— Да вот потянуло поглядеть родные края, — ответил Павел.
— К кому пойдешь на постой?
— А мне все равно.
— Тогда давай ко мне, коли не брезгуешь, — пригласил Бирюк.
— Пошли, — согласился Павел.
Вслед им затараторили женщины:
— Подерутся беспременно.
— А с чего им драться?
— Как с чего? Ведь Пашка-то угробил Харитошкина батьку! Рыбокоптилку-то в ерике кто раскрыл да суду выдал? Он же…
— Пашка и свово батька не пожалел.
— Чудно́, право… Павел его отца в тюрьму упек, а он, Бирюк чертов, к себе на постой повел.
— Попомните мое слово, как выпьют, так Бирюк и отдубасит Пашку…
«Значит, не ошибся я. Павел и есть…» — Жуков стал медленно подыматься по тропинке.
Наверху стояла молодая женщина в белой блузке, темно-коричневой юбке и красной косынке. Жуков вспомнил, что красной косынкой любила повязываться Анка. Женщина с любопытством поглядывала на поднимавшегося вверх Жукова. И когда между ними оставалось всего несколько шагов, она всплеснула руками, бросилась навстречу.
— Андрей Андреевич!.. Боже мой!.. Смотрю — и глазам своим не верю — вы или не вы!..
— Ну, здравствуй, Анка! — Он подхватил ее протянутые руки. — Не ожидала?
— Нет, вы просто несносный человек… Десять лет ни слуху ни духу. Разве можно так?.. И теперь молчком нагрянул… Неужели нельзя было дать телеграмму?.. — Она теребила его за руку, требовала: — Говорите… Все, все хочу знать… Сейчас же рассказывайте. Где были? Почему не писали? Откуда, куда? В гости к нам или навсегда?
— Постой, Анка, постой… Ты погляди-ка вон туда… Видишь, кто берегом идет?
— Вижу. Бирюк и с ним какой-то франт в шляпе.
— Франт этот — Пашка Белгородцев.
Анка отшатнулась, прижав руки к груди: «Пашка?.. Неужели он?..»
— Он тебе ничего не писал? — осторожно спросил Жуков, глядя в сторону.
Анка отрицательно покачала головой.
— И ни разу не приезжал?
— Нет, — прошептала она.
— Гм… Надо полагать, что парень соскучился.
— По ком? — порывисто спросила Анка.
— По… землякам. Вот и приехал погостить.
— Да чего же мы стоим?.. — опомнилась Анка. — Идемте, Андрей Андреевич…
Она потянула Жукова за собой и невольно оглянулась назад, на берег, по которому шагали Бирюк и Павел.
II
Анка и Жуков завтракали в столовой рыбного треста. Жуков время от времени окидывал взглядом чистый, опрятный зал с большими окнами, завешанными тюлевыми гардинами. На столах — белоснежные скатерти, цветы, графины с водой, бумажные салфетки. На стенах — картины в багетовых рамах. Он ел с аппетитом, похваливал уху.
— Все Акимовна наша старается. Помните ее? — спросила Анка.
— Акимовну? — переставая есть, поднял голову Жуков.
— Еще при вас во время ночного шторма погиб ее единственный сын. Неделю все выходила на берег, убивалась, сердешная, выкликала из моря своего Мишу. А муж еще раньше погиб…
— А-а-а! — грустно покачал головой Жуков. — Помню, помню…
— Ну, потом взяла себя в руки, Колхоз назначил ей пенсию, новую хату построил, а она не может усидеть дома без дела. Работает в столовой шеф-поваром. Да вот и сама она идет.
На Акимовне был белоснежный халат и такой же колпак. Улыбаясь, она подошла к Жукову.
— А я тебя, мил-человек, сразу узнала. Не забыл нас, сынок?
— Хороших людей, Акимовна, не забывают.
— Спасибо на добром слове. Насовсем к нам?
— Насовсем в Приазовье, только не на Косу.
— Давно бы так! — она ласково посмотрела на Жукова, и в ее не по годам живых серых глазах засветились веселые огоньки. — Соскучились мы тут по тебе.
— И я скучал… по людям, по морю.
— Приходи ко мне в гости. Поглядишь, как живу.
— Приду, Акимовна. Обязательно.
— Пойду на кухню, команду дам, — и она поплыла между столами, легко неся свое дородное тело.
— Боевая старуха! — Жуков уважительно посмотрел вслед Акимовне.
