Микулинский трактор стоял на месте, перед въездом в мастерские. Степан Кузнецов не пустил его даже под навес. Как же, у него на ремонт очередь… А то еще, может, на полках нету и запасных фрикционов, надо ехать в район…

Вовка залез в знакомо пахнущую кабину. На сиденье валялась фуфайка Микулина, будто он отлучился на перекур, а не ушел домой до утра. Фуфайка обычно прикрывала ящичек с инструментами. Но сейчас его не было под сиденьем. Ящичек Микулин куда-то припрятал. Конечно, гаечные ключи, отвертки, молотки, плоскогубцы, масленки, шурупчики, свечи дороже для тракториста даже новой фуфайки, а уж о микулинской, из которой вата клочьями лезет, и говорить не приходится. Так что Вовка не напрасно прихватил с собой ременную змейку от плетки. Шнур-то от пускача лежал у Микулина в ящичке.

Вовка взялся для пробы — за рычаги управления: левый упруго пружинил, а правый проваливался, как в пустоту. Ну, где наша не пропадала!

Вовка, посвечивая фонариком, выпрыгнул из кабины, прошел к двигателю пускача. Он поблескивал машинным маслом. Под заплывшей мазутом колбочкой карбюратора висела капля горючего. Она, как росинка, отражала лучи фонарика и горела радужным сколком стекла.

Вовка накрутил ременную плетку на пускач, но дернуть за шнур не осмеливался.

За спиной — он ощущал это — жила деревня. Ее не было в темноте видно. Даже в микулинском окне свет либо погас, либо его заслонили постройки. Но до Вовки долетали вздохи коров, взбренькивали у собачьих конур цепи, нет-нет да и закудахчут — как будто рядом! — на чьем-то нашесте куры. Вовка никогда не думал, что темнота бывает такая чуткая. По мосту через Березовку проехали на телеге — опять как рядом: протяни руку — и упрешься ладонью в дроги. Слышно даже, как в щели меж мостовин сыплется в речку потревоженный колесами песок… У кого-то в доме несмазанно скрипнула дверь… Ой, не все Полежаево в клубе! Старики и старухи не променяют тепла печей ни на какие заманы.

Вовка дернул шнур — камнепад обрушился с неба. Трактор не просто трещал, он задыхался в дробильном грохоте, надрывался в реве, и Вовка, оглушенный, раньше времени переключил подачу горючего на мотор. Мотор не схватился.

Тишина вернулась на землю, но в ней не было уже ни бренчания собачьих цепей, ни квохтанья кур на нашестах, ни скрипа дверей. Будто мир погрузили глубоко в воду, отгородили от той жизни, какой он только что жил.

Ноги дрожали в коленях. Вовка, притушив свет, прислушался к темноте и стоял не шевелясь до тех пор, пока не вернулись к нему прежние звуки и шорохи. Деревня, оказывается, никак не отреагировала на обвальный грохот. Но Вовка, не очень-то доверяясь тишине, еще потянул время: отошел от трактора, присев на корточки, повслушивался в шелест травы — не перебивается ли он чьими-то шагами — и только после этого вернулся к покрытой потным холодом машине. Он не полез сразу к мотору, а завернул к баку с горючим, проверил, не слито ли оно, и, убедившись, что заправки хватит на дальний путь, снова прокрался к пускачу.

Вовка вновь намотал змейку шнура на разгонное колесо, вновь пережил минуты оглушающего грома и треска, но у него на сей раз хватило терпения раскрутить мотор дизеля так, что тот принял, наконец, живительный ток горючего, заработал ровно и — по сравнению с пускачом — почти бесшумно.

Вовка залез в кабину, врубил в ней свет, дал ток передним и задней фарам и, дождавшись, когда мотор прогреется, выжал сцепление. Трактор вздрогнул. Волнуясь, Вовка нащупал набалдашник переключателя скоростей и для начала толкнул его прямо вперед. Гусеницы лязгнули, темнота поплыла навстречу капоту, раздвигаясь в стороны перед пучком сильного света.

Трактор явно забирал влево, шел дугой, и выровнять его ход было нельзя: правая ручка рычагов управления обессиленно проваливалась.

— Пожалуй, так на второй скорости и поеду, — решил Вовка, не очень-то пока надеясь на свою реакцию: мало ли какая возникнет преграда, на медленном ходу можно и сообразить, что к чему. Все-таки машина-то инвалид.

