Но молодой Дальний Восток не имеет вчерашнего дня. Никаких туманов. Все ясно, как стеклышко. В это стеклышко еще видно, как сложился Дальний Восток. Рядом с каждым явлением быта здесь еще видна организационная причина этого явления. Еще живы свидетели того, как строили Дальний Восток, ибо Дальний Восток непостроился стихийно, неизвестно как, когда и почему, — а его искусственно начали строить 70 лет тому назад.

Все ясно, как стеклышко. И более всего ясна тяжелая бездарность буржуазно-помещичьего государства и людей, которые строили Дальний Восток. Они строили на гладком месте. Природа честно внесла свой пай — неисчислимые богатства. Здесь давно можно было создать громадное культурное государство, но не создано ничего.

Почему? Как это случилось? Кто в этом виноват? Кто виноват в том, что этот богатый край почти пустынен и что немногие люди, которые там живут, почти ничего не значат на счетах культурного человечества?

В «Русской Старине» за 1879 г. напечатаны интересные воспоминания Венюкова о первых попытках заселить Амур в 1858 г. Автор служил при Муравьеве-Амурском, много видел и много знает. Он с горечью указывает основную причину неудачи колонизации: государство не позаботилась ни об устройстве дорог, ни об установлении регулярной, связи между поселками. «Вот почему амурская колонизация не вышла такой, как можно было бы ожидать по естественным богатствам страны», — говорит Венюков и прибавляет — «государство основывало колонии; и с первого же дня разоряло их своей неорганизованностью».

Вот оно самое главное, — помимо того общеизвестного, что было свойственно старому режиму во всех его делах и начинаниях.

Колонизация велась без организованности. Людей рассыпали без плана горсточками по тайге, не подготовив ее к приему оседлого населения, даже не проложив основных дорог.

Мудрено ли, что одни разбегались, другие дичали?

Так было в 1858 году. Колонизация без дорог и связи была очевидной бестолковщиной уже и для той эпохи.

Но вот прошло полвека. Государство увидело, что казачья колонизация ровно ничего не дала. Край оставался пустынным, земля лежала дикая, естественные богатства не разрабатывались, и даже военного охранения не получилось: когда в начале нынешнего столетия побережье стало подвергаться набегам хунхузов, казаки телеграфно потребовали у губернатора, чтобы им была выслана защита: дружина Ермака выродилась в порядочных лодырей. Губернатор Унтербергер вышел из себя. Он справедливо ответил, что не затем власти держат и кормят на границе казаков, чтобы при первой нужде посылать на их защиту солдат.

Стало ясно, что надо колонизировать край наново. Для этого был выделен, в первую очередь, участок, омываемый Амуром и его притоками— Бирой и Биджаной, «Биджано-Бирский район», как его тогда именовали.

В 1913 году сюда стали свозить переселенцев, — на сей раз крестьян из Украины.

Однако с замечательным тупоумием была снова повторена основная ошибка 1858 года: переселенцев опять разбросали горсточками среди тайги и болот, не обеспечив их жилищем: и не связав дорогами… Переселенцы убедились в пышных богатствах здешней природы; однако воспользоваться ими не могли и вскорости благополучно бежали. Благо, в 1913–1914 гг. уже не принято было пороть.

И вот прошло еще пятнадцать лет. Попрежнему глухо гудит тайга, попрежнему мокнут болота. В крае, где почва родит все, начиная от овса до суходольного риса и сои, немногие имеющиеся хлеборобы упрямо сеют только пщеницу, да и то мало; при широкой возможности культурного садоводства, здесь даже в городах не достать ничего, кроме дикого винограда и голубицы; на полях, созданных самой природой для огородничества, даже и картошки сажают мало; источники целебной минеральной воды приводят в движение примитивные крестьянские мельницы; графит, охра, железо, уголь, золото лежат в недрах земли, перекрытые медвежьими берлогами. Пышный край остается пустынным, плотность населения равняется 1 человеку на 1 км².

Вот почему теперь, едва появляются новые колонизаторы, как и здешние люди и чуть ли не сама тайга торопятся видеть их в первую очередь, чтобы сказать:

— Вот! Смотрите на наше пышное убожество, на наше бескультурье, и учитесь, как не надо колонизировать! Не завозите сюда ваших людей без подготовки местности, без ее изучения, без строго продуманного и хорошо взвешенного плана! Если и вы раньше привезете людей, а лишь потом станете думать, что с ними делать, куда их здесь в тайге девать, то и у вас ничего не выйдет, как не вышло ничего у ваших предшественников. Если вы повторите их ошибки, вы получите их результаты!

