из книги, но Ксюху вдруг охватила дрожь. Она боялась снова посмотреть на страницы, боялась опустить взгляд.

- Почем знать, может быть, твой жизненный путь пересекла настоящая, самоотверженная, истинная любовь, - сказала она.

И Анастасия Павловна продолжила:

- В эту секунду она поняла, что та любовь, о которой мечтает каждая женщина, прошла мимо нее. Она вспомнила слова генерала Аносова о вечной исключительной любви - почти пророческие слова. И, раздвинув в обе стороны волосы на лбу мертвеца, она крепко сжала руками его виски и поцеловала его в холодный, влажный лоб долгим дружеским поцелуем.

- Если случится, что я умру и придет поглядеть на меня какая-нибудь дама, то скажите ей, что у Бетховена самое лучшее произведение Son. N 2, op. 2. Largo Appassionato

Они не отрывали глаз друг от друга. Ксения всем телом подалась вперед, положив руки на все еще открытую книгу. Казалось, достаточно одного дуновения ветра, одного постороннего звука – и она сорвется с места, упадет на колени перед кроватью Анастасии Павловны, и спрячет лицо в ее ладонях.

Но ветра не было, и звуков не было тоже. Между ними скользило волнами тепло – яркое, светлое, его почти можно было осязать, его почти можно было пощупать. Это было словно полет в невесомости – когда из-под ног уходит земля, и от каждого движения ты скользишь куда-то вдаль, глубже и глубже, и никак – совсем никак – не можешь этим управлять.

Ксюша смотрела на нее. Она смотрела на Ксюшу. И Ксюша снова заговорила. Тихо, очень тихо, почти шепотом. С трудом выталкивая из груди и губ слова. Как будто произнося их каждое по отдельности.

-Вот сейчас я покажу вам в нежных звуках жизнь, которая покорно и радостно обрекла себя на мучения, страдания и смерть. Ни страха, ни упрека, ни боли самолюбия я не знал. Я перед тобою – одна молитва: “Да святится имя твое”.

Она говорила наизусть, каждое слово из тех, что много лет острыми шипами впивались в ее сердце. Она говорила не в воздух, не в пространство – она говорила это Анастасии Павловне, и от того вдруг слова наполнялись новым смыслом, новыми звуками, новыми чувствами.

-Помню каждый ваш шаг, каждый жест, каждый звук вашего голоса, и каждый оттенок запаха. Помню каждую секунду, в которую вы позволили находиться рядом. Тихой, печальной грустью овеяны мои воспоминания. Но я не причиню вам горя. Всю боль и беды этого мира я заберу себе, только бы оградить вас от них. Ты для меня – одна надежда: “Да святится имя твое”.

Слова смешались – Куприна, и ее собственные. Исчезло все кругом, растворилось в памяти времени: ни звуков, ни запахов, ни ощущений. Только она, одна она – как это было всегда, и как всегда будет.

-Ты – моя единственная и последняя любовь. И я не причиню тебе боли. Мое сердце раскрыто перед тобой как алый цветок, впитавший в себя всю свежесть летнего утра, и это сердце никогда не посмеет коснуться тебя. Я для тебя – одно заклятье: “Да святится имя твое”.

Она почувствовала, как застывают ее губы в последнем движении. Это «да святится имя твое» замерло на них, растеклось и застыло. Она смотрела на Анастасию Павловну не ожидая ответа, нет. Ответа и не могло быть – ведь на этих словах книга закончилась, и дальше ничего не было. Она смотрела просто потому, что ей бесконечно остро хотелось продлить навсегда это ощущение, это чувство – чувство бесконечной любви.