Сельчане, онемевшие от наглой выходки полицая, с болью и нескрываемой ненавистью наблюдали за грабежом.

- Вань-ка-а! - прокричала, сжимая над головой кулаки, Полина Осиповна.

Тот замахнулся на нее плетью и, скользнув яростным взглядом по остальным, выскочил за дверь.

- Неуж не отольются ему наши слезы?! - простонала Полина Осиповна, стоя на коленях перед обеспамятовавшей женщиной.

Лида, как могла, пыталась успокоить мать и гостью, поднять их с пола. Потом весь день она ходила по избе какая-то сумрачная, так что Полина Осиповна даже не решалась заговорить с ней. А вечером Лида уселась на табурет перед сундучком, где хранились вещи Володьки, ее шестнадцатилетнего брата, который перед самой оккупацией убежал на фронт, и с тех пор о нем не было никаких вестей.

Открыла сундучок. И все так же молча стала перебирать Володькины куртки, рубашки...

- Ты чего это?.. - насторожилась Полина Осиповна.

Лида не ответила ей.

Второй раз Лида уже сама столкнулась с «новой властью». И случилось это буквально через день после прихода в их дом беженки. Всех, кто мог двигаться, начали гонять в поле: подступило время жатвы. Редко удавалось разогнуться от зари до зари - всегда где-то поблизости находились либо староста, либо Ванька-полицай, либо их прихвостень - сотский.

«Надсмотрщики!» - с ненавистью думала о них Лида.

Стоило обнаружить, что фашистские прихвостни отлучились, женщины торопливо бросали серпы на землю, рвали колосья и, кое-как отмяв их в шершавых ладонях, озираясь по сторонам, жевали ржаные зерна.

И Лида, утоляя голод, озиралась вместе со всеми. Каждый раз при этом она встряхивала по привычке головой, как бы для того, чтобы перебросить за плечо рыжеватую косу, хотя косы уже давно не было. Все девчонки, будто по уговору, начисто обкорнали себя с началом оккупации, чтобы косами на беду себе не привлечь внимания какого-нибудь зверюги. К тому же был слух: немцы за косы привязывают девчонок, чтобы поиздеваться...

Ну, а как вернутся наши - волосы нетрудно отрастить снова.

У Шуйской Марии - грудной ребенок, девочка. Надо бы покормить ее. На поле взять нельзя - болеет, прохватило сквозняком. Кричит небось, а сбежать боязно... И Мария аж вертится - изнервничалась.

- Идите, теть Маш! - не выдержала Лида. - Пока этих охламонов нет! А случай чего - мы после всем скопом отработаем этот ваш час! Помрет ведь малая, не евши...

- Давай, верно! - поддержали женщины. - Сама только, гляди, на Ваньку шутоломного не нарвись!..

Мария не заставила себя уговаривать. Боязливо озираясь, исчезла.

Женщины тоже присели на жнивье, отвязали узелки от поясов с картошкой, солью... На обратном пути Ванька-полицай обязательно проверит: не рожь ли в этих узелках...

И только успела Лида подумать об этом, кто-то испуганно вскрикнул:

- Шутоломный!..

Занеся плеть в руке, Ванька летел на них от соседнего участка.

И молодые девчата вдруг, не сговариваясь, выскочили вперед, прикрывая пожилых, подняли серпы над головами.

- Тронь попробуй! - сверкая глазами, не выдержала Лидина подруга Танюшка.

Ванька на мгновение растерялся.

- Вы что?.. Сопротивляться законной власти?! Комсомолия! - И он бросил коня прямо на Танюшку.

Лида, отшвырнув серп, прыгнула вперед, наперерез ему, и повисла на морде коня, обеими руками ухватив его под уздцы... А в следующую секунду почувствовала, как обожгло ее спину плетью.

- Марья где?! - устрашающе рявкнул Ванька, оглядываясь на подступивших со всех сторон женщин. Но понял, что сейчас ему затевать драку не следует, и дал коню отступить.

- Это тебе даром не пройдет! Попомни! - чуть не плача от бессилия и ярости, прокричала ему Танюшка, глядя на проступивший кровавой полоской след от удара на спине и через плечо подруги. - Нашим все известно! Они ведь недалеко здесь!

- А откуда ты знаешь?.. Где эти ваши? - поймал ее на слове Ванька, когда понял, что серпы женщин ему уже не страшны. - Молчишь?! Может, у немцев заговоришь лучше?!

