Облако широко развело руки:

— А вот и ты… Я знал…

Жозефу хотелось кричать, но крик застрял в горле.

— Поди… Поди прочь!..

А потом вдруг голос к нему вернулся: «Ах, не хочешь!» — голос вернулся к Жозефу потому, что он вспомнил про карабин; он остановился, оттянул затвор и зарядил ружье.

Но тот, другой, не остановился и продолжал подниматься к нему навстречу.

А Жозеф поднял глаза только однажды, когда целился, прижав карабин к плечу; поднял глаза и увидел, что тот был совсем близко и еще больше вырос; Жозеф выстрелил.

Но в ответ услышал только громкий смех.

Он увидел, что этот кто-то продолжал идти прямо, пока сам Жозеф пытался обойти его стороной; он увидел его одежду, обвисшие усы и рот, который открывался все шире и шире, потому что смеялся все громче; и Жозеф выстрелил второй раз.

Пуля прошила идущего насквозь, словно туман, словно обрывок горных испарений; пуля попала в ледник, затрещавший от удара.

Пуля попала в ледник, и ледник затрещал, а вода все так же вырывалась из расселины. Звук выстрела несся по склону, и от этого звука посыпались вниз камни, и вся гора словно пришла в движение.

А этот кто-то все приближался. Жозеф выстрелил в третий раз, прямо в упор; однако тот продолжал идти, Жозеф успел увидеть, как он идет, а потом закрыл глаза, почувствовал, как земля уходит у него из-под ног, и упал навзничь.

Должно быть, было уже часов десять или одиннадцать утра. Бартелеми шел вдоль реки вверх по течению. Его удивил шум, который, как ему казалось, доносился с ледника. Никогда еще не было такой тяжелой жары, как в это утро; двигаться было трудно, и все едва держались на ногах. Бартелеми часто останавливался, ему не хватало воздуха, и приходилось делать глубокий вдох, вытянув губы трубочкой. Бартелеми удивляла жара и то, что в последние два дня в реке стало меньше воды, ее стало меньше, хотя должно было бы быть наоборот; вот поэтому он и отправился к леднику, пошел посмотреть. Его удивляли и звуки, доносившиеся с ледника, это был треск, похожий на кашель; ледник кашлял, а Бартелеми шел к нему, и все вокруг виделось ему в странном свете, словно он смотрел на мир через дымчатое стекло; и небо было какого-то странного цвета, а ледник снова затрещал, хотя на нем, по крайней мере на видимой его части, Бартелеми не заметил ничего подозрительного. Он внимательно осматривал ледник снизу до верху, поднимал голову, поднимал ее все выше и выше, закидывая ее все дальше назад; он снова осмотрел ледник, но ничего не увидел. И поэтому он пошел дальше, постояв немного, чтобы передохнуть.

Ледник все трещал, а он, в который уж раз, проверил, висит ли на шее записка; проверил, и двинулся дальше. Ледник трещит: а он идет, дыша ртом, как астматик, и замечает, что поток почти совсем скрылся среди камней. И это все очень удивляло Бартелеми. Говорят, что он был очень любопытен, и только поэтому пошел дальше, не заботясь о том, что может случиться.

И тогда ему показалось, что он что-то увидел, увидел там, наверху. Увидел, когда в очередной раз остановился, закинув голову назад. Он заметил на краю ледника, ближе к высокому левому его откосу и чуть ниже первой линии снегов какую-то точку, точку, которая двигалась, спускалась вниз, повиснув в воздухе надо льдами, и над вами; быстро спускалась к вам, чернея на фоне серой скалы под шапкой тумана. Сначала точка была совсем маленькой, но потом стала расти и расти; тогда Бартелеми подумал: «Наверное, это Жозеф»; и еще он подумал: «Подожду-ка его здесь». А потом, когда точка скрылась за выступом скалы, он отошел в сторону, то есть шагов на сто вправо; там он споткнулся о камень, потому что все время смотрел вверх, и ударился так сильно, что чуть не упал; он споткнулся, и, чтобы удержаться на ногах, сделал еще несколько шагов, раскинув руки в стороны. Вот, что там с ним случилось, но он едва ли обратил на это внимание и не заметил, как записка соскользнула у него с шеи.

