Эвенки утверждали, что переплыть эти пороги никто не может, потому что у третьего порога живет злой дух, который опрокидывает лодки и разбивает их о скалы. В 1931 году, через триста лет после похода казака Ивана Постникова, открывшего для русских Индигирку, сюда пришла экспедиция, возглавляемая Владимиром Даниловичем Бусиком. Бусик решил преодолеть порожистое место на моторной лодке. Все члены экспедиции выразили желание быть вместе со своим начальником, но лодка вмещала только троих. На третьем пороге двое из трех — В. Д. Бусик и его помощник Е. Д. Калинин — утонули.

Исследовавший Индигирку С. В. Обручев писал, что из всех рек, которые ему приходилось проплывать, Индигирка самая мрачная и страшная по своей мощи и стремительности. Но сюда, в низовья, она пришла, укротив свой буйный нрав, и уже не мчится с грохотом, напоминающим клепальный цех, а одна движется, величественно и спокойно, словно отдыхая после буйства.

В свете солнца река блестит серебром, видна голубая пристань, пароходы, выкрашенные в разные цвета лодки, поселок. Все это стремительно приближается, увеличивается в размерах, и вот уже мелькают по сторонам посадочной полосы, отражая солнце, колпачки погашенных электрических ламп.

Нетерпеливые пассажиры толпятся у выхода и заглядывают в иллюминаторы — нет ли знакомых? Меня же интересует другое: холодно в Чокурдахе или нет. Но вот распахивается дверь, и — о счастье! — в самолет врывается удивительно теплый воздух, пахнущий смесью бензина, травы и земли.

Я беру на руки ставшие досадной помехой брезентовый плащ, телогрейку и не спеша шагаю по летному полю, наслаждаясь теплом, которое ощущаю впервые за все время поездки. Не хочется верить, что где-то южнее, однако ж не очень далеко отсюда, в бассейне Индигирки, находится полюс холода. Вспоминается телевизионная передача «Клуба кинопутешествий» об этой реке, сказанные торжественным голосом слова: «Семьдесят два градуса ниже нуля! Трудно даже представить. Огонь не горит. Птицы падают замертво».

Но это, понятно, зимой, в самом студеном январе, а сейчас на дворе все еще благодатный летний месяц июль. Впрочем, до зимы осталось не так уж много: она приходит сюда в октябре. Зима в этом краю не уходит далеко, а как бы стоит за дверью своего дома, ожидая подходящего случая, чтобы снова вернуться.

Чокурдах, что в переводе означает «кремневая деревня», на деревню совсем не похож. Это довольно большой, раскинувшийся на берегу Индигирки поселок, центр огромного (пять Бельгии) и еще недостаточно изученного Аллаиховского района, где каждая экспедиция до сих пор открывает что-нибудь новое. Широкие улицы, много каменных домов, котлованов с торчащими сваями.

Поселок перенесли на это место в тридцатые годы, разобрали старую Аллаиху, да так тщательно, что от нее не сохранилось даже самого малого кружка на карте. Осталась только память: в годы гражданской войны отряд, возглавляемый венгерским коммунистом Э. Светецом, разгромил в Аллаихе белогвардейский отряд поручика Деревянова и установил в селе Советскую власть.

Из Аллаихи в Чокурдах люди переселились, как говорится, капитально, многие живут здесь и по сей день, не помышляя об отлете в теплые края, да и те, кто обосновался в поселке три — пять лет назад, называют себя не иначе как коренными жителями.

В Чокурдахе мне, возможно, не придется искать гостиницу и, потрясая командировочным удостоверением, просить, требовать, умолять, чтобы меня устроили хотя бы в коридоре на раскладушке. В кармане лежит записка, правда написанная три года назад: «Если когда-либо будете в Чокурдахе, то заходите обязательно — ул. Жиркова, 4, тел. 3–17. (Меня все же вежливо попросили. Да, если уж не повезет, так не повезет.) Гаевой Владимир».

Записку эту я нашел в номере владивостокской гостиницы, где жил вместе с ее автором, молодым человеком, приехавшим на экзаменационную сессию. Ему действительно не повезло: перед каким-то очередным совещанием его выселили из номера, и он на прощание оставил мне эти несколько слов.

Прямо с вокзала звоню по телефону, слышу знакомый голос и, не называя себя, читаю записку. И тут снова вступает в силу закон северного гостеприимства,

— Где вы сейчас находитесь? — доносится из трубки. — У диспетчера? Понятно. Побудьте там, я скоро приеду.