Суровое предостережение, но за него надо благодарить. Ошибка, когда ее повторяют, становится преступлением.

Сделав свое предостережение, действующие лица первых глав считают свою задачу выполненной. Она была серьезна. Без особой надобности они не будут отвлекать читателя от основных вопросов книги.

Хаим-Мордко Пинтель уверял, что евреев вообще уже нет, что остались одни только бывшие евреи. Пчеловод из-под Хабаровска держался иных взглядов.

В вагоне, между Тихонькой и Волочаевкой, за перегородкой кто-то неторопливо гудел архиерейским басом:

— Ведь вот, вы говорите — евреи… А никогда вам евреи не сварят стерляжью уху как следует.

Говоривший откусил с треском кусок сахару и, хлебая чай, продолжал:

— Я вам как пчеловод скажу… Стерляжью уху надо варить как? Надобно наловить ершей, отварить из тех ершей уху, и чтоб на медленном огне, чтоб хорошо уварилась. А потом, когда разварятся ерши окончательно, — их тогда д-долой, уху отцедить через тряпочку, а в этой, в ершовой ухе только тогда и варить стерлядь.

Бас говорил медленно, с расстановкой, очень наставительно. Можно было даже, сидя за стенкой, представить себе его жесты.

Выдержав паузу, он воскликнул:

— Ну, а теперь взять евреев… Я, боже упаси, не антисемит. Но евреи!.. Ну, подумайте сами! Евреи — это рыба-фиш. Им щуку подай, да потяжеле, да закати в нее перцу побольше, да нафаршируй ее…

В голосе было пренебрежение, но, правда, снисходительное. Бас даже спохватился:

— Грешно сказать, — ведь и щука по-еврейски— т-то-о-оже бывает, знаете, зн-наменитая! Иная тебе евреечка такую щуку заправит, что, конечно, пальцы оближешь… Но это — где? Это — на Украине.

Бас опустился до полушопота, но тотчас опять повысил голос:

— А в наших местах — это вам не Украина. Здесь рыбу-фиш и не жди. Здесь… здесь…

Он подыскивал слова. Нашел:

— Здесь евреям придется круто… Куда им со здешней жизнью управиться? Это я вам как пчеловод скажу.

Собеседник баса, доселе молчавший, сказал жидким тенорком:

— Они, евреи, до щуки мастера, потому что щуку — сходил на базар и купил. А здесь тебе, в Биробиджане, на базар не сходишь и рыбы не купишь. Либо сам налови, либо так сиди… А уж наловить…

Последней фразы он не закончил: и так понятно, что ловить рыбу в диких таежных реках — не еврейское дело.

Тенор высказался далее в том смысле, что никогда евреи, как племя слабое, не удержатся в Биробиджане.

Пчеловод, густо кашляя, соглашался с этим взглядом.

Разговор происходил в вагоне поезда, шедшего в Хабаровск. Я слушал его внимательно. Меня всегда интересует, что думают пчеловоды о разных сторонах еврейской жизни. Но мне надо было сойти на станции Волочаевка, — я ехал в еврейскую коммуну Икор.

На вокзале почти никого не было. Стояли двое железнодорожников и с ними молодой мордастый казак, рослый, крепкий. Одет он был в ладную поддевку, а из-под шапки-кубанки, выбиваясь на самое ухо, висел клок тяжелых и лихих кудрей.

Я рассчитывал, что на станции будет кто-нибудь из Икора.

— Да вот ведь он из Икора! — сказал железнодорожник, указывая на мордастого казака.

Мордастый, действительно, был член коммуны «Икор», еврейский парень из-под Минска. Он приехал в Биробиджан в мае прошлого года и провел здесь первый и самый мучительный период колонизации, когда разбегались все, а оставались только фанатики. Он остался, перенес дожди, наводнение, гнус, голод, падеж скота, морозы, развал, деморализацию и склоку. И вот у него налились щеки здоровьем, которое можно взять руками, и над ухом раскачиваются кудри.