Варвара Егоровна придвинула блюдце с молоком к простенку и пристрожила Славку:

— Чтобы не трогать котят! Они сейчас пока дичатся людей, а через неделю и в избу прийти осмелятся… Если, конечно, ты раньше времени шею им не свернешь…

— Ма-а-ма! — запетушился Славик. — Да я на них и смотреть не хочу, не то что в руки брать! Это Тишка пусть со всякой нечистью нянькается! — Он сердито распахнул дверь и убежал в избу.

Варвара Егоровна погладила Тишку по голове:

— Вот Мурка и привела нам своих гвардейцев. И ты, Тишенька, зря расстраивался. Сколько слез понапрасну пролил…

Тишка набирал, набирал воздуху в рот и чуть не разревелся опять.

— Мама, да гвардейцы-то ведь не Муркины… Я поэтому и расстраивался.

— Знаю, знаю, не Муркины, а твои, — опять не дослушала Тишку Варвара Егоровна и засмеялась.

Вечерами у клуба играли в волейбол. Мелюзгу к площадке и близко не подпускали. Вовка заранее смирялся с этим и устраивался в судьи: ему, хочешь не хочешь, приходилось торчать у волейбольной площадки. Заведующий клубом жил у них на квартире, и Вовка был у него как бы негласным помощником. Мало ли, придут колхозные механизаторы, разгорячатся в игре да и пнут мяч в крапиву. Никому за ним бежать неохота, а тут как раз киномеханик начнет зазывать ребят в клуб, и они всей ватагой ринутся за билетами. Вовка же весь клубный инвентарь должен собрать и сдать Геннадию Ивановичу, заведующему, в полном наличии и сохранности.

Теперь же, к грибной поре, понаехало в Полежаево отпускников и студентов, и каждому охота перед земляками похвастаться, какие он «свечи» научился тушить и какие «гвозди» может забивать вдоль сетки.

Школьникам на волейбольную площадку и соваться нечего — в спину вытолкают:

— Помирать разве раньше времени собираетесь? Толик Неганов припечатает мячом, так от вас одно мокрое место останется!

Толик Неганов ходил по площадке пружинистым шагом. Мяч он держал в ладони над головой, как сосуд с водой, — небрежно, но ни капли не выплеснется. Поговаривали, что у него по волейболу первый разряд. Да оно и без всяких удостоверений видно: классный игрок.

Вовка только за ним и следил: как Толик принимал мяч, как выходил на подачу, как разыгрывал пасовку и как посылал через сетку гвоздевой мяч, который никто не мог взять.

— Вот это студент! — восхищенно вздыхала глазеющая толпа, и Вовка тоже не мог удержаться от зависти.

— Ух ты! — шептал он и срывающимся голосом объявлял счет.

В душе-то Вовка каждую секунду желал одного — чтобы Толик осрамился перед односельчанами: поскользнувшись, растянулся бы вдоль площадки бревном или, с разгону-то, запустил мяч выше берез, а еще лучше — утопил его в сетке. Но Толик и пушечной мощи удары брал легко, будто меж его рук создавалось какое-то силовое поле, входя в которое мяч гасил свою скорость и становился покорным — Толику оставалось направить его, усмиренного, своему партнеру, а потом, с подачи этого же партнера, неминуемо пробить брешь в защите противника.

Шура Лешукова, колхозный агроном, всегда игравшая в команде Толика Неганова, в такие победные минуты начинала безудержно, без меры рукоплескать своему капитану.

— Толик, ты гений, — влюбленно говорила она, и Вовка кривился от ее слов, как от зубной боли.

«Ну, надо же, — хмурился он. — Забил мяч — и гений». А может, Геннадий Иванович, Вовкин квартирант, потренировался бы с Толиково, и был бы на волейбольной площадке посильнее этого шаркуна-кривляки. Только Геннадию Ивановичу некогда заниматься пустяками, у него серьезных дел по горло. А этому лоботрясу только и заботы — с мячом попрыгать.

Как Шура-то не разберется, кто чего стоит. Ведь знает же, что у Геннадия Ивановича на ее счет самые серьезные намерения.

Конечно, Неганов без пяти минут инженер и отец у него не простой колхозник — директор школы, но любовь-то выше всего! Разве Неганов будет Шуру любить так, как Геннадий Иванович!

