Где-то там, на небесах, плакал от сострадания младенец Иисус. Или, может, это в ушах у меня звучали стоны собственного умирающего достоинства. Уверена, мы с Джимом и Лиз выглядели так, словно только что стали свидетелями ужасной автомобильной аварии. И, по сути-то, так оно и было. У меня было такое чувство, будто весь стол оказался опоясан лентой, какой полиция огораживает место преступления: «Проходите, проходите, граждане, тут не на что смотреть – всего-то осколки моего раздавленного самоуважения».

Совершенно уверена, что у меня дыхание перехватило, а Лиз толкнула Джима в грудь, чтоб тот закрыл рот, который так и оставался широко раскрытым, не выбросив из себя до конца фразу: «Какого лешего такое и впрямь творится?!» С минуту я пыталась понять, не является ли устроенный ими балаган одним тщательно продуманным планом, цель которого – заставить меня обмолвиться и признаться. Все сидящие за столом – исполнители этого жутко коварного плана? Я обратила взгляд на Картера, по его реакции и виду поняла, как ему неловко, что он вовсе не собирался свернуть мне шею за сохранение от него тайны, о которой он знал, и он знал, что я знала, что он знал.

Таааак!

Я принялась нервно притопывать, нога у меня ходуном заходила вверх-вниз. Лиз под столом протянула руку и положила ладонь на мое колено.

– Дрю… Господи… старик, – бормотал Картер, недовольно качая головой.

– Клэр…

Я перебила Лиз. Она обратила ко мне взгляд, в котором ясно читалось: вот она, идеальная возможность все прояснить, – только я к такому повороту еще не была готова. Разве можно вот так, через стол, на глазах у народа? Неожиданно меня понесло:

– Так вот, когда-то мы с этим парнем, Максом, вместе в баре работали. Ну, стали добрыми друзьями, и, казалось, у нас было много общего.

Я удобно обошла стороной то, что составляло главный наш общий интерес: в то время мы оба были родителями-одиночками.

– Несколько лет назад мы старались найти поддержку при оформлении всяческих выплат. Отец Макса, недавно овдовевший, вышел на пенсию и перебрался в квартиру над гаражом. Лето было в разгаре, все мы сидели дома, смотрели кино. Его отец решил собраться и отправиться на несколько часов порыбачить. Так что он уходит, а мы принимаемся возиться на диване.

Все сидевшие за столом перестали жевать и уставились на меня, пока с моих уст непрерывным ручейком лился этот рассказ.

Поверить не могу, что делаю это. Одно унижение прикрываю другим.

– Так вот, мы оба ниже пояса голые, и Макс без проблем попадает прямо куда надо. Ровно через две секунды открывается входная дверь, и входит его отец. Он слишком озабочен тем, как пройти в дверь со своей удочкой и коробом со снастью, чтобы обращать внимание на то, как мы шебуршимся на диване, пытаясь прикрыть голые задницы одеялом.

У Дрю плечи тряслись от молчаливого смеха, Картер же смотрел на меня сочувственно, а все остальные лишь головами кивали, поскольку уже слышали эту историю.

– Так вот, его отец проходит прямо в гостиную, усаживается посреди нее на пол, спиной к нам, и принимается разбираться в своем коробе, пространно сообщая нам, что озеро закрыто для рыбалки. А мы тем временем у него за спиной устроились себе на диване под толстым ватным одеялом – на дворе середина июля, заметьте.

– Вовсе никаких подозрений не вызывает, – пошутил Картер.

Наконец, собрав волю в кулак, я решилась взглянуть на него и, когда убедилась, что он не смеется надо мной, сделала глубокий вдох и продолжила:

– Ну да, совсем никаких, если учесть, что у Макса в доме кондиционера не было, а в тот день жара стояла под девяносто восемь градусов[45].

Дрю изумленно покачал головой:

– Так и как же вы, черт побери, вывернулись?

– Ну, я-то сидела, объятая страхом, а Макс стал копаться в диванных подушках, отыскивая свои боксерки. И чем больше он копошился, тем больше одеяло грозило сползти с моих голых по пупок ног. Я вцепилась в него мертвой хваткой, а отец Макса в паре шагов от нас все бормотал про приманку да наживку. Наконец-то Макс отыскал трусы с шортами и взялся влезать в них под одеялом. А я тем временем, по-прежнему накрепко вцепившись в одеяло, ощупью искала свое нижнее белье, но никак не могла его найти. Но вот наткнулась на шорты и быстренько натянула их. Когда Макс откинул одеяло с наших колен, я едва победный клич не издала, потому что у меня по спине уже струйки пота бежали от напряжения.

