— Анка… — он больше не мог вымолвить ни слова. Его душили слезы.

— Успокойся, отец, — Анка погладила его по лысеющей голове. — Успокойся. Все кончилось хорошо.

Душин приложил ко лбу Анки ладонь, проверил пульс, минуту немигающе смотрел ей в глаза.

— Что скажет наш «наркомздрав»? — спросил Кавун.

— Нуждается в абсолютном покое. Ей необходимо хорошенько отдохнуть. Нервы.

— Нервы?

— Да, Юхим Тарасович. Истощение нервной системы. Она перенесла тяжелое потрясение.

— Ну, выздоравливай, Аннушка, — Кавун помахал рукой и направился к двери. Один за другим тихо выходили из хаты и все остальные. Бирюк остановился у порога, обернулся.

— Анна Софроновна, мы еще вернемся в родной хутор. Выздоравливайте, — и покачал головой: — Эх, Анна Софроновна, сами виноваты…

Когда за ним закрылась дверь, Евгенушка спросила Анку:

— Почему ты тогда не пошла с ним?

— Думала, что провокация. Ловушка.

— Разве он способен на такую подлость?

— Нет. Теперь я убедилась в его искренности.

— Надо уметь разбираться в людях.

— Потом я, конечно, жалела, что не пошла с ним в ту ночь сюда, на этот берег. Так жалела!..

— А про Жукова ничего не слыхала?

— Нет.

— Где-то теперь наш Андрей Андреевич? — вздохнула Евгенушка. — Жив ли?

— Будем надеяться, что жив…

Суровая зима 1942 года оказалась для рыбаков особенно тяжелой. Никогда еще так не скупилось на рыбу щедрое и в зимние путины Азовское море. В мороз и вьюгу, днем и ночью трудились на ледяном поле рыболовецкие бригады. Вырубали полыньи, ставили сети, загоняя их под лед длинными шестами, мерзли в шалашах, а улов — глядеть не на что. Однако рыбаки не впадали в уныние, ни на один день не прекращали подледный лов. Они не забывали о том, что воинам на фронте приходится еще тяжелее.

Флотилия, скованная льдом, зимовала в затоне. Как-то на Кумушкин Рай опять налетели «юнкерсы», сбросили на поселок и флотилию несколько бомб. Жилища почти не пострадали, но в затоне немцы натворили бед. «Буревестник», «Ейск», «Азов», «Таганрог», «Бердянск» и «Мариуполь» были разбиты в щепы. Невредимыми остались только «Темрюк» и «Керчь».

С болью в сердце глядели колхозники на погубленные суда.

— Это они, чумовые, в отместку за то, что Красная Армия разгромила их под Москвой, — сказал Кострюков.

— И пид Ленинградом далы ему здоровую зуботычину. Ото ж вин и загальмувався, прижух там, — откликнулся Юхим Тарасович.

Кондогур, набивая трубку, сурово, как приговор, произнес:

— Выдохнется, анафема!

Бои на фронтах, сообщения и сводки Совинформбюро были главной темой ежедневных бесед. По-богатырски оборонялся героический Севастополь. Не сдавался блокированный Ленинград, о который гитлеровцы обломали зубы. Орловская битва показала всему миру, на какие славные подвиги способны воины Красной Армии, отстаивающие свободу, честь и независимость своей Родины. Но осатанелый враг, сломя голову, лез напролом. На Дону, в районе станицы Клетской, шли ожесточенные бои. Гитлеровцы рвались к Сталинграду. В районе Таганрога противник сосредоточивал живую силу и технику, нацеливаясь на Ростов, являющийся воротами Северного Кавказа. В Приазовье назревали серьезные события.

Во время одной из бесед Кострюков предложил сформировать отряд ополченцев и обучать рыбаков военному делу.

— Цэ важнэ дило, — сказал Кавун одобрительно.

— Очень нужное, — поддержал Васильев.

— Гад к Ростову подползает, — Кондогур сердито постучал трубкой.

— Так он же намеревается на Кубань прорваться, — вмешался в разговор Краснов.

— Совершенно верно, — согласился Кострюков. — И если гитлеровцам удастся проникнуть в пределы Северного Кавказа, мы уйдем в кубанские плавни. Но уйдем не с дубовой колотушкой, которой глушат белугу, а с винтовкой и автоматом — помогать Красной Армии. Так что, Юхим Тарасович, езжай в Краснодар договариваться. Тебе, старому буденовцу, поручаем это дело всем нашим рыбацким миром.

