Интересно, откуда же тогда пришел неутомимый Шутник? И куда делся потом, вместе с Джулией? Какие же мешки с гипсом, если я сижу перед пропастью в тринадцать, да, в тринадцать этажей! Нехорошее подозрение, что все это, весь страшный и слишком реалистический спектакль затеян только для одного зрителя – для меня, заворочалось в глубокой, как волчья нора, темноте. Но этого просто не может быть – обрушить Дом, чтобы впечатлить ничего не значащего, случайного человека! Значит, мне просто необычайно повезло оказаться здесь в то самое время, когда… Ну и что? Я ведь уже давно отказался от попыток что-либо понять. Чтобы лучше усвоить эту мысль, я вслух произнес:
- Я давно уже не пытаюсь что-либо понять.
- Ну и правильно.
И я опять никак не отреагировал. В темноте кто-то осторожно дотронулся до меня и, судя по слабым шорохам, присел ступенькой выше. Сам не понимаю, как я узнал его – тут и голос, и еще обострившаяся чувствительность кожи, какими-то точками и полосами ловящей слабые колыхания во тьме. И эти же ощущения подсказали, что одна игра закончена, правила заменены, но начинается другая, в которой я могу спокойно сидеть над обломками прежнего Дома.
- Маленькие люди опасны своей непредсказуемостью, - сказал Мазель, и я не совсем понял, кого он имеет в виду, - то есть не непредсказуемостью, а кажущейся простотой реакций. Взяли да и нажали кнопку. А ведь понятно было, что ни в коем случае не следует. Даже если есть шанс, что не взорвется. Это ведь вы, Алекс? Вы шли вниз? М-да… Вот и нет Дома.
Он замолчал, а я неожиданно простил ему и жестокую шутку казни, и последующую погоню. Это в той, ушедшей игре, он был надменным и свирепым божком, а сейчас рядом сидел усталый и немного растерянный человечек. Во всяком случае, я легко представил его сейчас в помятом и грязном костюме, с опущенной головой.
- А зачем все это было нужно? – спросил я, неуклюже выражая сочувствие, - чемодан, кнопки, мины под Домом?
- А зачем Богу нужно было указывать Адаму, какое дерево было запретным в райском саду? Зачем оно вообще там росло? Странно ведь, правда? Почему-то мы прощаем нелогичность поведения только Богу и самим себе, но не другим людям. Вот вы – покрутились по Дому, что-то увидели краем глаза, что-то услышали... Признайтесь, что временами вас сильно раздражало полное отсутствие какой-либо логики. Все врут, многозначительно рассказывают всякую ерунду, занимаются глупостями. И никто ничего толком объяснить не может. Так ведь? Ну а я вам сейчас открою самую большую тайну – никто ничего и сам не понимает. Отсюда и многозначительность. А копаться, доискиваясь до того, зачем и почему в самом деле... Ну выпотрошите вы медвежонка, торжествуя, убедитесь, что внутри опилки, ура! А потом? Медвежонка-то уже не будет. А кучку опилок и плюшевую тряпочку к себе в кровать не положишь. Так что лучше уж не трогать. Вот Дом и существовал...
Он замолчал. А я почему-то подумал, что такая долгая тишина и темнота как-то не вяжется со всем происшедшим. Что-то другое должно было последовать за взрывами, проваливающимися этажами, искореженными перилами. Ну конечно – ведь грохот, толчки, пыль... Где же сирены мчащихся к месту происшествия пожарных, полиции, скорой помощи? Почему нас никто не беспокоит? Может быть, я просто неверно оценил время? Но все равно: вот-вот здесь будет толпа зевак, прожектора, усиленные мегафонами команды и муравьиные шлемы пожарных.
А Мазель тихо сидел где-то рядом со мной. И снова, усиленные темнотой, покалывания неведомых сигналов: я понял, что Мазель совсем не удручен случившимся, не раздавлен, а, наоборот, доволен; что что-то такое и должно было случиться по его сценарию, а, может быть, это было сомнительное удовольствие человека, оказавшегося правым в своих самых худших опасениях.
- Ну что, - сказал я, аккуратно привставая с жесткой ступеньки, - сейчас нас начнут спасать. Как вы думаете, следует изображать на лице шок от случившегося и рассказывать о подозрительном запахе газа?
Я еще не закончил фразы, как почувствовал, что зря взял этот тон. С Мазелем, даже скрытым темнотой, он не годился. Я услышал, как он хмыкнул и тоже поднялся на ноги.
