За курительным столиком выпили кофе, поданное хозяйкой дома. Сам хозяин взял Крчму под руку, отвел в сторонку.

— Как здоровье супруги? — расслышал Пирк вопрос доктора.

— Ничего. Я бы сказал, сейчас у нее относительно спокойный период. Представьте, она даже хочет, чтоб я принял эту командировку во Францию. Сначала — ни за что на свете, а теперь… Одним словом, женщин не поймешь.

— Главное — пусть не злоупотребляет люминалом. Максимум три таблетки в день, а лучше ни одной.

Затем все перешли в противоположный угол, где уже стояли четыре стула с четырьмя пюпитрами для нот. У Пирка душа в пятки ушла.

— Еще фаз предупреждаю — это недоразумение! — Он вынул из футляра скрипку, мысленно проклиная Крчму и самого себя: и чего, дурак, дал себя уговорить!

— Ну, ну, не так все страшно, — подбодрил его доктор Штурса. — Это что у вас, французская, «бернарделька»? — он внимательно осмотрел Пиркову скрипочку.

— Да нет, скорее «стейскалка». По имени скрипичного мастера из Седлчан — мой батя с ним знаком.

Уселись, раскрыли ноты с квартетом «g-moll» Гайдна. Первая скрипка — Штурса — задал тон, все стали настраивать инструменты.

— Сегодня у нас будет слушатель — профессор Мерварт. Он попозже придет, — заявил Крчма.

— Этого еще не хватало… — буркнул Пирк.

— А ты не бойся. — Крчма устанавливал ножку своей виолончели в незаметное углубление в паркете, куда он всегда упирал свой инструмент. — Если кому и надо его бояться, так это мне. А глянь-ка — боюсь я? Не боюсь!

— Вы привыкли к нотам? — поинтересовался для верности Штурса, кинув озабоченный взгляд на Пиркову могучую лапу.

— Читать умею.

— О, я не в том смысле, — поспешил как бы извиниться хозяин дома. — Просто некоторые музыканты предпочитают играть по памяти.

Крчма поджал губы — видно было, что о хозяине он думает свое.

— Ну что ж, друзья, начнем, пожалуй!

Ладно, покажу же я тебе, коли ты такой! — И Пирк свирепо глянул исподлобья на «пана доктора».

А тот обвел всех сосредоточенным взглядом — так оглядывал свой оркестр Тосканини — и движением всего тела задал первый такт. Но через некоторое время он постучал смычком по пюпитру, прерывая музыку:

— Еще раз сначала, ладно?

— Чуточку более sordino[58], — перегнувшись к Пирку, тихо проговорил своим прокуренным басом Плефка, — а то я плохо слышу, что сам играю.

— Павел привык играть соло, — объяснил Крчма.

— Можно ли ожидать, что мы сыграемся с ходу? Но все пойдет на лад: courage, jeune homme[59].— И Штурса улыбнулся Пирку.

А ты и не подозреваешь, что этот самый jeune homme с удовольствием стукнул бы тебя!

Играли четвертую фразу, когда раздался звонок. Музыканты все же доиграли пассаж, тем временем хозяйка дома ввела Мерварта.

— Ради бога не прерывайтесь, мне так неловко — я помешал… буду сидеть тихо, как мышка!

Мерварт опустился поодаль в кресло, пани Штурсова вышла приготовить для него кофе.

Когда закончили, Штурса представил Мерварту Крчму и Пирка; с Плефкой профессор оказался знаком — видимо, был здесь не в первый раз.

— Так, это была генеральная репетиция, а теперь повторим все уже на публике! — решил первая скрипка Штурса,

— Мы тренируемся перед выступлением в Рудольфинуме на «Пражской весне». Только придется нам купить для Йозефа новые штаны. — Крчма постукал смычком по колену Плефки. — В таких замызганных его на сцену не пустят!

— Крамбамбули! — буркнул Плефка. — Все учителишки на один лад…

Заиграли сначала. Пирк уже освободился от скованности, играл с воодушевлением, во время andante cantabile[60] даже так широко размахнулся, что задел локтем Штурсу, тот слегка отодвинулся.

Отзвучали последние тоны — из угла, где сидели зрители, зааплодировали две пары рук:

— Превосходно!

— При том, что пан Пирк играет с нами впервые, — обратился к жене доктор Штурса, — не правда ли, мы катили в темпе?

— Прямо как паровоз, — вставил Пирк.

