Король покинул Лондон и отправился в Ноттингем, где и обосновался. Отсюда он обратился к населению, призывая поднять оружие против бунтовщиков и изменников (то есть против членов парламента).
В первые недели своего изгнания Карл, не строя иллюзий по поводу своего положения, пытался найти путь к примирению с парламентом. Он посылал в Вестминстер уполномоченных для ведения переговоров, выдавал различные словесные векселя. Но в глазах парламента Карл уже лишился всякого доверия, и в ответ на все его предложения парламент объявил вне закона всех тех представителей феодальной знати, кто так или иначе проявлял свою лояльность по отношению к королю. Выхода у них не было, и они подались в Ноттингем «на защиту короны».
В результате армия короля увеличилась до четырнадцати тысяч человек. Это была армия отборных «кавалеров», многие из них имели за плечами опыт Тридцатилетней войны в Германии. В первой же серьезной битве, которая состоялась 23 октября 1642 года при Эджгилле, кавалеры одержали победу.
На стороне парламентских войск было всего десять тысяч человек, в том числе организованная Кромвелем, превосходно дисциплинированная, хотя и малочисленная конница.
Основную массу армии парламента составляли главным образом милицейские войска. Недостаточно обученная и плохо оснащенная, армия эта не могла противостоять натиску королевских войск, большая часть которых состояла из легкой, чрезвычайно быстрой и подвижной кавалерии.
Сражение при Эджгилле началось на заре. И было одним из самых суматошных и неорганизованных сражений, какие только знала история. Войска Карла I перепутались с парламентскими, кое-где вдруг начинали стрелять по своим, принимая друзей за врагов, а врагов за друзей. И те и другие поочередно бежали с поля боя, покуда полководцы снова не сгоняли их назад. Возвратившись, воины начинали ожесточенно биться и при малейшем намеке на поражение опять бежали.
Сам Карл участвовал в этой битве. Двух своих сыновей, сопровождавших его в походе, он оставил на попечение лейб-медика Гарвея.
Гарвей с принцами пристроился у плетня на окраине селения, рассеянно прислушиваясь к звукам битвы. Потом он взял книгу и погрузился в чтение. Внезапно внимание его было привлечено муравьем, свалившимся откуда-то на книжную страницу. Гарвей с любопытством пригляделся. Муравей деловито тащил куда-то крохотную соломинку.
Гарвей осторожно опустил книгу на землю. Муравей сполз и выронил ношу. Гарвей с улыбкой смотрел — что же теперь будет делать насекомое?
Что-то просвистело над ухом. Инстинктивно Гарвей наклонился и прикрыл муравья. Мушкетная пуля взрыла землю совсем рядом, но насекомое уцелело…
Так много веков назад Архимед при осаде Сиракуз прикрыл собой чертеж, нарисованный им на земле, и был заколот набежавшим на него римским воином…
Гарвей не пострадал — пуля пролетела мимо. Но оставаться здесь становилось опасно, и он пошел искать другого убежища.
Битва продолжалась весь день и закончилась победой роялистов — приверженцев короля.
На этот раз счастье сопутствовало Карлу. Именно счастье, а не военное искусство: обе стороны в этой первой серьезной битве проявили его очень мало…
Революция и гражданская война лишили Гарвея возможности продолжать научную работу, прервали его наблюдения и опыты. Вернулся он к ним только в конце 1642 года, когда после Эджилльского сражения вместе с Карлом обосновался в Оксфорде.
Оксфорд, ставший резиденцией короля, как и Кембридж, славился своим университетом. Деканом одного из тамошних колледжей, Мертонского медицинского колледжа, был до того времени доктор Брент, стоявший на стороне Кромвеля. Когда Оксфорд был занят королевскими войсками, Брент бежал из города. Карл, то ли в благодарность за многолетнюю службу, то ли из желания дать Гарвею возможность продолжать исследования, назначил его деканом Мертонского колледжа.
Гарвей был счастлив. Теперь уж ничто не оторвет его от наблюдений за развитием зародыша! Слишком много времени потеряно во всех этих переездах и сражениях! Он вовсе не приспособлен ни к тому, ни к другому. Ему нужно одно: возможность работать.
