Я подтянул приспустившиеся штаны и неторопливо вышел из спальни. Неторопливо, потому что все-таки ожидал, что меня окликнут. В гостиной тоже ничего не изменилось. Значит я волен идти домой. Собственно, у меня и нет выбора – сидеть в чужой пустой квартире одному неуютно, да и невежливо. Я направился к двери, мне было жаль сейчас, что я ухожу, жаль, что меня никто не останавливает. И даже не потому, что ничего не понял во всей этой истории, просто жаль и все. Вот и дверь. Ну, как мы опознаем входную дверь? Очень просто – по внешнему виду и количеству замков. Дверь слева, скорее всего, в туалет. Значит, все правильно – вот это выход. Наконец-то я узнаю, который все-таки час. Почему мне так необходимо точно знать время – сам не понимаю. Меня никто не ждет, опаздывать мне тоже некуда. Но с момента, когда я обнаружил фальшивое солнце, мысль о необходимости выяснить как можно скорее, утро сейчас или глубокая ночь, с назойливостью ночного комара кружилась надо мной. С нетерпением завозился с замками – этот - щелк туда, этот - щелк сюда. Все – можно идти. Дверь распахнулась. Сюрприз! Передо мной была типичная кладовка. Стеллаж со всяким хламом, на полу – пара ведер с засохшей краской, какая-то обувь... все - тупик. Что это? Меня не выпускают или я просто перепутал двери? Лихорадочно кинулся к двери слева. Нет, все правильно – туалет с изящным унитазом и душем за занавеской. Больше дверей в прихожей не было. Только что я жалел о том, что меня с таким безразличием отпускают! Но мной, кажется, еще не наигрались. Я кинулся обратно в гостиную. Билли и Джимми равнодушно тужились со своих мест. Пусто. Ладно, старуха исчезла, но как-то же она сюда попала. И этот ее жиголо тоже приходил и уходил. Значит, выход должен быть. Через балкон? Вряд ли Джулия, как былинная девица, сидит у окошка и ждет меня. И потом, я не уверен, что хочу снова встретиться с той компанией. Бабулька, может, и не считает их сумасшедшими, но если покойного, который замуровал все окна в собственном доме, она назвала всего лишь человеком со странностями, то... Я вдруг поймал себя на том, что мысль моя движется каким-то странным зигзагом: то я считаю, что старуха-нестаруха заодно со всеми остальными (а, кстати, сколько же их всего?), то верю в ее сумасшедшего мужа и его нахлебников, которые почему-то иногда играют в игры времен сухого закона, и, время от времени, отлавливают прилипших к крыше идиотов. Отсутствие окон, мой бравый наряд, да и сама атмосфера в такой с виду обычной, но непростой квартире - все эти славные нюансы сложились, свернулись и начали постукивать меня по темечку. Нет, я не чувствовал, что схожу с ума, но вот то, что с толку сбит и начинаю путаться, почувствовал определенно. В общем, надо было искать выход отсюда. И, желательно, поскорее, а то еще выпустят на ринг, или виски контрабандный из меня сварят. Ха-ха!
Я стоял посреди гостиной и пытался заставить себя думать. Получалось плохо. То есть думалось почему-то не о том. Снова стал рассматривать Джимми и Билли. Ну и лбы! Стоп! Есть мысль! Бабка говорила, что за ними окна. Ну, наверняка. И настоящие. Не стал бы покойник закрывать фальшивые окна картинами. Следовательно? Следовательно, у меня есть шанс выглянуть на улицу, на настоящую улицу. И? И ничего – этаж-то, как минимум, пятнадцатый или вроде того. Но мне все равно так захотелось хотя бы взглянуть на нормальный мир и понять, наконец, какое ныне время суток, что я ринулся прямо на красавчика Джимми. Сначала осторожно провел руками по плакату. Точно, по краям он прилеплен к стене, а в центре – только бумага, за которой - пустота. Ну что, рвать плакат? Старухин любимый? А-а, черт, не могу так! Я попробовал аккуратненько отковырять край плаката от стены, но нет, приклеено было на совесть. Я осторожно приложил ухо к плакату. Тишина. Ну да, в такую жару окна приличных домов закрыты, а этаж высокий, что тут можно услышать? Ну хоть какой-то внешний звук? Я еще раз, стараясь сильно не нажимать на бумагу, приложил ухо к... Да, со стороны это выглядело смешно – рельефно выпятившиеся металлического цвета плавки Джимми были точно напротив моего уха.