— А что скажете о его игре вы, пан профессор, как непревзойденный слушатель? — спросил Крчма у Мерварта, в то время как Пирк, поспешно и шумно укладывая свою скрипку в футляр, думал про себя: когда же оно кончится, это радостное умиление, словно над младенцем, у которого прорезался первый зубик!

— Не знаю, имею ли я право высказывать свое суждение, когда сам я всего лишь сквернейший музыкант. — Мерварт закурил сигарку. — Но если вы настаиваете, то в игре пана Пирка я улавливаю тяготение к фольклорной интерпретации в лучшем смысле этого слова.

На столике появились коньяк и водка; сделали перерыв, после которого квартет сыграл еще что-то из Генделя.

— Рад, что мне представился случай познакомиться с вами, — расслышал Пирк слова Крчмы, обращенные к Мерварту, когда оба ненадолго оказались как бы наедине. — В вашем институте работают сразу два бывших моих ученика — Навара и Герольд.

Уже только один,

— Как это?

— Пан Герольд ушел от нас.

— Его заставили? — удивился Крчма. — Это в связи с тем несчастьем?

— Он ушел по собственному желанию.

— А Мариан Навара?

Мерварт вздохнул, отвел Крчму в сторону, оба уселись на музыкантских стульях, будто собрались играть дуэтом, но и на этом расстоянии Пирк слышал их разговор.

— Вы, верно, знаете — Навара мой протеже, — говорил Мерварт. — Тем более мне досадно, что у него такие неприятности; ведь он заслуживает только уважения за то, что так много трудится у нас, совмещая работу с учебой, но, помимо всего, это очень одаренный юноша… — Мерварт помолчал, рассеянно глядя на гипсовый бюст молодого Шопена. — Его, правда, ослепляет блеск современной аппаратуры, он переоценивает значение технических средств, ему кажется, что без электронного микроскопа и с места не сдвинешься, но в остальном он обладает почти всеми свойствами, которые я называю «пять пе»: фантазией, здоровым честолюбием, страстной увлеченностью — если надо, он простоит за экспериментом хоть три ночи подряд, забыв даже о своей девушке. И при всем том — что весьма удивительно в его годы — в нем уже теперь есть необходимая доза научного скепсиса, свойство сопротивляться мгновенному упоению, когда кажется, будто дело идет на лад…

Крчма с огорчением разглядывал мешочки морщинистой кожи под светло-голубыми глазами профессора.

— Ни одному из моих прежних помощников мне не удалось так рано привить убеждение, что самые многообещающие выводы ничего не стоят, пока они не доказаны рядом цифр, — продолжал Мерварт. — А у Навары я чувствую способность, которую назвал бы симптомом подлинно талантливого ученого: он умеет толковать незаметные на первый взгляд явления самым необычным образом. Мне будет грустно — а для него это станет катастрофой, — если нам придется расстаться: ведь Навара, при всей своей молодости, находится в самом продуктивном периоде. Он еще не так много знает, но именно в этом порой и преимущество:, обширная эрудиция, слишком большое количество заученных, затверженных истин могут у некоторых людей сильно ограничить способность к самостоятельному выбору в научной работе. Крчма вынул сигару, но от волнения забыл зажечь.

— Но почему вы должны расстаться? — спросил он, хотя по лицу его видно было, что он угадывает ответ.

Мерварт точными движениями тонких пальцев старого лабораторного практика скручивал для себя новую сигарку. Пирк поражался тому, до чего тонки его запястья, да и вся маленькая сгорбленная фигурка ученого совсем терялась рядом с Крчмой — и весит-то, поди, не больше пяти лопат угля, подумалось Пирку; зато до чего же весома сама его личность!

— Принято считать, что больше всех подкапываются друг под друга актрисы, соперничающие из-за ролей, но и в научном мире дело обстоит ничуть не лучше. А для ревнивых конкурентов нет более желанного случая, чем оплошность, допущенная коллегой, — тут-то и пытаются исподтишка мобилизовать против него партийную и профсоюзную организации и даже ученый совет. Я веду упорную борьбу за Навару, но не могу исключить, что даже моих сил будет недостаточно, чтоб удержать его в институте. Тут извечная проблема поколений: те, кто помоложе, ждут уже и моего ухода. Если Навару удалить из коллектива— который, я чувствую, стоит на добром пути к тому, чтобы продвинуть на маленький шажок наши возможности в лечении заболеваний крови, — то это будет означать не только потерю великолепного шанса для него самого, но и объективную потерю для общества. Мне нет нужды убеждать вас, что на борьбу с лейкемией вышли сотни исследователей во всем мире.