Он получил эту возможность и с головой ушел в свои опыты. Благо в соседнем колледже жил и работал. Джордж Батурст, как и Гарвей одержимый загадкой развития зародышей. Они будут работать вместе! — решает Гарвей. Не беда, если удастся сделать какое-либо важное открытие и Батурст будет при этом присутствовать или даже непосредственно принимать в нем участие! Не все ли равно, кто и как сделает нужное для науки наблюдение, важно, чтобы оно было сделано…
Он думает только о цели работ: он должен доказать, что все живое происходит из яйца! Что мухи не зарождаются самопроизвольно из мяса и что вообще рождение возможно только от себе подобных.
Опять ему неймется? Опять он лезет в драку? Опять крамола, преступление перед религией и отступничество от веры?
И об этом он не думает — одной неприятностью больше, одной меньше — не все ли равно? Да он и не уверен еще, что станет публиковать свой труд. Там видно будет.
А пока… Пока Карл I сначала одерживает победы, а потом начинает терпеть непоправимые поражения; пока революция достигает своего зенита, и Кромвель превращается в ее вождя; пока в Лондоне рвет и мечет завистливый доктор Брент, который не может стерпеть, что его место в колледже занято «выскочкой» и «королевским приживалой» Гарвеем, — пока происходят все эти события, Гарвей снова превращается в сосредоточенного и дотошного ученого и занимается наблюдением над развитием куриного яйца.
На квартире у бакалавра богословия Батурста живет курица, обыкновенная наседка. Под курицей в теплой уютной корзинке лежит несколько яиц. Изо дня в день Гарвей приходит сюда, чтобы вместе с молодым богословом понаблюдать за тем, как развиваются замурованные в своих белых домиках будущие цыплята.
Быть может, именно здесь, в небольшой комнате Батурста, Гарвей окончательно убедился, что и учитель его Фабриций и древний философ Аристотель ошибались, что не из белка и не из желтка образуется зародыш, а из особого зародышевого пятна — «яичного очка».
В этом небольшом пятнышке заключается весь куриный эмбрион, и по мере насиживания пятнышко увеличивается. Проходит день, два, и пятнышко достигает размеров ногтя, потом разделяется на концентрические кружки. Из них формируются отдельные органы цыпленка.
Осторожно, с волнением снимают оба наблюдателя на третий день часть скорлупы с очередного яйца, извлеченного из-под наседки, и смотрят, как в центре кругов, в самой середине белого «очка» появляется крохотная пульсирующая точка — красная капелька крови, зачаток будущего сердца.
Точка то исчезает, то вновь появляется в поле зрения; она сокращается и расширяется, совсем как настоящее сердце. В этой точке, в этом едва приметном намеке на жизнь — сама жизнь.
Гарвей увлеченно следит за рождением живого существа. Но несчастье уже стережет его. В Лондоне происходят печальные события. Слух о них доходит до ушей ученого. В горе он восклицает:
— Мои рукописи!
«Брент презренным образом отомстил тому, кто мгновенно занял его место, — пишет биограф Гарвея Л. Фигье, — он возбудил крестьян и горожан против несчастного Гарвея. Возмутившаяся толпа дошла до того, что ограбила и сожгла его дом».
Вместе с домом погибла и библиотека и все рукописи, плод сорокалетних трудов. Варварской мести Брента обязано человечество тем, что ни трактат о легких, ни наблюдения по сравнительной анатомии и эмбриологии, о которых неоднократно упоминал Гарвей, никогда не увидели света. Они погибли в огне вместе со всем имуществом ученого.
Революционные события развивались своим чередом. С конца 1642 года до 20 сентября 1643-го удача сопутствовала королю. Парламентские войска терпели поражение за поражением, в руках роялистов оставался весь юго-запад страны, за исключением Плимута. Королевские войска заняли Бристоль.
Но 20 сентября 1643 года в битве при Ньюбери победили парламентские войска. Продвижение Карла к столице было приостановлено. Выиграть это сражение помогли парламенту шотландцы, к которым палата общин обратилась за помощью.
