Вовка отер рукавом испарину, выступившую на лбу, и тронул машину вперед.

Ему почему-то очень некстати вспомнилось, что он забыл у ворот мастерских свой ременный шнур, с помощью которого раскручивал диск пускача. Ну, и невелика потеря, не возвращаться же из-за нее домой. На обратном пути подберет, чтобы не оставлять за собой никаких улик.

На дорогу выкатился еж, побежал по световой толоке впереди трактора. Вовка не испытал от его появления ни восторга, ни желания поймать растерявшегося звереныша. И когда еж, ослепленный фарами, с разгону не сообразил, что земля под ним неожиданно оборвалась, когда он взмелькнул черными лапками, на лету сжавшись в упругий комок, Вовка от ужаса закрыл на мгновение глаза. Ему даже показалось, что внизу, в утробе оврага, тело ежа глухо шмякнулось и эхо пронесло звук шлепка по всему лесу.

Дорога слегка свернула от оврага, но он тут же, за поворотом, догнал ее и еще теснее прижал к деревьям. Ни вправо, ни влево тут уже повернуть, пожалуй, было б нельзя. Вовке пришла на память сказочка о двух баранах, встретившихся на горной тропе. Они, бедолаги, не смогли разминуться: таким узким был переход. Но вывернись сейчас из-за поворота не трактор, нет, а тот же баран, посмотрел бы Вовка, куда б он стал отворачивать. Хотя, ему, конечно, не страшно: встречный баран мог бы сигануть в лес. Но Вовка-то на тракторе не сиганет — деревья не пустят. А по правую сторону… Перед радиатором медленно ползла земля. Ползет, ползет — и вдруг проваливается в темноту. Луч от фар скользит по ней, как по небу, не находя, за что уцепиться.

Вовке слышалось даже, как из-под правого трака оползнем стекал по круче песок. Ему даже чудилось временами, что кабина накренивается, что земля ускользает из-под нее, и он невольно прибавлял газу, чтобы выскочить из опасной зоны.

У него разнылось от напряжения плечо, которое было ближе к оврагу. Он перетрудил его, наверное, потому, что на роковых метрах пути словно бы упирался во что-то хоть и невидимое, но твердое. И всем корпусом, а особенно правым плечом помогал машине не завалиться набок. Стоило ей чуть-чуть огрузнуть на правую гусеницу, как Вовка задеревенелым туловищем клонился к свободному сиденью, пока трактор не выравнивался, не обретал устойчивость…

Вовка утопленником вцепился в спасительную рукоятку рычага управления — пальцы самому дьяволу не разжать: закостенели. В кабине было душно, и пахло потом больше, чем бензиновыми парами, но Вовка не замечал этого. Он расширившимися от ужаса глазами смотрел вдаль.

На песчаной кромке обрыва вверх корнями распластанно лежала сосна-выворотень. Вершина ее могучей кроны была отпилена темнотой, а корневище, как морское чудовище, как спрут, топорщилось своими отростками и выглядело живым. Оно, казалось, подзывало Вовку к себе, как рукой, приглашающе взмахивая одним из широких щупалец. Вовке начинало чудиться, что сосна продолжает сползать по песчаной круче в бездонную глубину и манит за собой его, Вовку.

Вовка до крови прикусил губу. Корневище-спрут медленно уплыло назад, в темноту.

Трактор полз по кромке обрыва, с которой — может быть, даже сегодня — обрушилась, потеряв опору, сосна.

Дорога стала невообразимо узкой. На ветровое стекло угрожающе надвигались рогатины сучьев. И тогда думалось, что они вот-вот вспорют кабину и, словно вилами, пригвоздят Вовку к сиденью. Но трактор упрямо пер на них, и сучья, скользнув по капоту машины, проскрежетав по ее кабине, затихали, успокаивались сзади.

Вовка не смел оглядываться. Он прощупывал взглядом дорогу перед радиатором, пытаясь предугадать, что его ждет, — хорошо, что колея закруглялась немного влево, и ему не надо было поминутно бросать машину взад-вперед. Но уж очень узок был уступ для проезда. Добро бы лежал под трактором твердый грунт, а то ведь — песок. Усыпанный жухлыми листьями, он успокаивающе обманчив — смотришь, вроде бы сухо и ровно, но Вовка всем телом ощущал: гусеницы выворачивают из-под листьев песок, склонный утекать вниз водой.

