Потом мелькнула мысль, не Джим ли это вломился и будет теперь стоять под дверью и надоедать мне своими выкриками типа: «Надеюсь, уж с этим-то ты знаешь, что делать» или «Клэр мне как сестра. Если ты ей шесть палок не кинешь, я распотрошу тебя, как рыбу».
Думать в такое время про Джима – это уж ни в какие ворота не лезло, у меня от этого почти все опало.
Почти.
Клэр что-то такое невероятное учудила с собой внутри, отчего возникло ощущение, будто у ее органа имеется кулак и он стиснул мой член, словно полимерную игрушку-антистресс. Спасите-помогите!
Тут я опять перестал себя помнить (а контролировать и подавно). Мне с ней было так хорошо, что я ни за что не хотел останавливаться, да и ее «кулачок» без устали обжимал меня, так что рыдать хотелось, до того хорошо было. Теплый такой, крепкий «кулачок» – идеальный, по мне. Хотелось быть полным балбесом и, как в кино, сказать ей, что для моего члена ее интимное местечко, как яблочный пирог. И не просто какой-нибудь яблочный пирог, а яблочный пирог, который только в самом хорошем кафе бывает. Там, где подают его таким пышным и вкусным, что можно хоть одиннадцать штук слопать. Я готов был слопать одиннадцать миллиардов девушек по имени Клэр. Когда я вонзался в нее, Клэр слегка вскрикивала, и от этого все во мне торопило меня к концу, подгоняло куда быстрее, чем хотелось бы. Слыша эти вскрики, я понимал, что она не хочет, чтоб я останавливался, и от того, что ей хотелось меня чувствовать, у меня головка едва не раскалывалась… обе сразу, то есть.
Я поцеловал Клэр в попытке попробовать сдержать накатывавшее извержение, но вышло только хуже. Губы ее были самым вкусным, что я пробовал в жизни, а ее язычок, скользящий по моему, заставил мой член заходить в ней ходуном. Проталкиваясь в ее радушное тепло так, что глубже некуда, я изверг семя с таким пылом, что на миг даже перепугался, как бы под таким напором не лопнул презерватив.
Нам всем известно, сколь велика пробивная сила моей спермы. Могло и повториться. Опять. Эти маленькие головки с хвостиками бились о натянувшуюся броню врага детей и суматошно визжали: «Мужик старается нас уничтожить! К черту этого мужика!»
Только-только покатила первая встряска извержения, как сквозь запертую дверь спальни донесся слабенький голосок:
– Мамочка, я пить хочу.
Не выдержав, я рассмеялся, прямо в разгар того, как бил в гондон струей из тысяч яростных, размахивающих кулачками, головастиков. Ноги и руки Клэр накрепко вцепились в меня, и я рухнул прямо на нее, стараясь не наваливаться всем весом. Мне куда как хотелось, чтоб она осталась живой и мы смогли бы проделать все это снова. На некрофилию меня как-то не тянет.
Какое-то время мы лежали, тяжело дыша, и я снова стал похохатывать. Как же я мог забыть, что в доме ребенок?! Я-то на полном серьезе думал, что в дом, может, убийца с топором вломился и вежливо стучится в дверь, прежде чем проломить ее. Невесть отчего это для меня было логичнее, чем помнить, что у меня есть ребенок и что он в доме.
– Мамочка!
– Минутку! – пронзительно крикнула в ответ Клэр прямо мне в ухо.
Я приподнялся так, чтоб видеть лицо Клэр, и спросил, не примотает ли она сына липкой лентой к кровати, когда мы займемся этим в следующий раз. Честно говорю, не ожидал, что ее лицо так радостно расцветет. Про клейкую ленту я шутил. Вроде бы как.
– Надо что-то выдумать, чтоб сказать ему, чем мы занимаемся, – предложила она.
– Ты что… мать твою, уууу-уй, – выплевывал я междометия, делая при этом «круглое» лицо.
Вот опять. То же сжатие внутри. Это что ж такое?
– Лады, какого черта ты только что сделала своими интимными мышцами? Не знаю, есть ли такие, но, по-моему, я запросто опять кончил.
Она рассмеялась, и это движение разом вытряхнуло мой опавший член из нее. Хотел было губы надуть от обиды, но вовремя вспомнил, что Гэвин все еще стоит у двери спальни.
От мы козлы! Надеюсь, он голову до крови не поранил?
«Извини, сын, мамочка с папой увлеклись игрой «спрячь колбаску». Как твоя рана на голове?»
