Для того чтобы обнаружить на ленте искомую кривую, существуют особые методы, мастером которых является дешифровальщик. С помощью умных приборов и движимый интуитивным чутьем, он, как радист в реве эфира, находит свою искомую ниточку в паутине линий. Затем эту кривую промеривают, вносят поправки на ветер, температуру и влажность. Вычислители производят расчет, и тогда невидимое вражеское орудие или батарея получает порцию горячих, всевидящих наших снарядов.

Тут же, на передовых, помещаются расчеты оптической разведки. Работают они только ночью. С помощью стереотруб они по вспышкам огня засекают месторасположение немецких орудий. Следует почти мгновенный математический подсчет по логарифмическим линейкам, и огневики получают данные для стрельбы — строгие и надежные данные, указывающие вражескую позицию с точностью метров. Если звуковые приборы — уши огневиков, то оптические — их глаза.

Известно, что немцы очень любят сниматься. Но едва ли им нравится, когда их фотографируют бойцы фотоподразделений. Их расчеты там, где наши разведчики; дальше идти некуда. Перископический дальнофокусный аппарат производит свою плодотворную съемку прямой наводкой вдоль всей оборонительной линии противника.

Снятая пленка проявляется, отпечатывается. Картина ясна. Командир отмечает огневые точки, которые следует подавить в первую очередь.

Самоотверженно работают бойцы–топографы. Мы их встречали в самых неожиданных местах — и на вершинах скал, и в провалах ущелий, и на берегу студеных горных рек. Бойцы этой батареи промеряли землю будущих огневых плацдармов. С помощью особых, расставляемых в строгой последовательности знаков они дают возможность командирам батарей определить свои координаты и направление на огневые точки противника. Во время боя батареи часто меняют свое место. Но как бы ни маневрировали многопушечные наши батареи, всегда известно местонахождение их и расстояние до огневых точек противника.

Мы были у этих нестреляющих артиллеристов, видели нашу отечественную сложнейшую аппаратуру, наблюдали тонкость и точность производимых расчетов. Здесь работают бывшие математики, астрономы, землемеры, счетоводы, конструкторы, коротковолновики, фотографы. Они привыкли к своему сложному, ответственному труду. Мы видели, как на центральной станции чернила на столе выплескивались от толчков близких разрывов, но ни один из склонившихся к узкому столу не прервал математических исчислений. Люди работали так же самоуглубленно, как когда–то в своих кабинетах и лабораториях.

Во время героического форсирования Сиваша расчеты нестреляющих подразделений переправлялись вместе с передовыми штурмовыми отрядами и тащили на себе свою бесценную аппаратуру. Топографические расчеты, работая на Малой земле, в течение двух дней покрыли весь плацдарм сетью знаков опорных артиллерийских пунктов. Когда нужно было промерить расстояние от опорной точки до батареи по простреливаемому из немецких пулеметов участку, промерщики Климов и Балибаев спокойно поползли вперед, разматывая стальную ленту. Когда рядом рвались снаряды, боец оптического расчета гвардии старшина Серцов ложился на перископ, чтобы прикрыть от осколков драгоценный объектив. Землей разрывов засыпало гвардии лейтенанта Пикуса и гвардии старшего сержанта Смоленского, но они успели спрятать в щель свои дальнобойные аппараты, а щель закрыли своими телами.

Успех работы нестреляющих подразделений во многом зависит от связи. Линейные Забазнаев и Куфшерин сутками не вылезали из ледяной и едкой воды Сиваша. Сутками по Сивашу била немецкая артиллерия, но наши огневики всегда были зрячими, потому что связь действовала безотказно.

Давно уже Перекопский плацдарм стал глухим и мирным тылом, но по перекопским укреплениям еще долго ходили советские офицеры с блокнотами в руках и тщательно сверяли показатели звукометристов. И эти данные совпадали с расположением руин. Такие плоды дала работа фотодешифровальщика — гвардии старшего сержанта Зимина, звукодешифровальщика — гвардии красноармейца Еланского, вычислителя Телешко и звукотехника — гвардии сержанта Егорова.