— Говорит, до ста лет доживу. В такой счастливый век, говорит, нам запретно прежде времени помирать, — засмеялась Анка, поднимаясь со стула. — Идемте, Андрей Андреевич.
Они вышли на широкую залитую ярким солнцем улицу. Вдали серебрились и вспыхивали солнечными бликами волны, за горбатиной моря виднелась густо дымившая труба уходившей к Ейску «Тамани».
— Жаль, — вздохнул Жуков, — все бронзокосцы в море…
— Еще повидаетесь. Они завтра должны вернуться, — сказала Анка. — На медпункт зайдем?
— Непременно. Надо же повидаться с Душиным.
Домик, в котором помещался медпункт, состоял из трех комнат. Первая служила приемной, Тут стояли два шкафа: один — застекленный, с медицинскими инструментами, другой — аптечный; стол, табуретки и узкий диван, покрытый белой клеенкой, дополняли обстановку. Во второй комнате стояли две койки. В третьей, имевшей отдельный вход, жил фельдшер Душин.
Душин встретил нежданного гостя очень радушно:
— Ба, Жуков! Сколько лет, сколько зим! — воскликнул он. — Да откуда ты? Уж не с неба ли свалился? Ох, и рад же я видеть тебя! Ей-богу, рад!..
Он тут же принялся показывать Жукову свое скромное хозяйство.
— Ну, как… Нравится?
— Нравится. А чьи же это руки наводят здесь такую идеальную чистоту? Уж не женился ли ты, часом, Кирилл Филиппович?
— Угадали, — улыбнулась Анка. — Но только его жена работает в библиотеке при Доме культуры, а тут в помощницах Душина состоит жена Григория Васильева.
— Вот как?.. И Васильев, значит, женился?
— Да. Наконец-то распрощался с холостяцкой жизнью.
— Где же он нашел такую чистеху?
— С того берега привез. Ездил с делегацией в поселок Кумушкин Рай проверять, как выполняет тамошний колхоз социалистические обязательства. Ну, Кондогур и сосватал ему одну вдовушку. И совпадение-то какое: ее тоже, как и покойную, зовут Дарьей.
Жуков слушал, глядя куда-то мимо Душина, а когда тот закончил историю женитьбы Григория, сдержанно спросил:
— А живут как? В ладах?
— Дружно живут. Григорий пить еще тогда бросил.
— А Кострюков?
— Тот — закоренелый холостяк, — Анка безнадежно махнула рукой.
— Да-а… — протянул задумчиво Жуков и посмотрел в окно. Над морем на небольшой высоте кружил самолет. «Разведчик, наверно», — подумал Жуков. — Кострюков был крепко привязан к своей жене, — обернулся он к Анке. — Такие люди, как он, могут любить по-настоящему только один раз в жизни…
И весело взглянул на Душина.
— А как же это ты, Филиппович, не предусмотрел в своем медицинском учреждении родильное отделение? Ведь в былые времена ты здесь светилом считался по акушерской части…
Душин смущенно опустил глаза.
— Или Кострюков не разрешил? — лукаво сощурился Жуков.
— А что мне Кострюков? — застенчиво улыбнулся Душин, теребя пальцами тесемки на рукаве белого халата. — Я теперь не под его началом. А рожениц мы отправляем в районный родильный дом.
У Душина зарделось скуластое, с выдающейся вперед нижней челюстью лицо. Жуков положил на его плечо руку, примирительно сказал:
— Иногда, Филиппович, приятно и былое вспомнить.
— Безусловно, Андреевич. Что ж, было время, когда приходилось поневоле совмещать работу секретаря сельсовета с обязанностями повивальной бабки. Ох, и доставалось мне от Кострюкова! А женщины благодарили.
— Он, Андреевич, и мою Валюшку принимал, — сказала Анка.
— Помню, как же, — добродушно засмеялся Жуков.
Жуков и Анка вышли на улицу. Навстречу торопливо шагала невысокая чернобровая, румянолицая женщина. Кинув на Анку и Жукова беглый взгляд, она бойко проговорила на ходу:
— Доброго здоровьичка!
— Здравствуй, Дарьюшка! На медпункт?
— А куда ж еще? Мой-то в море, дома одной скучно. — Голос у нее был певучий и мягкий, походка легкая, стремительная.
— Не ходит, а будто чайка летит, — сказала Анка.
— Кто она?
— Жена Васильева.
Жуков обернулся, посмотрел вслед Дарье.
— Красивая. У Васильева-то, оказывается, губа не дура…