— Добре.

Формирование отряда было согласовано через Краснодарский крайком партии и военкомат с командованием фронта. Командиром отряда был назначен Юхим Тарасович Кавун, а командирами взводов — Васильев и Кострюков. Отряду дали название «Родина».

В партизаны были зачислены все тридцать два бронзокосских рыбака, в том числе санинструктор Душин и его помощница Анка. Кондогур представил Кавуну список на сорок кумураевцев, где первым значилось его имя. Панюхаю и Евгенушке было отказано в приеме в отряд. Оставались в поселке в случае ухода рыбаков в плавни Дарья и жена Кавуна.

Не выдержал Панюхай и высказал Кострюкову свою обиду.

— Что ж я, чебак не курица, хуже всех, что ли? За какие такие грехи казака к бабьему сословию причисляете?

— Ты, Кузьмич, слов нет, казак, однако ж стар и здоровьем слаб.

— А мой дружок Кондогур? Парубок, что ли? Ему годов, почитай, будет на все восемь десятков.

— Кондогур гвозди кулаком в доску вбивает.

— А ты испытай меня. Может, я кулаком весло перешибу.

Кострюков засмеялся.

— Не веришь? — горячился Панюхай.

— Да не в этом дело, Кузьмич. Анка не сможет взять с собой дочку, а кто же будет присматривать за ней? Евгенушка — человек болезненный, да и у нее дитя тоже. Не годится оставлять ребенка на чужих людей, когда есть родной дедушка.

— С подколочкой, Иван Петрович?

— А зачем мне тебя подкалывать? Правду говорю. К тому же еще и неизвестно, придется ли нам уходить в плавни.

— Сказки сказываешь. Тады зачем в балку ходите, пальбу устраиваете и гранаты бросаете? Кондогур все хвастается, как он из пулемета ловко строчит.

— Да, из него получается хороший пулеметчик.

— Все хороши вояки, один я ниякий. Даже хромой черт, Бирюк этот, в почете.

— Он молодой, смелый. Будет в разведку ходить.

— Ну и лазутчика нашли, — язвительно ухмыльнулся Панюхай. — Зацепится за что-нибудь кривой ногой, а его немцы и накроют. Тогда как?

Будем надеяться, что не накроют.

— Только и осталось на хромоногих надеяться, раз старую гвардию в отставку, — в голосе Панюхая звучала горькая обида.

— А ты, Кузьмич, поговори с Кавуном, он хозяин отряда.

Старик безнадежно махнул рукой.

В хлопотах незаметно для рыбаков нагрянула весна. Немцы терпели поражения. Тогда, оголив остальные участки фронта, они предприняли новое наступление на восток. Ценой огромных потерь гитлеровцы летом овладели Ростовом, форсировали Дон и хлынули на Кубань. Танковый десант, мчавшийся по степной дороге в облаках пыли на Ейск, сбросил неподалеку от Кумушкина Рая роту автоматчиков, видимо, с целью «прочесать» побережье от поселка и до Ейского лимана. Рота красноармейцев, стоявшая в поселке, вступила с гитлеровцами в бой.

— Какое примем решение, Тарасович? — спросил Кострюков.

— Ты, Петрович, готовь суда к отплытию. Погрузи припасы. А я пиду с отрядом роте на подмогу.

Тут подвернулся Бирюк, и Кострюков сказал:

— Я тоже должен быть с отрядом, а это сделает Бирюк.

— Слушаюсь! — прогудел Бирюк, снимая с плеча висевший на ремне карабин.

Кострюков вынул из кармана блокнот, написал приказание, дал подписать Кавуну и вручил Бирюку:

— Передай караульному начальнику. Когда патроны и гранаты будут погружены в трюмы «Керчи» и «Темрюка», доложишь командиру отряда.

— Это я мигом сделаю, — и Бирюк, забыв про свою хромоту, побежал на окраину поселка, где хранились в погребке боеприпасы.

…Вечерело. За поселком не затихал бой. Неумолчно гремели винтовочные выстрелы, ни на минуту не прекращалась резкая трескотня автоматов. Справа, с высоты, короткими очередями бил пулемет.

Рота несла большие потери. Неопытный командир, молодой лейтенант, повел бойцов с ходу в лобовую атаку. Гитлеровцы встретили цепи красноармейцев массированным автоматным огнем, и атака захлебнулась. Больше полуроты вышло из строя. Пулей был сражен насмерть и лейтенант. Кто-то крикнул: