Четвертого апреля 1922 года Ленин приехал в Горки отдыхать. А 25 мая у него случился удар — частичный паралич правой руки и правой ноги, расстройство речи. Казалось, он не выживет. В узком кругу Сталин хладнокровно констатировал:

— Ленину капут.

Иосиф Виссарионович поторопился. Это был лишь первый период ленинской болезни: параличи кратковременные, но частые. Особенно было заметно расстройство памяти: «Владимир Ильич не был в состоянии производить самые простые арифметические действия и не мог воспроизводить показанных ему геометрических фигур… Почерк дрожащий, с пропусками букв».

Почерк, по словам Марии Ильиничны, «был неровный и довольно мелкий, а порой и “сумасшедший”, как называл его сам Владимир Ильич, какие-то мелкие сосуды головного мозга благодаря тромбозу отнимали у него возможность правильно писать и считать».

После первого удара Владимир Ильич оправился, но к полноценной работе уже не вернулся.

Двадцать девятого мая 1922 года вместе с профессором Кожевниковым приехала медсестра Мария Макаровна Петрашева — делать пункцию.

«По фотографиям в витринах я думала, что он брюнет, а он оказался светлый, рыжеватый, широкоплечий, массивный, — описывала она Ленина. — Голова большая. Глаза карие, прищуренные, смотрят остро, будто проверяет тебя. Владимир Ильич очень терпелив был. Во время пункции он только крякнул. Не охал, не стонал — не в его это характере было».

В Горках настелили новые полы. Вероятно, из сырого материала. Пол, высыхая, трещал. В тишине ночи этот треск раздавался как ружейная пальба. Владимир Ильич жаловался Надежде Константиновне, что это мешает ему спать, и возмущался:

— Понятно, почему пол трещит. Клей-то советский!

Он требовал от врачей ответа: каков прогноз?

Тридцатого мая его осмотрел офтальмолог академик Михаил Иосифович Авербах.

«Ленин явно был возбужден, — вспоминал он, — и искал все возможности остаться со мной наедине. Предчувствуя какой-нибудь тяжелый для него, волнующий разговор, я всячески избегал быть с ним с глазу на глаз, но такая минута всё же выпала.

Схватив меня за руку, Владимир Ильич с большим волнением вдруг сказал:

— Говорят, вы хороший человек, скажите же правду — ведь это паралич и пойдет дальше? Поймите, для чего и кому я нужен с параличом?

Дальнейший разговор был, к счастью, прерван вошедшей медицинской сестрой».

Ленин попросил Крупскую принести ему труды по медицине. Хотел понять, что с ним происходит. Стал читать — в основном по-английски. И, похоже, он всё больше осознавал, что ему грозит паралич.

Зиновьев вспоминал, как Ленин с горечью повторял:

— Помяните мое слово, кончу параличом.

«Мы пытались превратить всё это в шутку, — рассказывал Григорий Евсеевич. — Но он, ссылаясь на примеры, говорил, как бы не окончить жизнь так же, как такой-то, а может быть, еще и хуже».

Состояние Ленина ухудшалось тем, что его болезнь проходила на фоне острейшей борьбы за власть, вспыхнувшей в большевистской верхушке, едва стало понятно, что вождь слег. Созданная им самим вертикаль власти оказалась крайне неустойчивой. Несмотря на строжайшие запреты врачей, прикованный к постели Владимир Ильич рвался к делу, пытался участвовать в политической жизни страны и влиять на нее. Смысл происходившего был ему совершенно понятен.

В середине июля Владимир Ильич написал Каменеву (записка держалась в секрете до 1991 года): «Выкидывать за борт Троцкого — ведь на то Вы намекаете, иначе нельзя толковать — верх нелепости. Если Вы не считаете меня оглупевшим уже до безнадежности, то как Вы можете это думать???? Мальчики кровавые в глазах…»

После смерти Ленина очень быстро дойдет и до крови.

Вообще говоря, личные отношения Ленина и Троцкого складывались непросто. Троцкий был очень близок к Ленину в первые годы их участия в социал-демократическом движении, когда Льва Давидовича именовали «ленинской дубинкой». Потом Троцкий примкнул к меньшевикам, и их пути разошлись — до 1917 года.