- Что же ты делаешь, а?
Появившаяся в дверях старуха тоже была изрядно растеряна. Я же, стоявший в очень неудобной позе, резко дернулся от неожиданности, пробил неплотную бумагу, и моя голова оказалась за плакатом. То, что я успел там увидеть, пока высовывался обратно, напоминало скорее двустворчатую дверь, чем окно. Ну конечно, – ставни на окнах, а потом и плакатики для красоты. Заделано со всем тщанием.
Повернувшись на голос, я увидел, что старуха стоит с подносом, на котором - две дымящиеся чашки и, кажется, сахарница. Я оглянулся на порванный плакат и, честное слово, почувствовал себя более неловко, чем когда влетел в ее объятия в спальне. Там я застал ее неожиданно и представлял себе, куда это я попал, а тут она поймала меня... непонятно за чем. Но чем-то, что я делал тайком. И еще ее любимый плакат порвал. Ужасно неловко. Ну что ж, стою столбом, руки почему-то за спиной.
Она и тут быстро справилась с удивлением – видимо, привыкла и не к таким странностям в поведении.
- Я не думала, что ты...
Она красноречиво глянула на плакат.
– Бедный Джимми, он теперь никуда не годится. Да ладно, у меня есть еще мальчики. Присаживайся, я принесла кофе.
Не зная, куда девать лицо и руки, я присел в кресло. Итак, старуха вернулась и обнаружила меня, разглядывающего прелести Джимми. Я привел Джимми в состояние полной негодности, старуха хитро мне улыбается и поит кофе. Хорошая старуха. Совсем еще недавно, когда можно и нужно было задавать вопросы, прояснять, что происходит, вообще как-то выдавать себя за мыслящего индивидуума, я лениво и безынициативно молчал. Сейчас же, под старухиным взглядом, заподозренный в неравнодушии к мужским прелестям, или в чем там еще, я почувствовал, что не могу оставить этот дом не обьяснившись. Вот ведь странно: мне обязательно нужно поведать этой любезной даме, что я совсем не из той - сумасшедшей - компании, пригретой ее мужем, и именно поэтому вовсе не Джимми интересовал меня в тот момент, когда она вошла в комнату. Зачем мне нужно говорить об этом человеку, которого я вижу, наверное, последний раз в жизни, я не знал, только чувствовал, что просто не могу уйти, не рассказав ей, что со мной произошло. Наверное, это нужно еще и потому, что по-настоящему остановить вертящееся вокруг меня действо можно только вырвавшись из роли, где следующий шаг неуклонно нашептывает мне неведомый суфлер, и заговорить самому, просто и без оглядки. Но, прежде чем пуститься хоть в какие-то обьяснения, я, неожиданно для себя самого, спросил:
– Скажите, а который сейчас час?
Казалось бы – что проще, а спросить об этом пришло в голову только сейчас.
Старуха неторопливо взяла с подноса чашку и посмотрела на меня. Взгляд никак не вязался с заданным невинным вопросом. Можно было подумать, что я спросил у нее, который ныне год.
- Видишь ли, милый, - почти шепотом начала она, а у меня сразу запершило в горле, - еще одной странностью моего мужа было то, что он терпеть не мог часов. Никаких. Ни ручных, ни настенных. Он не хотел знать, какое сейчас время суток.
- Но ведь без часов совершенно невозможно жить! Надо же представлять себе...
- Я тоже так думала вначале. Но потом, потихонечку, привыкла. Сэм говорил, что есть, спать и работать нужно в то время, когда более всего этого хочется, а вовсе не тогда, когда это диктует принятый в мире порядок. Когда я ему возразила, что он и так может себе позволить делать все, что он хочет и когда он этого хочет, он ответил, что это не так, потому что врожденная привычка ориентироваться по солнцу или вообще по свету загоняет в свои рамки, и тут уж хочешь-не хочешь, а следуешь заведенному распорядку. Вот поэтому он не желал ничего знать о времени суток и даже о времени года. И офис у него был где-то здесь, на этажах. Мы никуда не выходили с тех пор, как купили этот дом. Этажом ниже есть специально оборудованный парк. Я там гуляю. Туда нагнетается свежий воздух, и там прекрасные деревья и трава. Вот. А уж который час, я совсем не знаю. Извини.