Да, огневая мощь наших первоклассных орудий оснащена и вот этими совершенными и тончайшими приборами, способными определить то, что недоступно человеческому уху и глазу. Управляют этими приборами люди сильного разума, твердого сердца и виртуозного мастерства.

И когда мы снова поднялись по проломанной в горах дороге на площадку, наши батареи уже действовали, реализуя полученные данные. Снаряды летели через скалистые гребни высот туда, к Севастополю. Гвардии капитан Егоров командовал огнем, держа в руке листок бумаги. На листке были записаны координаты вражеских орудий.

И снова над севастопольскими высотами повис черный шевелящийся дым. В выдолбленных в камне норах, где засел враг, тяжко и мерно рвались наши снаряды. И было очень приятно знать, что полет каждого снаряда окрылен разумом строгого, точного и безупречного расчета.

1944

Пятнадцать бойцов и офицеров стояли во дворе, выстроившись в одну шеренгу. Начищенные трофейной ваксой сапоги и ботинки ярко блестели. А на лицах застыло такое напряженное и строгое выражение, какое бывает только перед атакой.

Полковник Бобров брал из рук адъютанта белую коробочку, вынимал из нее сияющий орден или медаль и прикреплял на грудь героя.

Что говорил при этом полковник, было плохо слышно. Деревенские ребятишки, собравшиеся возле плетня, начинали кричать «ура» и хлопать в ладоши.

Двор, где происходило награждение, был завален щебнем, битыми кизячными кирпичами, усыпан стреляными гильзами, а на огороде лежали убитые, еще не убранные после боя вражеские пулеметчики.

Конечно, когда вручают ордена в Кремле, там все гораздо торжественнее. Но, думается, где бы ни получал человек орден, волнение его будет одинаково сильным, а чувство восторга ничуть не меньшим.

Когда полковник подошел со звездой ордена Славы к одному из бойцов, я увидел, как тот побледнел и на шее его вспухли вены. И когда полковник прикрепил к гимнастерке бойца орден, вместо того чтобы отчетливым, бодрым голосом сказать: «Служу Советскому Союзу», солдат этот, низко склонив голову, вдруг резко повернулся, прижал ладони к лицу и побрел в сторону, спотыкаясь, как слепой.

Я слышал, как полковник Бобров делал строжайшее внушение офицерам, входившим в его блиндаж на наблюдательном пункте, только за то, что фуражка была откинута на затылок или звездочка находилась не строго перпендикулярно переносице, хотя для того, чтобы попасть на НП, приходилось ползти метров двести буквально на локтях: мины шлепались здесь так часто, что, когда человек полз, под руками и ногами его звенели камень и осколки, и неизвестно, чего здесь было больше — камней или осколков.

А тут полковник бровью не двинул, глазом не покосил. Взяв у адъютанта очередной орден, он вручил его следующему герою; словно ничего не случилось, сиплым веселым голосом произнес слова поздравления с высокой наградой.

Не только награждаемые, но даже мальчишки, стоявшие у плетня, почувствовали благородство и такт полковника, и тоже сделали вид, что ничего не заметили.

Только маленькая встревоженная девочка, догнав спотыкающегося бойца, спросила его испуганно и нежно:

— Дяденька, может, вы испить хочете, так дойдемте до моей хаты.

Торжество кончилось. Я спросил полковника, знает ли он того бойца, который так взволновался при вручении награды. Полковник обиделся и сказал:

— Я всех хороших солдат знаю. Что я — первый год ими командую? Сколько земли вместе прошли.

И, став снисходительнее, он объяснил, оставаясь все–таки сердитым:

— Это солдат высокого класса — мастер–радист.

— Только вот у него сложение слабоватое!

— А зачем ему сложение? Он головой работает! Познакомьтесь, советую.

И вот мы сидим в траншее, накрывшись плащ–палаткой, а сержант, кавалер ордена Славы второй степени Владимир Антонович Логостев при свете электрического фонаря кисточками и тряпочками чистит от набившейся пыли механизмы рации, что стоит на дне траншеи на разостланной шинели.