Дальше я видел все вокруг меня в каких-то размытых застывших фрагментах движения. Я разогнулся, рука потянулась к рычагу. Чья рука? Наверное моя. Потом - женский крик, еще более жуткий, чем все остальное. Маска давила еще сильнее, не давая дышать.
И тут погас свет. Наконец-то погас. И я понял, что не могу сделать то, для чего меня сюда привели. И с радостью осознал, что не сделаю это. И долго еще буду содрогаться от того, что подошел совсем близко... А, может быть, жалеть, что не смог, не переступил. Какая гнусная ловушка была мне подстроена! Как тяжело и нечем дышать в этой проклятой маске! А крик, женский крик, оказывается, уже прекратился и стало еще тише, и эта невидимая сжавшаяся в комок толпа...
Я уже начал падать, чувствуя, что делаю это в несколько отдельных приемов, и руки мои, подчиненные тому же ритму, белели то передо мной, то где-то сбоку. И тогда - я слышал это отчетливо! - скрипнул опущенный кем-то рычаг, прошелестело мчащееся вниз тяжелое лезвие и смачно чавкнуло, приземляясь между колодок.
Когда вспыхнул свет – сразу же или спустя долгое время - я не знаю. Я стоял на четвереньках спиной к гильотине. Потом я неуверенно поднялся на ноги и почувствовал, что толпа подалась от помоста. Значит ли это, что самым страшным во всем этом зрелище был я? Прекрасно! Эта пугливая, подлая, как и я, толпа боится меня. Ну так получите, гады!
Я рванул обеими руками душащую меня маску. Смотрите сюда! Да, это я! Хотите меня запомнить? Запоминайте! Тут я почувствовал, что этого недостаточно. Какой-то вывернутый, выкрученный спиралью голос твердил, что только унизив сейчас себя, я унижу и этих, смотрящих на меня из темноты. Но что я могу? Ах, да! Я ухватился за ворот балахона и рванул. Тонкая ткань разлезлась у меня под руками. Все! Теперь я - совершенно голый - стоял на помосте, как помоями облитый светом прожекторов. Вот он я какой, сволочи! Дергая руками и ногами, я исполнял судорожный танец - танец унижения, отвращения и скорби. Но еще это был танец освобождения и восторга, выхода в совершенно невозможную реальность, когда только и остается, что вытянуть шею, запрокинуть голову и, увидев в небе луну, неожиданно согласиться, что она черная... Только вот повернуться лицом к гильотине я не мог. И, подумав о ней, понял, что уже вообще больше ничего не могу.
Как был, голый, я рванул по помосту к далекой, очень далекой двери. Ну наконец-то! Еще один рывок в коридор... И сразу же увидел скорбную физиономию Мазеля. А за его спиной неумолимо, как расплата, стояли двое полицейских.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Не было никаких мыслей. На мгновение почудилось, что и меня самого тоже нет. А потом стали возвращаться какие-то ощущения... Показалось, что я по-прежнему лежу, приклеенный к крыше, и задыхаюсь от ужаса и желания криком развеять густой кошмар. А еще - чувство подлого страха. Потому подлого, что внушенного не случившимся (случившимся ли?), а появлением полицейских. Настоящая ли это полиция или только лишь мазелевские ряженые -не знаю. Но только я бросился бежать от них и чувствовал, что чем быстрее бегу, тем меньше остается на мне налипшей, как битум, невообразимой кровавой реальности.
Каким-то чудом я попал в ту самую комнату, с которой и началось мое путешествие по Дому. Здесь ничего не изменилось. Все так же горела лампа в углу, все тот же застоявшийся сигарный запах. Самое удивительное, что я знал – я не схожу с ума. Скорее наоборот: ко мне возвращался рассудок. Какого черта я кинулся раздеваться там, на помосте?! Ай да я! Моя незащищенная нагота волновала меня больше всего. Ну куда я теперь пойду? Хотя здесь рядом ванная, а в ней, наверное, все еще лежит моя грязная одежда. Плевать, сойдет и грязная. А что потом? Не знаю. Выбраться из дома? Но как? Вероятнее всего, что ловить меня будут на выходе. К счастью, в этом Доме есть где спрятаться. Почему-то я был уверен, что лучше всего сначала пробраться в подвал, к Шутнику. Не должен он меня выдать. Но сначала все-таки одежда. Даже если мои тряпки Джулия успела выбросить, то какие-нибудь халаты или полотенца здесь должны быть!