В эмиграции они жестоко ссорились. Выражались весьма недипломатично. В те годы это было привычным стилем в среде социал-демократов. Ленин в своих статьях и письмах ругался как ломовой извозчик. Троцкий не оставался в долгу. В 1913 году писал в частном письме: «Всё здание ленинизма в настоящее время построено на лжи и фальсификации и несет в себе ядовитое начало собственного разложения. Каким-то бессмысленным наваждением кажется дрянная склока, которую разжигает мастер сих дел Ленин, этот профессиональный эксплуататор всякой отсталости в русском рабочем движении». Это письмо Сталин потом прикажет опубликовать.

Но Ленин знал цену подобной публицистике и легко менял гнев на милость, если недавний объект уничтожающей критики оказывался политическим союзником. Люди, которых он бранил, оставались его ближайшими соратниками, помощниками и личными друзьями. Он всё-таки был человеком XIX века. Он мог с легкостью рассуждать о необходимости расстреливать тех, кого считал врагами советской власти, но споры и политические разногласия не считал поводом для вражды и репрессий.

В 1917 году Троцкий присоединился к большевикам, считая, что прежние разногласия не имеют значения. Полностью поддержал Ленина, и дальше они шли вместе. На заседании Петроградского комитета партии сразу после революции Ленин сказал, что отныне «нет лучшего большевика, чем Троцкий». Эту речь Ленина до перестройки не публиковали — именно из-за этих слов.

Лев Давидович, бесспорно, был вторым человеком в стране, и в советских учреждениях висели два портрета — Ленина и Троцкого.

«В годы войны в моих руках сосредоточивалась власть, которую практически можно назвать беспредельной, — не без удовольствия вспоминал председатель Реввоенсовета Республики Троцкий. — Фронты были мне подчинены, тылы были подчинены фронтам, а в известные периоды почти вся не захваченная белыми территория республики представляла собой тылы и укрепленные районы».

Ленин доверял Троцкому полностью. Летом 1919 года Ленин сделал фантастический для себя, такого хладнокровного человека, жест. Взял бланк председателя Совета народных комиссаров и написал на нем:

«Товарищи!

Зная строгий характер распоряжений тов. Троцкого, я настолько убежден, в абсолютной степени убежден в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение всецело.

В. Ульянов-Ленин».

Владимир Ильич добавил:

— Я вам даю такой бланк и могу дать их вам сколько угодно, потому что я ваши решения заранее одобряю. Вы можете написать на этом бланке любое решение, и оно уже утверждено моей подписью.

В последние годы открылись не только записки, но и целые речи, произнесенные Лениным в поддержку и защиту Троцкого от критических нападок товарищей по партии. Он считал военное ведомство образцовым. При Ленине эти документы были секретными, а при Сталине — и после него — ничего хорошего о Троцком сказано быть не могло.

Об отношении Ленина к Троцкому свидетельствуют и слова Владимира Ильича, записанные Горьким:

— А вот указали бы другого человека, который способен в год организовать почти образцовую армию, да еще завоевать уважение военных специалистов. У нас такой человек есть… Да, да, я знаю. Там что-то врут о моих отношениях к нему. Врут много, и, кажется, особенно много обо мне и Троцком…

В качестве создателя армии Лев Давидович оказался на своем месте — тут-то и пригодились его бешеная энергия, природные способности к организаторской деятельности, интеллект, мужество, решительность и жестокость. Всю войну Троцкий железной рукой держал армию. А после войны он остался не у дел. Создается ощущение, что ему стало скучно. Напряжение борьбы спало, и его охватила какая-то вялость. Обычная повседневная работа или аппаратное интриганство — это было не для него.

Он не знал, чем заняться. Ленин искал Троцкому занятие. 16 июля 1921 года предложил назначить его наркомом продовольствия Украины, где свирепствовал голод. Троцкий не захотел. Ленин велел отменить постановление политбюро. Предлагал Льву Давидовичу пост своего заместителя в правительстве. Троцкий вновь отказался. Ему не хотелось быть заместителем. На посту председателя Реввоенсовета он привык к полной самостоятельности. Но война кончилась, и другой такой должности не было.