Вовка понимал, что трактор останавливать опасно: твердь под ним была ненадежной. Он чувствовал, как она податливо оседает под тяжестью машины. И спасение было сейчас в одном — быстрее проскочить гиблое место.

Там же, где колею не замело листьями, там, где она проступала сеевом скипидарно-бурых иголок, можно было довериться глазу: какой видишь дорогу, такая она и есть. Но чем она лучше замаскированной? Тот же самый песок.

И хоть дорога, словно помогая Вовке, полукругом отжимала лес от оврага, левая гусеница все равно норовила выскочить за обочину, зарыться в ягодник, в муравейник, в кусты ивняка, вгрызться в податливую кору необхватной сосны. Рывочками, на сантиметрик, на два вершка трактор приходилось сдавать назад, чтобы направить на колею, и Вовка слышал, как на таких разворотах уплывал песок не только из-под правой, но даже из-под левой гусеницы. Нет, он не соскальзывал по круче в овраг, он продавливался, расступался, словно вода, и создавалось такое ощущение, что вся дорога садится, сползает вниз вместе с многотонной и неуклюжей громадиной, вызвавшей этот оползень.

Вовка прямо-таки сросся с машиной, будто наделив ее своими нервными клетками. Малейшая оступь гусеницы испуганно регистрировалась его сознанием, заставляла крепче сжимать рукоять рычага, словно в ней одной и заключалось его спасение.

Ох, Вовка бы и врагу своему не пожелал такой дороги, какая выпала на его долю!

У него мелькнула подленькая мыслишка выпрыгнуть из кабины. Но куда прыгнешь: откроешь дверцу — и вот она, бездонная пропасть, прямо под змеисто ползущей гусеницей. Перелезть к левой дверке? Да ведь на секунду выпустишь управление из рук — и неизвестно, успеешь ли даже передвинуться с одного сиденья на другое. Выключить мотор? Но трактор-то и на ходу оседает на правый бок.

Так что уж лучше стиснуть зубы и вести его только вперед.

Дорога неожиданно пошла под уклон, забирая все круче вправо. Левая гусеница поминутно вгрызалась теперь не в кусты, не в ягодники, а в стену земляного откоса, который рос и рос, пока не сравнялся верхним обрезом с крышей кабины и пока, наконец, совсем не удвинулся в непроглядную темноту. Вовка сообразил, что это спуск в карьер, прорытый когда-то бульдозерами.

Трактор достиг дна оврага, мертво-желтого, изуродованного кратерами ям и холмами земли, без единого кустика, без единой травинки. Свет фар уперся в противоположную стену котлована, отглаженную ковшами экскаваторов. Нет, овраг был не такой уж глубокий, каким казался сверху. Чуть правее изъеденной землеройными ковшами стены начинался пологий откос. Вовка углядел на нем укатанную дорогу. Так вот он где, новый объезд, пробитый шоферней к карьеру.

Вовка враскорячку вылез из кабины на гусеницу, свалился в песок. Ноги не слушались его. Все тело ныло надсадой. Каждая клеточка его была чужой. Вовка уперся руками в песок, чтобы подняться, и не поверил, ощутив, каким стал тяжелым: мышцы не выдерживали его, дрожали перенапряженными струнами.

Вовка все же поднялся. Так шатало, наверное, космонавта, вернувшегося из полета на землю. Только Вовку свое возвращение не радовало. Ему ничего было не любо, не дорого.

Он рухнул снова на песок и, распластавшись, долго был неподвижным. Кажется, так бы и пролежал тут до смерти — ни волков, ни самого лешего не страшно.

Мерно рокотал трактор. Сквозь его рокот был слышен наверху шум деревьев. Откуда-то издали, из деревни, долетал крик петуха, перепутавшего ночь с утром. Не того ли самого, голенастого?

Вовка перевернулся на спину, разбросав руки в стороны, и лопатками, сквозь пиджачишко, почувствовал идущий снизу холод. Скребнув по земле пальцами, он набрал горсть перемешанного с галькой песка, вяло сдавил его — кажется, выступила вода, скользнула по запястью в рукав, обожгла холодом. Может, это и не вода, конечно, а песок, выстуженный росой и туманом.

Вовке послышалось, что где-то заговорили люди. Он проворно вскочил и, перевалившись туловищем через гусеницу — забраться на нее не хватило сил: к ногам словно двухпудовые гири подвешены, — дотянулся рукой до рычажков газа, отжал его до упора.