Трактор сунулся радиатором в рытвину — Вовке, чтоб усидеть, обеими руками пришлось упереться в приборный шит — и, еще круче развернувшись влево, вылез по скосу наверх. Фары выхватили из темноты деревню, и сразу чуть ли не во всех окнах заиграл свет. У Вовки мелькнула даже мысль, что это не отражение от фар, а загорелись лампочки под потолками, что он слишком долго возился с двигателем и люди уже вернулись из кино. Рискуя снова свалиться в канаву, Вовка попятил трактор, выворачивая его на полевую дорогу. Направляющие колеса лязгнули сзади ослабевшими цепями гусениц и, зависнув над рытвиной, огрузили машину вниз. Радиатор взмыл кверху, поднявшись на уровень ветрового стекла, уперся фарами в вязкое небо. Вовка торопливо включил переднюю передачу, и он, трактор, выползая из кювета, успел развернуться чуть ли не на девяносто градусов.

Вовка не удержал себя, чтобы не оглянуться. Деревня по-прежнему отсвечивала окнами, и, как при луне, белели стволами березы, сбегала под горку изгородь, а вдоль нее густым плющом чернела крапива. Господи, да он же заднюю фару не отключил! Вовка щелкнул тумблером, чернильная темнота осела за трактором, поглотив в себя и деревню с березами, и тем более изгородь, как плющом, затянутую крапивой.

Трактор уже опять съехал с дороги, опять надо было спячивать его назад. Ну, это дело не хитрое. Вовка быстро приспособился к переключению скоростей: от второй до заднего хода — один рывок рычага. Благо, не плуг за собой тянешь, сдавай назад, хоть полверсты. Конечно, полверсты спячиваться ни к чему, и на нескольких сантиметрах гусеничный трактор можно развернуть в любом направлении. Но дергаться взад-вперед придется, от этого сейчас никуда не уйти.

Дорога свернула в березнячок, разреженный ельником, перескочила ручей и повела к песчаному карьеру уже строевым лесом.

Мотор работал ровно и басовито. В кабине смотровое стекло усеялось крапинками пота. Душа у Вовки ликовала и пела: «Ну, что, Степан Сергеевич? Чья взяла?» Трактор слушался его, как умная лошадь.

Лес казался каким-то неправдашним. При свете фар и зелень хвои, и пестрота листьев приобретали особую сочность и напоминали скорее не настоящие деревья, а картину художника.

Перед взлобком дорога неожиданно раздвоилась, и трактор сам себе выбрал левую, неразъезженную, отвилку. Отвилка эта опять раздвоилась, и опять трактор отвернул влево.

Ночью лес узнавался трудно, и Вовка не сразу сообразил, что уже давно едет к карьеру заброшенным и опасным путем.

Лет пять назад носились на машинах с ветерком и по этой дороге, но когда вплотную к ней подступил овраг, с каждым дождем, с каждым таянием весенних снегов размываемый все сильнее, ретивая шоферня пробила к карьеру объезд. Но это ж для опытного механизатора овраг страшен, а для Вовки и сам леший — друг.

Овраг выходил к дороге не сразу. Вовка увидел сначала по правую руку от себя широкий темный проем в деревьях, из которого на него дохнуло сыростью, потом запорошенная палыми листьями и мертвой хвоей просека выскочила в сосняк, и уж только после этого деревья вообще отступили с правой обочины, а луч фар, не находя во что упереться и скользя по песчаному обрыву, так ни разу и не высветил дна оврага. Да неужто он бездонный?

Левая рука непроизвольно отжимала рычаг управления, заставляя трактор, и без того забирающий влево, еще круче вязать дугу. Вовка заметил это, когда гусеница соскребнула кору с осинки, ближе других выскочившей к дороге, и уже подмяла ее под себя. Нет, пока есть еще относительный простор для маневра, надо сантиметров на тридцать дать задний ход. Вовка переключил скорость и, покрываясь потом, лег всем телом на рулевой рычаг. Мотор освобожденно гудел, а Вовка давил и давил на ручку рычага и не понимал, отчего так легко двигателю. Боже ж ты мой, да он же работает на холостых оборотах — нога у Вовки онемело топила педаль сцепления. Вовка медленно отпустил ее, но это ему казалось, что медленно, а нога, видно, дрогнула — и трактор рывком качнулся назад. Вовка испуганно осадил его, не успев развернуть гусеницу. Суетливо переключив скорость, он послал трактор вперед и снова — на сей раз уже плавно — спятился. Истерзанная гусеницей осинка распрямилась обочь кабины. Кора с нее слезла клочьями. И Вовка представил, что могло бы произойти, доведись шпорами гусеницы вглодаться не в тонкий податливый прутик, а в ствол заматеревшей сосны или ели. Чего доброго, трактор могло б развернуть и поперек дороги — ни назад не сунешься, ни вперед не пройдешь. Хорошо, если шесть с половиной тонн веса подрагивающей машины распределятся таким образом, что центр тяжести окажется по эту, невидимую, черту на дороге, за которой тебе дарована жизнь, а если по ту, ближнюю к осыпи? Какие тормоза тогда остановят трактор?