Странно даже: чем дальше я продвигаюсь на восток и чем ближе середина лета, тем становится студенее, В средней полосе, на юге, да всюду, кроме этой непонятной Арктики, к середине лета становится жарче, а здесь наоборот. В июне в Мурманске было куда теплее, чем тут в июле. Нигде на всем уже довольно длинном и продолжительном пути я не встретил такой отвратительной погоды, как в Тикси.

— Ничего, — утешает меня Анатолий Вениаминович, — еще и потом изойдете, и комарики вас покусают в свое удовольствие…

— На востоке от Тикси?

— Именно. Уже в Чокурдахе будет куда теплее, чем у нас… Вы откуда летите? И побывали на Диксоне? У меня там мать работает, поваром. Может быть, она вас кормила.

— А вы в Арктике давно?

— С тридцать восьмого. Начинал тоже на Диксоне. Потом два раза съездил в Антарктиду, радистом. В Йеменской Арабской Республике был в длительной командировке. Советский Союз там морской порт построил в Ходейде, так я на портовой радиостанции работал. Йеменцев морзянке обучал…

В комнату без стука вбегает молоденькая девушка в ватнике и вязаной шапочке, из-под которой выглядывают завитки белобрысых волос.

— Я сейчас эти замеры проведу, а больше не поеду! — заявляет она сходу. — Трещины! Без конца объезжать приходится!

— Да, опасно, — говорит начальник станции. И, повернувшись ко мне: — Они ходят до самого сноса льда, а у берега лед уже тонкий. Там у нас барометры установлены. Берем пробы воды с разных глубин, измеряем температуру. Мы измерим, другие измерят, а в итоге — прогноз, когда растает лед.

— Неужели он до сих пор не весь растаял?

— А вы не видели? Есть маленько. Очень трудная весна. Пользуясь случаем, спрашиваю у Ярлыкова, что там на бывшей полярной станции острова Сагэстыр.

— По-видимому, скоро перестанет существовать, — он тихонько вздыхает. — А жаль. Это ведь станция первого Международного полярного года — с августа 1882-го по август 1883-го. И работали на ней известные ученые. Доктор медицины зоолог Александр Александрович Буиге, помощником у него служил геолог Толль… Да, да, тот самый Толль. После они вдвоем исследовали Новосибирские острова.

Некоторое время начальник станции молчит, очевидно что-то припоминая.

— У нас остались и другие свидетели прошлого. Например, кресты на мысе Маяк. На одном кресте вырезано «1880», на другом — «1890»… А чьи они, бог их знает… В дельте Лены есть урочище Американхая. «Хая» — по-якутски «гора». Там тоже стоит полуистлевший крест, очень памятный, между прочим. С надписью на английском языке. Надписи той уже не прочитать, но она воспроизводилась в книгах: «Памяти двенадцати офицеров и матросов с американского полярного парового судна «Жанетта», умерших от голода в дельте Лены в октябре 1881 года»…

…На Тикси замыкаются все полярные станции. Восемь раз в сутки здесь принимают весь комплект сведений о погоде. Сюда поступают данные с метеостанций Новосибирской, Ташкентской, Хабаровской зон. Шлют свои данные Гренландия, Исландия, Швеция, Норвегия, Польша. Все это наносится на синоптические карты, по которым составляется прогноз погоды.

Мы заходим в аппаратный зал. Он в комнатных цветах и поэтому как-то по-домашнему уютный. Все жизненные центры его надежно упрятаны в ящики зеленого цвета — приемные радиостанции — с бесчисленными глазками, кнопками, приборами. Все это живет, мигает то зеленым, то красным, сияет эмалью и шевелит усами стрелок.

— Принимаем радиограммы о состоянии ледовой разведки, — продолжает рассказывать Анатолий Вениаминович. — С судами поддерживаем связь, получаем от них диспетчерские донесения, частную корреспонденцию… Сегодня много писем? — обращается он к вахтенному.

— Хватает, — отвечает молодой человек с наушником, лихо прижатым к одному уху. — Все больше поздравительные. Кто с днем рождения, кто с законным браком. Один чудик с северной «полярки» стихи сочинил, хочет, чтобы его подруга прочитала.

На всякий случай я переписываю стихи полярника в блокнот, авось пригодятся.

— Так какая же погода в Чокурдахе? — напоминаю, уже прощаясь.

— Ба! — Анатолий Вениаминович смешно хлопает себя по лбу рукой. — Валентин Михайлович, посмотри, пожалуйста, что там сегодня в Чокурдахе? Восемнадцать градусов в полдень было? Ну вот, я ж сказал. А у нас… — он смотрит на термометр за окном. — У нас ровно три.

— Три градуса жары, как говорил один мой знакомый в Норильске.

— Ночью еще снежок может пойти, так что не удивляйтесь.

Да, разная бывает весна: трудная и легкая, поздняя и ранняя, дружная и затяжная, календарная и астрономическая. Я бы еще прибавил сюда весну арктическую как некую самостоятельную единицу. Метеорологи подсчитывают, с какой скоростью в том или ином году шествует весна по стране с юга на север, и называют, например, цифру — шестьдесят пять километров в сутки. Но у Арктики своя мерка, свой масштаб. Где-то на дальних подступах к ней эта скорость резко падает, торжественный ход весны натыкается на преграду — тающие льды, дыхание Ледовитого океана, и весна уже не шествует, не разливается по земле, не затопляет ее потоками теплого, ароматного воздуха, а плетется так, что ее без труда обгоняет неторопливый пешеход с палочкой, а то и вовсе топчется на месте.

Литератор Олег Куденко, изъездивший Арктику и хорошо написавший о ней, назвал Арктику теплой. Она и верно теплая. Ее согревает тепло человеческих сердец, какие-то свойственные ей одной дружеские отношения между людьми, когда становится необременительным гостеприимство, появляется не только необходимость, но и внутренняя потребность делиться последним, что у тебя есть, с совершенно незнакомым человеком, которого ты, возможно, никогда больше и не увидишь, оказать ему услугу, помочь в беде, разделить с ним его радость и печаль.

…Через несколько дней я прощаюсь со своими новыми знакомыми в Тикси и лечу дальше, на восток. Посадки до Чокурдаха не будет, и расстояние в восемьсот с лишним километров самолет покроет одним гигантским прыжком меньше чем за два часа.

Вчера погода несколько улучшилась, угомонился ветер, унес тучи к югу, и теперь мощная толща воздуха, отделяющая пассажиров от земли, чиста и прозрачна, лишь кое-где висят бесформенные, матово-белые облака, но они не мешают обозревать землю. Лиственничное редколесье зубцами вклинивается в тундру и отчетливо делит видимое пространство на две части — лесистую и безлесную, голую.

Осталась позади тонкая, вплетенная в тундру ленточка могучей Яны, какой-то поселок на крутом ее берегу, и вот уже внизу те реки и речушки, которые впадают в Индигирку — одну из великих рек Сибири.

Нет, это, конечно, не Лена — длина Индигирки «всего» тысяча семьсот километров, и она даже не выходит за пределы Якутии. Но есть у этой реки две особенности, которые заставляют относиться к ней с должным уважением. Это завидная скорость течения — до пятнадцати километров в час в том месте, где она перепиливает хребет Черского, — и пять страшных порогов, растянувшихся на сто километров.