После осмотра врачами, 4 апреля 1922 года, Ленин уехал в Горки, оттуда попросил Кремлевскую аптеку прислать ему две-три упаковки веронала (снотворное) и сомнацетина (сосудорасширяющий препарат). Те же препараты заказывал советскому полпреду в Берлине.

Восемнадцатого апреля 1922 года полпред Крестинский доложил председателю правительства: «С тем же курьером, который передаст Вам это письмо, посылаю Вам, согласно Вашей просьбе, по три коробочки веронала, адолина и сомнацетина».

Крестинский, охотно исполнявший личные просьбы вождя, был заметной фигурой в Берлине. Выпускник юридического факультета Санкт-Петербургского университета, он знал иностранные языки и легко интегрировался в дипломатическую жизнь.

«Умный, осторожный и мужественный человек, — вспоминал его один из работников Коминтерна, — он был еще молод, сильная близорукость придавала его острому взгляду за полусантиметровыми стеклами очков застенчивое выражение. Высоким лысеющим лбом, маленькой бородкой он походил на ученого».

Через неделю, получив посылку из Берлина, Ленин любезно ответил:

«Тов. Крестинский! Очень благодарю за присланное лекарство».

Немецкие врачи советовали Владимиру Ильичу уехать в горы, много гулять и дышать воздухом на высоте от 700 метров до километра. 6 апреля Ленин попросил Серго Орджоникидзе присмотреть ему подходящее место на Кавказе. Предположил, что ему понадобится для поездки отдельный вагон с вооруженной охраной.

Прежде чем окончательно решить, куда ехать, Владимир Ильич посоветовался с Федором Александровичем Гетье. Он лечил и Ленина, и Крупскую. Почти восемь месяцев прожил вместе с ними во время обострения болезни Владимира Ильича. Ленин интересовался, какое место подойдет Надежде Константиновне — с учетом мучившей ее базедовой болезни.

Пометил для себя:

«Кисловодск — подходящий.

Боржом — подходящий.

Красная Поляна — слишком жарко и в котловине.

Нальчик — высота? (хорошее место).

Море нежелательно для Надежды Константиновны; всё Черноморское побережье».

Хотели было ехать в Боржоми. Орджоникидзе рекомендовал бывший дворец великого князя Николая Михайловича, главнокомандующего Кавказской армией, — на левом берегу реки Куры. Но отъезд на Кавказ отложили. А лотом идея отдыха в горах вовсе отпала.

Десятого мая Ленин оповестил Орджоникидзе:

«Дорогой товарищ! Я на Кавказ не еду. Будьте любезны, пока (всё лето) для конспирации распространяйте слух, что еду».

Теперь Ленин просил заместителя председателя ГПУ Иосифа Уншлихта посоветовать, где можно отдохнуть на Урале. Тот рекомендовал местечко Шарташ в четырех километрах от Екатеринбурга, там большое озеро и дивный сосновый лес.

Но никуда они с Надеждой Константиновной не уехали.

Когда Ленин шел по коридору, у него произошел сильный спазм — отказала правая нога. Паралич. Он рухнул на пол. Мужчин рядом не оказалось. Женщины поднять его не могли. Ленин не велел никого звать. Через несколько минут нога стала действовать. Он сам поднялся, дошел до своей комнаты и лег.

Через день, в субботу, 27 мая, всё повторилось. Ночью рвота и головная боль. Утром правая рука и правая нога отказываются служить. Ленин плохо говорит, не может писать и читать… Когда приехала сестра Ленина, встревоженный начальник охраны Петр Пакалн поделился с ней:

— С Владимиром Ильичом творится что-то неладное. Он на ногах, но не всегда может найти нужное слово. В поведении заметно что-то необычное.

Тут только Петр Петрович рассказал Марии Ильиничне об обмороках, случавшихся еще зимой.

Но врачи не понимали, что с Лениным. Предположили, что всему виной банальный гастроэнтерит, который «на почве переутомления и нервного состоянии вызвал временное, преходящее расстройство мозгового кровообращения».

И только 28 мая 1922 года профессор-невропатолог Василий Васильевич Крамер первым поставил диагноз: «артериосклеротическое страдание головного мозга». У Ленина произошло поражение моторно-речевой зоны головного мозга в результате закупорки сосудов. В истории болезни записано: «Явления транскортикальной моторной афазии на почве тромбоза». Крамер решил: поражены не магистральные, а мелкие сосуды, поэтому параличи, головные боли то появляются, то проходят.