Вовка сидел на табуретке, вынесенной из клуба, и отмахивался от комаров. А комаров была тьма-тьмущая.

Начинало темнеть и по-вечернему холодить. На землю пала роса.

Мяч, намокнув, отяжелел, и удары по нему раздавались как выстрелы.

Народу уже набился полный клуб, но председатель колхоза не разрешал начинать сеанс, пока не придут с фермы доярки.

— Мы, понимаешь ли, должны обслуживать не отпускников, а тружеников, — говорил он.

И люди высыпали на улицу, чтобы не сидеть в духоте.

Заведующая почтой, Мария Флегонтовна, подошла к волейбольной площадке и, разглядев в темноте играющих, позвала:

— Шура, милая, а я с ног сбилась — тебя ищу.

— Ой, Мария Флегонтовна, немножечко погоди! — задыхаясь, отозвалась Шура Лешукова. — Сейчас заканчиваем.

— Шурочка, держите! — Толик Неганов послал ей мягкий пас и отскочил к сетке, чуть не наступив Вовке на ногу. Вовку обдало волной здорового пота.

Шура приняла мяч и подала его назад Толику.

Толик, изогнувшись, подпрыгнул, и пушечный залп прорвал тишину.

Вовка кошачьим зрением увидел, что мяч лег по эту сторону бровки и, облизав спекшиеся губы, объявил счет:

— Четырнадцать — семь.

Но в это же самое время Вовка успел заметить, что в прыжке у Толика вывалился из кармана не то портсигар, не то бумажник.

— Шурочка! — опять позвала Мария Флегонтовна, ничего не понимающая в игре. — Ты распишись у меня только да получи. Я приготовила тебе без сдачи.

— Чего получать-то, Мария Флегонтовна? — не вникая в смысл ее слов, переспросила Шура, не отключившаяся от игры.

— Да деньги.

Вовка босой ногой потрогал, что выпало из кармана Толика. Нет, не бумажник и не портсигар. Ногу холодило металлом, и Вовка сразу догадался, что это «жучок», электрический фонарик. Он не раз видел после кино, как Негановы всем семейством отправлялись домой. Толик жужжал динамиком и направлял луч под ноги отцу, Николаю Павловичу, который шел первым.

В полежаевском магазине фонарики не переводились, но вот с батарейками были вечные перебои. И обзавестись «жучком» мечтали не только мальчишки, но и взрослые. Поэтому у Вовки ногу даже свело судорогой. Хоть бы одну минуту подержать фонарик в руках… Послушать бы, как внутри у него, когда нажимаешь на ручку, умиротворенно гудит механизм, вырабатывающий электроэнергию.

И Вовка, замирая, метнул взгляд в сторону Неганова. Но разве от этого задавалы дождешься, что он кому-то даст побегать с фонариком хотя бы минуту-две. Это тебе не Геннадий Иванович.

Толик пружинисто передвигался по волейбольной площадке, всякий раз успевая переместиться туда, куда летел мяч. Он, наверное, и один обыграл бы целую команду. Партнеры ему только мешали.

Уж как не хотелось Вовке указывать Толику на пропажу, да ведь кто-нибудь наскочит сгоряча на фонарик — раскрошит стекло, раздавит лампочку…

— Толик, ты потерял… — У Вовки пересыхало во рту от этих слов и голос становился сиплым. — Толик, у тебя из кармана выпало…

Толик носился по площадке как ветер, и что ему было до писклявого заискивания Вовки!

— Шурочка, миленькая, один только пас, всего один! — умолял Толик Шуру, и когда она подала «аккуратную свечку», он резким ударом направил мяч вдоль сетки, и, конечно же, никто не смог отразить его атаки.

— Ну, вы, Шурочка, умница, — ликовал Толик. — Позвольте, я поцелую вам ручку.

И Шура, хохоча, подала ему руку. Ну, это уж слишком! Ему-то чего к ней вязаться, будто у него в своем институте девчонок мало. Знает ведь, конечно, что Геннадию Ивановичу поперек дороги встает.

Вовка от возмущения забыл объявить счет. Но все уже и без него знали, что игра закончилась, и столпились вокруг Неганова.

— Шурочка, — не терпелось Марии Флегонтовне, — не отказывайся от богатства. Деньги прямо в руки плывут, а она отворачивается.