- А как вы думаете, почему это пожарные и полиция так задерживаются? То есть, они, конечно, почти всегда опаздывают, но, все-таки, не настолько же. Кстати, зажигалка с вами? Нет? Ну вот и прекрасно. Значит, вы натолкнулись в полной темноте на оборванные перила и яму вместо площадки и решили, что Дом и в самом деле перестал существовать? Это весьма и весьма косвенные доказательства. Ну, еще я вам говорил... Но вы ведь уже научились никому здесь не верить, я надеюсь. А теперь вы получаете косвенное доказательство, что все это очередной фокус, хотя бы потому, что снаружи никак не отреагировали на взрыв.
Он замолчал, предлагая мне прислушаться. Дом, взорванный или нет, был тих. Внизу, где-то под нами, послышался шорох. А этажом выше вдруг яростно хлопнула дверь.
- Вот и представьте себе положение, - нарочито громко заговорил Мазель, и я понял, что он уже поднялся выше, на площадку, куда выходили двери квартир, - может ли кто-нибудь знать, что же на самом-то деле натворил? Даже я сам - человек, который это все устроил? Я имею в виду чемоданчик. Потому, что – играть так играть: в одну из конфет кладется смертельный яд, потом в коробке все они перемешиваются, да еще вдобавок половина просто выбрасывается, а оставшиеся предлагаются игрокам.
- Это называется «русская рулетка», - произнес я в темноту.
- Ничего подобного. Ни один из играющих не знает наверняка, есть ли там, в этой коробке, конфета с ядом. Нюанс, но тут ведь все на нюансах…
- Именно поэтому и начался такой ажиотаж, когда исчез Сэм с этим чемоданом.
Голос прозвучал где-то совсем близко, а может быть это была просто акустика. Но язвительного тона Шутника она не изменила. И, почти сразу, снова хлопнула дверь. Намеренно громко. Судя по паузе, Мазель не ожидал услышать Шутника. Его подчеркнутое обращение ко мне было, конечно, приемом. Он обращался к Темноте, к Дому. А Шутника, видимо, считал погребенным в подвале, что ли? Пауза тянулась и тянулась, и я уже решил, что Мазель куда-то ушел, так же неожиданно, как и появился. Но он кашлянул где-то рядом и сказал, теперь уж точно обращаясь ко мне одному:
- Ажиотаж вокруг Сэма и чемодана возник только потому, что я подумал, что Сэм совсем ушел из Дома. Согласитесь, оставить нас без такой игрушки… А теперь он сидит где-то у себя, на шестнадцатом этаже и уж последнюю-то кнопку никогда не нажмет. Но зато будет тешить себя иллюзией, что в его руках…
Мазель был как раз тем человеком, чьи заблуждения почему-то приятно было разрушить. Но я немного помедлил, представляя себе его снова обретшую уверенность физиономию, и только потом невинно заметил, что чемодан-то вовсе не у Сэма, а как раз у Шутника. Я ожидал удивления, может быть испуга или негодования. Но Мазель, помолчав, очень буднично заметил, что уж этот-то, сластолюбец, никогда этого не сделает, и что даже обидно, до чего просто все получается.
- Бедный Сэм, - добавил он, - теперь будет мучиться, что почти развалил Дом, но ведь ни за что не пойдет проверить, был ли взрыв на самом деле. И я его понимаю. Ну да ладно. Я устал немного и иду спать. Если еще побудете немного в Доме, заходите в гости, Алекс. Я живу на пятом этаже. Покажу вам парочку любопытных вещей. Вам, наверное, будет приятно узнать, что вы произвели неизгладимое впечатление на… впрочем имя вам ничего не скажет. Она говорила, что впервые вы встретились в подвале. Да, и вот еще: рак кожи в последней стадии – мучительнейшая вещь. Гарри был счастлив от него избавиться. Хотя все получилось грустно. Кто же мог ожидать, что все так испугаются, а? Да, грустно. Ну, всего доброго.
До сих пор Мазель только говорил. Можно было верить или не верить сказаному. Он рассудочно улыбался в темноте, мягко двигал руками, приходил и уходил. Вот только что, он прошел мимо меня, совсем рядом, задев меня полой пиджака. Но сейчас шел он вниз! По лестнице! Даже если никакого взрыва не было, я сам проверил: после лестничного марша с загнутыми перилами – пустота! И Мазель спокойно ушел туда...