Двадцать девятого мая к больному приехали профессора Григорий Иванович Россолимо, Федор Александрович Гетье и невропатолог Алексей Михайлович Кожевников. 2 июня прибыл срочно вытребованный из Германии профессор Отфрид Фёрстер.

Третьего июня в Кремле составили срочное послание полпреду в Берлине Крестинскому:

«Мы просили Фёрстера остаться самому и уговорить Клемперера приехать в Москву, но Фёрстер сослался на то, что он человек казенный, служит в университете и не может отлучиться надолго без разрешения начальства (или даже правительства). Фёрстер заявляет, что в таком же положении находится Клемперер. Всё дело теперь в том, чтобы устранить эти препятствия и добиться приезда Фёрстера и Клемперера в Москву на всё лето.

Политбюро просит Вас:

1. Всеми средствами воздействовать на Германское правительство в том направлении, чтобы Фёрстер и Клемперер были отпущены на лето в Москву.

2. Немедля выдать Фёрстеру пять тысяч фунтов (50 000 золотых рублей) как плату за оказанную услугу.

3. Заявить Фёрстеру и Клемпереру, что в случае согласия на выезд в Москву правительство России готово создать для них ту обстановку в Москве, какую они найдут для себя нужной (могут привезти семьи и проч.)».

Десятого июня к Ленину привезли и Георга Клемперера.

Что смущало врачей, что мешало установлению диагноза? Для тяжелого атеросклероза характерны высокое кровяное давление и нарушение сердечного кровообращения. И поражение мозга — если происходят инсульты или тромбозы — носит необратимый характер. Заметны потеря интеллекта и изменения в психике. У Ленина ничего этого не было. Что же тогда с ним? Сифилис казался врачам самым подходящим объяснением.

Профессор Фёрстер был прост, любезен, внимателен, улыбался. Но обилие врачей раздражало тяжелобольного Владимира Ильича. Иногда ему хотелось остаться одному и никого не видеть.

Пятнадцатого июня 1922 года он продиктовал сестре записку членам политбюро: «Покорнейшая просьба освободите меня от Клемперера. Чрезвычайная заботливость и осторожность может вывести человека из себя и довести до беды.

Убедительно прошу — избавьте меня от Фёрстера. Своими врачами Крамером и Кожевниковым я доволен сверх избытка. Русские люди вынести немецкую аккуратность не в состоянии, а в консультировании Фёрстер и Клемперер участвовали достаточно».

Мария Ульянова объяснила недовольство брата: «В отличие от профессора Фёрстера Клемперер обладал меньшим тактом и умением подходить к больному. Его болтовня и шуточки раздражали Владимира Ильича».

Девятнадцатого июня профессор Алексей Кожевников, лечивший Ленина, записал в дневнике: «Много говорил о немецких профессорах. Очень тяготится, что из-за него подняли столько шума и такую суетню. Очень просил оказать влияние на то, чтобы они (немецкие профессора. — Л. М.) скорее уехали домой. Тем более что ему написали, что в Москве очень много сплетен о его здоровье, а присутствие немцев еще усугубит эти сплетни. Теперь он на верном пути к выздоровлению, и совершенно нет необходимости в “этих тратах”».

Увы, улучшение всякий раз было кратковременным. Надежды Владимира Ильича, что он вот-вот избавится от своего недуга, не сбывались. Начались спазмы. Если он стоял на ногах и не успевал сесть или за что-то ухватиться, то просто падал на пол. Попросил расставить в его комнате кресла таким образом, чтобы в момент припадка он мог сесть в одно из них.

Двадцать третьего июня Ленин спускался по лестнице, чтобы выйти в сад, и упал, когда произошел мгновенный спазм: На помощь прибежал Петр Петрович Пакалн. Вызвал своих чекистов. Они на носилках отнесли больного в его комнату.

Крупская по-свойски поделилась с Зиновьевым: «Вчера Владимир Ильич сорвался, читал четыре часа подряд газеты — опять приключился припадок, а мы с ним стали уж мечтать о том, что будем делать зимой, и говорить о том, как хорошо, что всё прошло».