- Ваш Марк лежит внизу, - сказал раввин, подавшись к женщине, - сейчас приедет полиция. Совсем скоро они поднимутся сюда, и все будет отвратительно.

Видимо она дернула руками: шнур натянулся, но говорил Шутник довольно беспечно:

- Черт с ним, с Мазелем. А полиция не приедет. Не будьте наивными. Как только Сэм исчез с этим чемоданом, вокруг Дома установили заборчик, пригнали какой-то экскаватор, что ли... Дом на реконструкции. А на стройке бывает шумно, вы знаете. Так что спасать нас никто не придет. По крайней мере, скоро. Только вот знает ли об этом Сэм?

Он хотел сказать что-то еще, но плечи женщины напряглись, она закусила губу, и на шее у нее проступили жилы. Шутник взмахнул руками и заскреб себя по горлу. Чемоданчик соскользнул с его груди и, завалившись на бок, застыл торчком, как полураскрытая книга. Я привстал. И тут раввин, раскинув руки, кинулся было на женщину, но, почти донеся руки до ее плеч, остановился и откачнулся назад. Шутник хрипел все сильнее. Раввин, коротко размахнувшись, сильно ударил женщину кулаком в лицо. Она, как кукла, завалилась на спину, стукнув затылком о пол. Раввин посмотрел на меня и скривился. Извиняясь. Но очень жестко. Я вскочил на ноги. Следующий тяжелый удар достался Шутнику.

Времени на выяснение отношений с раввином у меня не было. Я схватил чемоданчик и, как мог быстро, рванул в темноту. По лестнице уже сильно текла вода. Разбрызгивая ее, я побежал навстречу потоку. Все было очень просто. Нужно добраться до крыши, выбросить проклятый чемоданчик вниз и... не знаю что. Но там - хотя бы реальный мир. И, скорее всего, Сэм и Джулия. При нынешнем раскладе, не самые неприятные соседи.

Снизу, позади меня, раздавался голос раввина. Я не прислушивался к тому, что он кричал, а только остервенело перебирал ногами. Бесконечные лестничные пролеты... Сколько же их может быть? Воды, в какой-то момент, стало меньше, потом пошел сухой мрамор ступенек. Я хорошо чувствовал это босыми ногами. И бежал вверх. Долго бежал.

Даже задыхаясь, даже в отвратительной темноте, убегая от непредсказуемого раввина, я еще сохранил способность немного соображать. От Дома оставалось три этажа. Это по два лестничных марша с площадкой между ними. Совсем немного. Я должен был очень быстро оказаться на шестнадцатом, последнем этаже, а там еще небольшая лесенка и крыша. А я все бегу и бегу. И ребра ступенек сменяются гладкостью площадок. Сколько мне нужно времени, чтобы добраться до крыши? Почему площадок и лестниц больше, чем должно быть? Я спешу со своим чемоданом на недосягаемую крышу. Как отставший от поезда пассажир. Поезд пошел, набрал скорость и ясно уже, что не догнать, но какая-то сила гонит и гонит вперед, туда, где нет перрона, по рельсам... Может быть крыши нет вообще? Но она была, и еще совсем недавно или очень давно я лежал на ней. Тогда где же она?

Я бегу, и это не сон, в который меня мог бы погрузить кулак раввина - это самая реальная на свете реальность. Потому что дыхания почти совсем нет, а руку оттягивает чемодан, время от времени бьющий краем по решетке перил, и еще внизу так и не удаляется рокот раввиновых увещеваний. В этом несчастном Доме было все – трюки, приспособления, почти фантастические постройки и механизмы, но не искривленное пространство! А сейчас этот бесконечный бег наверх... Такого просто не может быть! У меня есть выбор – продолжать, пока еще несут ноги, или остановиться и присесть на ступеньку, дожидаясь раввина. А еще у меня есть чемоданчик. Можно его раскрыть и на ощупь нажать последнюю кнопку. Теперь уж совсем интересно - что будет. Ведь если оставалось три этажа, а я вознесся как минимум на десять, то... Что же будет взрываться?

Я, и в самом деле, опустился на холодный жесткий мрамор - просто больше не было сил. Все, я выдохся. Кто-нибудь скажет мне, где я нахожусь? Может быть раввин, который все ближе и ближе, судя по пыхтенью и неразборчивому бормотанью?

А дальше - снова это «дальше»! - появляется раввин. Конечно мне его не видно, на лестнице по-прежнему темно, но зато хорошо слышно.

- Ты что, - отдышавшись, спрашивает раввин, - зачем убегаешь? Испугался, да? Так ведь она Шутника-то чуть не задушила. А он сдуру мог и нажать что-нибудь. Мог ведь? Я понимаю, ты чемоданчик прихватил, но...