В ванной было темно, и я никак не мог найти выключатель. А на двери висело только одно полотенце. Я снял его с крючка. Это была целая махровая простыня. Представив себе, как, замотавшись в нее, стараюсь проникнуть в подвал, я рассмеялся. Надо искать что-то другое. Может все-таки мои джинсы еще валяются где-то здесь на полу. На ощупь я обошел всю комнатку и наткнулся на ванну. Моя ищущая рука окунулась в воду, приятно теплую воду. Естественно, как будто именно за этим и пришел, я залез в эту воду и растянулся во всю длину. Мыльной пены на сей раз не было, но все равно мне показалось, что вот–вот войдет Джулия, принесет сигару и... Все начнется сначала? Вода ли, темнота ли и тишина, но ощущение отмотанного назад времени было фантастически очевидным. И я легко поверил, что мы снова встретимся с Гарри, и что теперь я... А что я мог сделать иначе? Не убегать от Джулии к Берте? Не подсаживаться к костерку Шутника?
Теплая, восхитительная вода... Сейчас я спокойно уйду отсюда, вот только появится Джулия со своей сигарой. Вот сейчас...
Я и не пошевелился, когда сквозь прищуренные веки разглядел, как в дверях появилась женская тень и медленно приблизилась ко мне. Сигары не было, но это не смутило меня. Не может же все повториться буквально. У скачущего времени свои законы. Джулия, вероятно, лучше меня видела в темноте. Она чуть склонилась над ванной. Если я ничего не путаю, сейчас мне следует подняться во весь рост. Но вот только проклятая вода так разморила, что двигаться совсем не хочется.
Мне показалось, что Джулия все-таки не разглядела меня и решила, что перед ней пустая ванна. Потому что, помедлив, она шагнула в воду. Время резко крутанулось вперед, и я уже почти слышал, как она истерически кричит от испуга. Но Джулия не закричала. Широкая ванна вполне позволяла ей стоять не наступая на меня, и ее ноги касались моих бедер. Она молчала в темноте, сжимая меня лодыжками как-то очень уж сильно. Сбрасывая дремоту, я просто, как будто видел, ощутил, что она раздета. Но почему-то я одеревенел и ничего эротического не почувствовал. Жесткая хватка и молчание – это совсем не похоже на Джулию. И сразу мне перестало казаться, что время вернулось назад. Потому что это была не Джулия.
Женщина наклонилась ко мне, и чуть привыкший к полутьме, я увидел рассыпавшиеся по плечам густые волосы. Боюсь, что я знаю, кто это. Когда она присела на корточки, сомнений у меня не осталось. Она протянула руку, и я почувствовал неожиданный укол стыда – как мужчина я вряд ли мог сейчас собой гордиться. И тут же вцепился в ее запястье: мне было больно. Только тепло ее тела говорило о том, что это не ожившая статуя: рука была такой сильной, что оторвать ее от себя я не мог. А она все сжимала и сжимала стальные пальцы. Ванна была широкой, но не настолько, чтобы хоть как-то ускользнуть от этой руки или хотя бы оттолкнуться ногой. А сквозь боль прорывался смех – меня сейчас кастрирует очаровательная женщина, а я лежу в ванне и ничего невозможно с этим поделать! Но становилось все больнее. Я дернулся, хлебнул воды и закашлялся. Глупее всего было то, что совершенно не понимал, чего хочет эта сумасшедшая. Действительно мне все оторвать? Или это садистская техника получения удовольствия? Но, как бы там ни было, боль становится непереносимой, и вот-вот я постыдно и визгливо закричу.
Тут женщина ослабила хватку, и я неожиданно погрузился в легчайшее ощущение свободы. Мышцы ног и живота ослабли, вся нижняя часть тела оказалась где-то высоко, выше головы, запарила. Жесткая, холодная рука стала теплой, почти ласковой. С ужасом, удивлением, удовольствием я почувствовал, что... Но она снова сжала меня сильно, очень сильно, почти невыносимо. Я сейчас умру! Вода сделалась ледяной, по ногам прошла судорога. Я сейчас умру.
Вдруг зажегся свет. Фурия, вцепившаяся в меня, дернулась, закрыла лицо руками, как будто свет обжег ее, и кинулась из ванны. Но в панике, зацепившись ногой за бортик, она неловко, боком упала на кафельный пол, заскользила, забилась и, вскочив на ноги, вылетела в дверь.