Рассказ мой всех позабавил, и в данном случае я не слишком-то возражала – лишь бы они перестали трепаться о том, как мне саму себя ублажить, или о промахе Картера, пустившего кровь невинности.

– Клэр, ты забыла про самое смешное, – напомнил мне Джим.

– А-а, ну да. Так вот, когда Макс сдернул с нас одеяло, мои трусики, должно быть, запутавшиеся где-то в складках, порхнули в воздухе и попали прямехонько в затылок его отцу.

– И что же ты сделала? – спросил Картер.

– То, что и всякая уважающая себя взрослая женщина, окажись она на моем месте: вскочила и сломя голову бросилась вон из того дома, притворившись, что ничего такого вообще не было.

Остаток вечера прошел вполне прилично. Правда, каждую пару минут, стоило разговору стихнуть, Лиз делала мне большие глаза и кивала в сторону Картера. Она всерьез ожидала, что я выболтаю тайну всей моей жизни прилюдно и мимоходом, то есть между сменой блюд на ее ужине.

«Благодарю, яблочный пирог получился великолепный. А вам известно, что «яблоко» происходит от латинского слова «alum», что означает «ты меня обрюхатил»?»

После того как с ужином было покончено и Лиз отправила мужчин мыть посуду, мы с ней и Дженни взялись за мозговой штурм, сочиняя названия для бизнеса. Остановились на трех, которые нам очень нравились и из которых мы никак не могли выбрать лучшее. Рано обрадовались! Когда к нам присоединились парни, все наши задумки сразу же полетели к чертям собачьим. Нет, на самом деле, просто удивительно, как быстро они проделали путь от нуля до гадости.

«Пластик и мастик».

«Петушки и пирожки».

«Секс и конфетки» (разрешаю догадаться с одного раза, чье это предложение).

«Мази и крема».

«Ловкие дамские пальчики».

«Петушиные колечки и крендельки».

Я сидела на диване и все время изображала заинтересованность, хотя только тем и занималась, что не сводила глаз с Картера. Всякий раз, когда он улыбался, у меня возникало ощущение, будто я в открытом космосе и у меня воздух в баллоне закончился, просто безумие какое-то. Я ведь даже толком ничего не знала о его характере, семье, увлечениях. Подумаешь, разок пообжимались?

Всего лишь парень, с которым мне суждено было провести одну-единственную ночь, кому я сочла вполне возможным принести в дар самое главное, что способна подарить девушка, – свою чистоту. Той малости, что я провела с ним, вполне хватило для неувядающих воспоминаний о том, как мы оба похожи. Мне пришлось исключительно в одиночку это «воспоминаньице» любить, лелеять и лепить в надежде изваять нечто, напоминающее хорошо воспитанного ребенка, которому не понадобятся годы терапии из-за моего родительского неумения.

Впрочем, никакие сходства наших характеров или взаимное влечение в данный момент не имели никакого значения. Стоит мне только сказать ему, что он отец и у него есть сын четырех с половиной лет, он, наверное, возненавидит меня. У меня-то, по крайности, девять месяцев были, чтоб к этой мысли привыкнуть. Ну, какой одинокий роскошный мужчина, едва разменявший третий десяток, захочет, чтоб ему сообщили, что отныне и до конца жизни ему предстоит тащить на себе гигантскую ответственность?

Когда я ему скажу, он должен в горы умчаться. Вскрикнуть, обернуться и бежать… вроде персонажей из мультиков, которые в пылу погони проскакивают через закрытую дверь, и становится видна одна только громадная дыра в дереве, по форме повторяющая очертания бегущих. Мне необходимо просто подготовиться к такой, в общем-то, предсказуемой и нормальной реакции. И не в том тут дело, что я могла бы обвинить его. Это совершенное безумие! Мы с Гэвином вполне отлично жили сами по себе – до сих пор, во всяком случае. Нельзя тосковать по тому, чего у тебя никогда не было. Если он предпочтет никогда не заговорить с нами вновь – так тому и быть.