Он и еще что-то произносит, но я не слушаю, а думаю о том, как же это он меня вычислил в этой темноте. Он ведь без фонаря за мной бежал. Просто остановился передо мной, отдышался и заговорил. Не верю я, что у него прибор ночного видения. Неоткуда ему у раввина взяться.

- Где крыша, ребе? – неожиданно спросил я, потому что закралось странное подозрение, - где у этого дома крыша?!

Раввин сбился и замолчал. Я почувствовал, что он напряженно соображает. Но не отвечает. Наверное, ответить нечего. И вообще, кто он такой, этот раввин? Почему появляется неожиданно и там, где что-то происходит? И – то он испуганный еврей, пришедший за деньгами для синагоги, то дурак-индеец, а то - просто псих. Почему он со мной? Что ему надо? Чемоданчик? Ну так сейчас я ему устрою!

- Ты это зачем, - снова возникает раввин из темноты, услышав, как щелкнули замки открываемого мной чемодана, - ты только глупостей не делай, слышишь! Подожди, давай еще поговорим, ты же многое не знаешь. Ты просто ничего не знаешь!

Не знаю. Вот и прекрасно. И теперь уже не узнаю. И почему три этажа вытянулись в бесконечность - не узнаю. Потому что нащупал эту замечательную кнопку. Тут без ошибки – две уже провалены и осталась только одна - выпуклая, гладкая, приятная на ощупь кнопочка. Большим пальцем – так вернее, я ведь еще не знаю, с какой силой ее надо нажимать. Замечательно. Один раз, когда я шел к провалу, раввин остановил меня, но сейчас не получится. Я просто зол, потому что лестница не кончается. И этого достаточно. Все должно кончаться. Абсолютно все. Ну а раз она не кончается сама по себе, то есть отличное средство, оно поможет. И вообще – любопытно, где же грохнет взрыв. В этом доме все возможно!

Раввин, продолжая что-то говорить успокаивающим голосом, пошел на меня, и я понял, что еще чуть-чуть, и он меня коснется. А я не забыл, какие сильные у него руки. Поэтому чуть привстал от напряжения, сжал челюсти и, почти сладострастно, вдавил выпуклую, согревшуюся от моего пальца пластмассу. Рядом то ли всхлипнул, то ли кашлянул раввин. Под нами что-то рыкнуло, мне показалось, что нас вот-вот швырнет вверх вместе со ступенькой, но вместо этого режуще ярко вспыхнул свет. Обычное лестничное освещение. Оно застало раввина чуть пригнувшимся, с расставленными руками, подавшимся ко мне.

- Ну вот, - сказал раввин, - я же тебя предупреждал, что не надо это делать.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Я – лжец. Я стараюсь не задумываться над этим фактом. И не потому, что лгать аморально. Какая уж тут мораль! А просто – всегда грустна, да и гнусна природа этого мыльного пузыря. И осознание того, что все вокруг тихонько, для правдоподобия выкатывая глаза и двигая подбородком, врут себе и друг другу, совершенно не меняет для меня суть дела. И вообще, дело не в самой лжи, а в послевкусии, синдроме, уравнивающем ложь с алкоголем и наркотиками. Мы надуваем вокруг себя этот самый мыльный пузырь, блаженно в нем существуем какое-то время, а потом, понятно, он со скверным звуком лопается, разбрызгивая вокруг накопившийся за время своего существования продукт этого существования. Какая жалость! Надо поскорее надувать следующий, заслоняющий от хмурого похмелья, вот только пены - главного материала для вранья - уже не хватает.

Короче говоря, многое из того, что произошло со мной в Доме, либо не происходило вовсе, либо безнадежно искажено. Например, я никогда не ложился в постель с Джулией. Что за дурацкая идея остановить гонящегося за Сэмом Мазеля сценой из порнографического фильма? Просто мне захотелось, чтобы Джулия, неожиданно и без прелюдий, бросилась со мной в постель. А глупейший эпизод моих плясок голышом там, на помосте? Ничего этого не было. Точно так же я придумал дурака-раввина с его невообразимым и невнятным Великим Бизоном. Не было раввина! Разве бегал бы настоящий раввин с луком и стрелами? Какой в этом смысл? Зачем? Да, тут возникает множество «зачем», и откуда я знаю, откуда могу знать... Вот с раввином все очень просто: мне совсем не хотелось уходить из Дома. Раввин... он все время меня останавливал. Ну а, остановив, отбился от рук... И, может, делал то, что хотелось бы сделать мне самому, да вот... Его существование оправдывало мои мелкие подлости и слабости. Конечно, возникает сильный искус предположить, что и казни не было, и самого Мазеля, но… это уже начинается новый пузырь, а мне бы соскоблить с себя, вместе с битумом, остатки прежнего.