Я скатился с Клэр и схватил с тумбочки несколько салфеток, чтоб избавиться от презерватива. Я только что не хмыкнул на поднявшийся внутри него вой и погрозил головастикам пальчиком: «Ха-ха, мальчики. Не в этот раз!»
– Кегеля, – донеслось из футболки, которую Клэр натягивала через голову. Потом она, быстро раскачиваясь, натянула юбку.
– Погоди, что? Ты сказала «кегля»? При чем здесь кегли, ты о чем?
В этот момент Гэвин уже тряс дверную ручку так, что я не удивился бы, останься та у него в руке. Перекинув ноги через край кровати, я мигом натянул трусы и пошел к двери вместе с Клэр.
– Да не «кегля», а Кегеля, упражнения такие[83], Дженни, – засмеялась Клэр. – Кстати, это от них со мной все чудеса секса.
Захотелось ее по попке шлепнуть за то, что она меня Дженни обозвала, но не успел. Она распахнула дверь, за которой, упершись лбом в косяк, стоял Гэвин. По лицу малого было видно, как ему досадливо и скучно. Клэр опустилась на колени и обняла его.
– Слышь, дружище, ты в порядке? Испугался или еще что? – спросил я, ероша волосы у него на макушке.
– Чем это вы тут занимались?
Во, дает! Безо всяких околичностей – прямо в точку.
Клэр отстранилась от Гэвина и глянула вверх, на меня.
– Э-э… ыыыммм, – тянула она.
– Вы что, вдвоем в какую-то игру играли? – спросил сын.
Тут я тихонько заржал, представив, как наподдала бы мне Клэр, если б я рассказал ребенку о правилах игры «спрячь колбаску». «Первое правило при игре в «спрячь колбаску»: никогда не стучать в закрытую дверь во время игры, если только у тебя кровь из глаз не течет или не загорелось что-нибудь. Типа твоих волос. Все остальное может подождать до окончания игры».
– Так мы по телефону звонили. Очень важный телефонный звонок, – объяснила Клэр.
Гэвин взглянул на нее с заметным недоверием.
– На большое расстояние был звонок, – сказал я. – На самом деле очень большой и очень важный. Мы ни минуты больше ждать не могли, чтоб разговор начать, а когда говорили, то остановиться не могли, не то было бы… больно. Вот поэтому и не открыли дверь сразу, когда ты постучал. Ага, в самом деле, очень большой разговор. Мама твоя даже кричала, когда убедилась, насколько он велик.
Тут Клэр не сдержалась, потянулась и ущипнула меня за ляжку, сухо заметив при этом:
– Твой отец слишком преувеличивает, насколько велик на самом деле был телефонный разговор.
У меня рот сам собой открылся, а Гэвин как-то странно поглядел на меня. Клэр же, стоя на коленях, раздраженно смотрела на меня, даже не замечая, что у нее только что сорвалось с языка.
Я же сам не свой сделался, внутри все запело, захотелось нагнуться, сграбастать их обоих в объятия и скакать по комнате. Мы еще не успели обсудить, как сказать Гэвину, кто я такой. Я больше всего на свете хотел, чтоб он звал меня «папа», но, думая о Клэр, не желал подталкивать события. Она ведь столько времени одна на себе весь этот воз тащила, я вовсе не желал наступать ей на ноги. Хотелось, чтоб она сама пришла к такому решению, зная: в том, что касается Гэвина, она может мне верить.
Заметно было, когда она вдруг осознала. Лицо у нее ужасно побледнело, и я даже струхнул на мгновение, как бы она не упала в обморок у моих босых ног. Несколько раз она переводила взгляд с Гэвина на меня, потом глянула на меня в упор и быстро встала на ноги.
– Боже ж мой. Прости. Даже не сообразила, что только что сболтнула, – зашептала она, оглядываясь на Гэвина, не слышит ли. А тот стоял себе, глядя на нас, как на парочку идиотов. – Черт. Прости! Скажу ему, что пошутила. Скажу, что говорила про телефонный разговор или еще что-нибудь. О, боже мой! Какая же я тупица, – бормотала она.
Я потер ладони и взял ее за руки, чтоб успокоилась. Потом заговорил:
– Вот что, послушай меня. Все прекрасно. На самом деле даже лучше, чем прекрасно. Я хотел попросить тебя рассказать ему, только боялся, ты подумаешь, что еще слишком рано.