Через полчаса я жму руку молодому, по-модному одетому человеку, с лица которого не сходит приветливая улыбка.

— Простите, что задержался. Искал Галю… жену, сказать, чтоб приготовилась встречать гостя.

— Ну зачем это?

— Как зачем? — удивляется Володя. — Гость в Чокурдахе — это не то, что гость в Москве или Владивостоке.

Мы идем поселком, где новое все еще мирно уживается со старым. Старинная русская изба, засыпной барак и большой благоустроенный дом со всеми удобствами. Уложенная бетонными плитами мостовая и «мостовая», единственным покрытием которой служат утонувшие в болоте пучки хвороста. Многоместный скоростной самолет, опускающийся на аэродром, и собачья упряжка.

— Приезжайте к нам зимой, прокачу вас на собачках, — улыбается Володя. — Тут они незаменимы.

Сейчас собаки отдыхают и нагуливают жир. Они сидят почти у каждого деревянного домика на привязи и провожают нас внимательными, незлыми глазами. Другие, те, что на свободе, долго идут за нами.

— «Пенсионеры», — поясняет Володя и рассказывает, что местный житель, якут или русский, никогда не убьет состарившуюся собаку, но и кормить ее зря тоже не станет, а просто выпустит на все четыре стороны — живи, пес, как знаешь. Это не акт жестокости. Хозяин уверен, что его старая собака не пропадет, ибо, как известно, мир не без добрых людей.

— Так и живут «пенсионеры» до своей естественной смерти, — говорит Володя и бросает какому-то псу завалявшуюся в кармане «Взлетную».

Владимир Васильевич Гаевой, техник аэропорта, — один из тех молодых людей, которые обживают Арктику. Он приехал сюда не в силу необходимости, а по доброй воле, привез миловидную свою Галю.

…Впервые за время своего путешествия я попадаю в семейную обстановку. В комнате у Гали очень простенько, скромно, но все сияет чистотой — белоснежная скатерть на столе, такие же свежие накидки на подушках, на швейной машине, крашеный пол блестит, стекла окон так чисто протерты, что как бы отсутствуют вовсе.

— Садитесь, пожалуйста. Вот уж хорошо, что вы нашли нас! — говорит она, смущаясь. — Сейчас соседи подойдут. Перекусим.

Перекусить есть чем: какая-то, великолепная на вид, рыба в разных видах — копченая, жареная, малосольная, свежие огурцы, дымящаяся картошка, моченая морошка и клюква.

— Сами собирали, — добродушно хвалится Галя, показывая на ягоды.

Через несколько минут приходят соседи, он и она, тоже работающие в аэропорту.

— Ну что ж, за встречу, по русскому обычаю, — говорит хозяин.

На столе в вазочке стоит ветка только что распустившейся лиственницы. Так у нас весной ставят в воду вербу. В окрестностях Чокурдаха лиственница не растет. Самое хладостойкое дерево, за это свое качество почитаемое у ненцев священным, даже оно не выдерживает индигирских морозов, и ту ветку, что красуется на столе, привезли знакомые пилоты из Черского.

— А знаете, что у нас есть? — вдруг обращается ко мне Володя. — Розовая чайка.

Он выходит за дверь и возвращается, держа на руке красивую ручную птицу величиной с голубя. Если бы это не было банально, я бы сравнил цвет ее грудки с очень нежной утренней зарей. Темные глаза, черное ожерелье, красные лапки. Словно понимая, что она красива, что ее рассматривают, чайка кокетливо наклоняет голову, смотрит то одним глазом, то другим.

О розовой чайке, как о диковине, писали Нансен, Де-Лонг, Урванцев. Нансен многие годы мечтал увидеть эту редкостную птицу. Наконец ему повезло. Пробираясь через торосы, он добыл розовую чайку и от радости пустился в такой пляс, что его спутник даже заподозрил неладное: уж не свихнулся ли великий путешественник?…

Это действительно редкость. Живую розовую чайку я рассматриваю впервые. А чучело ее видел в магаданском краеведческом музее. Обычно мертвая чайка сразу же утрачивает свою зоревую окраску, но у той цвет еще не успел погаснуть. Пространная надпись под экспонатом извещала о том, что эта чудесная птица впервые найдена в 1823 году у полярных берегов Северной Америки, долгое время оставалась загадкой для натуралистов. Только русскому путешественнику зоологу С. А. Бутурлину удалось в 1905 году отыскать гнездовье розовой чайки в низовьях Колымы, где она встречается наиболее часто, и описать ее образ жизни. Ни в каком другом месте гнездовья этой редкой птицы так и не найдены.