Теперь у спускавшейся сверху точки можно было различить туловище, две руки, ноги. Это и в самом деле был Жозеф. Бартелеми узнал его по походке: его нельзя было не узнать. Бартелеми приложил руки ко рту и во все горло крикнул: «Эй! Жозеф»; но шум реки заглушил его крик. Жозеф его не услышал, или сделал вид, что не услышал, но продолжал спускаться, а ледник продолжал трещать и время от времени кашлял. Ледник потрескивал, кашлял все чаще и все глубже, но теперь Бартелеми его не слышал, потому что, продолжая наблюдать за Жозефом, был занят своими мыслями и спрашивал себя: «Откуда он идет?», а потом подумал: «Хорошо, что он возвращается. Мы вместе спустимся к хижине». А треск продолжался. Бартелеми не обратил внимания на то, что треск все усиливался, что трещало прямо над ним, в громоздящихся друг на друге зелено-голубых слоях на вершине ледника; не заметил он и того, как начал трескаться верхний плотный слой тумана. Поэтому он и не понял, почему так испугало Жозефа открывшееся в тумане окно; но он увидел, что Жозеф вооружен, увидел, как он сдернул с плеча карабин и взялся за него обеими руками; потом он увидел, как под ноги Жозефу посыпались камни, потекли, как вода, словно кто-то невидимый шел к нему по осыпям. Там никого не было, но слышался чей-то голос, а потом как будто бы смех. Когда Жозеф обернулся, прицелился и выстрелил в первый раз, Бартелеми подумал: «Что он делает, он что, совсем спятил?»

В кого он стрелял? Да, он и в самом деле сошел с ума. И тут раздался второй выстрел.

Тогда Бартелеми машинально сунул руку под рубаху; он сунул руку под рубаху, а Жозеф продолжал бежать, потом снова обернулся и стал целиться, непонятно, во что; Бартелеми засунул руку под рубаху, и удивился, потому что в руке ничего не было. Он внимательно посмотрел на руку: она была пуста. Он долго шарил по шее и по груди, осмотрел все вокруг, поискал под ногами; в это время прозвучал третий выстрел, и показалось, что весь ледник двинулся на вас, дохнув вам прямо в лицо; но этот ветер дохнул не в лицо Бартелеми, а ему в спину.

Порыв ветра ударил его в спину, а потом раздался грохот, похожий на тот, что бывает в начале грозы, грохот с треском, рокотом и свистом.

Бартелеми со всех ног бежал к хижине.

Остававшиеся на ногах коровы разбрелись по пастбищу; они увидели, как он бежит, и повернулись в его сторону; а потом, поняв, что он и не думал останавливаться, побежали следом за ним.

Одна, две, три, пять, а потом и все остальные коровы устремились вслед за Бартелеми. Одни бежали с ним рядом, другие — за ним, а некоторые, особо резвые, бежали впереди. Чем дальше они бежали, тем больше их становилось, звенели колокольцы, но их уже не было слышно; пятнадцать коров, двадцать, двадцать пять, все, что оставалось от стада; и вся эта масса решительно катилась вперед.

Они пронеслись мимо хижины; подняли и прихватили с собой два полумертвых тела: хозяина с племянником, — а потом ринулись по дороге, ведущей в деревню, галопом, вперед…

Ну так вот, в понедельник с колокольни раздался похоронный звон; сами похороны были назначены на десять.

Первый раз зазвонили на рассвете, но надо сказать, что в тот день рассвело поздно; проще сказать, что и вовсе не рассветало, и все дивились цвету неба на юге, то есть, в глубине долины.

Наверное, несложно было понять, что это значило, но, казалось, никто ничего не понимал; а может быть, все всё понимали, но делали вид, что не понимают: встали, занялись обычными делами, женщины варили кофе; тут снова раздался звон; а потом все стали пить кофе.

Сначала сменили два караула: тот, старый, над деревней, и двоих караульных у моста, которых выставили накануне вечером; сменили караул и пошли пить кофе.

Все притворялись, что чем-то заняты: что-то прибивали, убирали навоз.

Теперь похоронный звон звучал, не переставая, и все старались не отходить далеко от дома; тем более, что пора было переодеваться, и женщины уже приготовили нам воскресные костюмы и чистые рубашки, и надо было бриться; поэтому нам не удалось ни встретиться, ни поговорить тем утром, когда звучал похоронный звон, похоронный звон, похоронный звон…