Сообразив, что наболтала лишнего, Танюшка уткнулась лицом в ладони и расплакалась.

- Хватит тебе мордовать нас! - вступились женщины. - Аль мы тебе не односельчане?! Две жизни собираешься жить, что ли?!

- Ха-ха! - оскалил зубы полицай и, развернув коня, поскакал опять на другой участок.

Буквально на следующее утро сотский и Ванька Шутоломиый снова отличились.

Лида проснулась от криков, доносящихся с огорода. Отбросив одеяло, она метнулась к окну.

Возле разворошенной копешки сена рядом о огородом били человека. Он пытался прикрыть руками голову, отползти или встать... Но сотский, уткнув дуло винтовки в спину человека, держал его, а Ванька-полицай остервенело хлестал плетью.

- Учитель, Давид Валерьянович... - дрожащим голосом объяснила за спиной мать.

- Учитель! Откуда он?! Ведь его не нашли, когда расстреливали евреев. Зачем вернулся Давид Валерьянович?!

И, позабыв, что она в одной рубашке, Лида бросилась к двери.

Полина Осиповна повисла на ней:

- Ради бога! Ради всех святых! Себя погубишь! Меня погубишь!.. Его не спасешь!

Лида обмякла, опускаясь на голый пол, и вдруг вся затряслась от рыданий. Гнев и бессилие давили ее. Ведь они теперь бесправные... Они не люди теперь!

Всего час назад видел сотский возле опушки свою мирно пасущуюся кобылу Ясну, а когда вышел, чтобы свести ее домой, кобылы не оказалось. Сотский выругался.

- Куда задевалась, проклятая! Или мало травы тут?

Вспомнил: на лужках в лесу она в эту пору сочнее... И тут же испугался: «В болото б не угодила!»

Опять выругался, проверил на всякий случай двустволку, может, придется пальнуть в диких голубей или случайного вальдшнепа, и, глянув на запад, в сторону только что зашедшего солнца, захромал в лес.

- Ясна! Ясна! Вот дура! - звал он время от времени, блуждая меж осин от поляны к поляне. И уже думал махнуть рукой на кобылу, чтобы выйти на опушку до полной темноты, когда услышал в ответ далекое ржание.

- И занесло ж тебя, дуру... - пробормотал сотский. Кобыла стояла, привязанная к дереву.

- Смотри ты! - удивился сотский, машинально берясь за недоуздок. - Хозяин какой-то нашелся!

Все дальнейшее произошло неожиданно, непонятно и быстро.

От удара по голове он потерял сознание, быть может, всего на одну секунду. Но когда очнулся, лежал, уткнувшись носом в землю. И какой-то парень сидел у него на спине, сдавливая голову коленями. Другой туго, до жжения в запястьях, скручивал веревкой его руки. Кто-то навалился на ноги, не давая ими пошевелить.

Все это делалось быстро, молча. И когда тугая повязка, наглухо закрыв сотскому рот и глаза, обручем стянула ему голову, его так же быстро вскинули на ноги, приткнув лицом к осине, где была привязана лошадь, и толстой веревкой, работая в несколько рук, стали приматывать к дереву.

- Вы что делаете?! Что делаете?! - пытался закричать он. Но вместо крика получилось еле слышимое мычание - в рот поплотнее заткнули кляп. Вдобавок чья-то быстрая рука тут же надернула ему на голову провонявший мышами мешок.

Он не мог ни пересчитать парней, ни увидеть ни одного лица.

У них все было продумано: одни еще накладывали последние веревочные витки вокруг спаянного с деревом сотского, а другие уже расстегнули ему штаны, сдернули их на землю и, приспустив подштанники, задрали на спине рубаху...

И в прежнем устрашающем молчании засвистели лозины... Потом вдобавок палки...

Штаны так и остались под осиной, так как взять их, а тем более надеть он не мог. От дерева его отвязали и напоследок стянули с головы мешок, ослабили повязку. Но руки оставили скрученными за спиной, а к ним еще привязали Ясну.

От страха и боли по всей спине он теперь и не пытался никого увидеть, только слышал быстрый шорох в кустах по сторонам. Потом, убедившись, что рядом никого нет, зацепив повязку за шероховатый ствол, содрал ее с лица и, с трудом закидывая ногу, поковылял в село.