— Где продавали?
— На базаре. Так вот, тухла. Ну и порешили коптить. Ну, приехал я на ерик первый раз за всю жизнь и… — он развел руками.
— Подсудимый Белгородцев! Машков показывает, что вы три раза привозили ему свежую рыбу. Правильно он говорит?.. Что ж это вы, обманывали народ, обманывали власть, а теперь обманываете суд? Подсудимый Белгородцев! Отвечайте…
Тимофей молчал.
— Вот так хлюст! — проговорил кто-то в зале.
Машкова сменил Краснов. Комкая в руках картуз, он виновато смотрел в глаза судьи и давал показания.
— …Егоров подбивал все время, а я отказывался. Говорил, что верных людей теперь нету, положиться не на кого.
— И вы согласились помогать тем, кто срывал план улова, кто передавал рыбу в руки спекулянтам?
— Гражданин судья… Как же не пойдешь на это, когда по горло в долгу у Белгородцева? Всю жизнь должен ему. Думалось, что управлюсь… Как-нибудь расквитаюсь с ним… Детей-то у меня целых пять гавриков.
— Почему в артель не шли?
— Она сама была малосильной… Это теперь у нее мотор…
— Нужно было укреплять ее.
— Кто знал… — сокрушенно произнес Краснов.
Последним допрашивали Панюхая. Он стоял, сдвинув за ухо платок, скосив глаза на судейский стол.
— Я спрашиваю, — второй раз обратился к нему судья, — признаете вы себя виновным?
Панюхай опустил на грудь голову, поразмыслил и ответил:
— И как вам сказать, гражданин судья? И виноват, и будто нет. Сам не знаю, за что меня засудить пожелали?
— Кто вас пригласил в ерик?
— Да все он же, благодетель… Тимофей Николаич.
— В чем выражалось ваше участие в этом деле?
Панюхай непонимающе посмотрел на судью.
— Что вы делали?
— В караульщиках состоял.
— Платили вам?
— Где там, — он махнул рукой. — Винцараду дали, вот и все. Обещали… А пока на своих харчах состоял.
— Где вас поймали?
— Под кустом.
— И вы не пытались бежать?
— Не помню. Я во сне был, а меня разбудили… — и вздохнул: — Зря…
— Что вы еще можете показать?
— Не знаю. Я всего пять дней караулил.
— И те проспали?
— А как можно человеку не спамши? Рыба, и та спит.
— Садитесь…
В зал ввели свидетеля — подгорного рыбака. Он подробно рассказал, как раскрыли коптилку и арестовали виновных. Затем вошла Анка. Панюхай заерзал на скамейке, без надобности стал поправлять платок на голове.
— Анка… Что ж ты, чебак не курица…
— Подсудимый Бегунков! — одернул его судья и обратился к Анке: — Свидетельница Бегункова, что вам известно по делу обвиняемых?
Анка повторила то, о чем рассказывал первый свидетель.
— Вы арестовывали?
— Я.
— Сопротивления не было?
— Белгородцев Тимофей один раз толкнул меня.
— Подсудимый Белгородцев! Значит, вы оказывали физическое сопротивление?
Тимофей ощупывал рукой грудь, болезненно морщился и не отвечал. Но когда позади пробежал шепоток и послышались равномерные шаги, он оторвал от груди руку, расправил на лице морщины и резко обернулся: в зал входил Павел. Поравнявшись с подсудимыми, Павел остановился. Со всех сторон к нему устремились напряженные выжидательные взгляды.
— Свидетель Белгородцев! Подойдите ближе.
Павел уперся глазами в пол, ссутулился и только после вторичного предложения судьи неуверенно шагнул к барьеру. Тимофей повел головой вслед сыну.
— Что вам известно по делу обвиняемых?
Зал замер.
Павел украдкой, исподлобья взглянул на отца и направился к двери, проговорив:
— Не могу…
Его задержал милиционер, вернул на место.
— Говорите, Белгородцев. От суда ничего нельзя скрывать.
Павел умоляюще взглянул на судью:
— Спросите других… Все знают… Они тоже были в ерике…
— Вы скажите, при каких обстоятельствах обнаружили коптилку. Суд должен услышать от вас. Вы главный свидетель.
После долгой паузы срывающимся голосом Павел сказал:
— Над ериком… коня в хомуте повстречал… Думал… несчастье какое… с отцом… Поехал искать… Ну… услыхал… гомонят люди. На брюхе полез… и наткнулся… В хутор поскакал… в совет… и…
— Заявили?
— И… заявил.
— Сукин сын… — прошептал Тимофей, схватившись за голову.
— Что же побудило вас… — судья помолчал секунду, — выдать отца?
— Он крал у меня рыбу… Под суд меня норовил… Погубить хотел… А сам не подписывал договоренности… Я же… по чести трудился…
— Садитесь. — И судья обратился к присутствующим: — Ввиду ясности дела суд определяет прекратить дальнейший опрос свидетелей. Судебное следствие по делу объявляется законченным. В порядке прений слово предоставляется общественному обвинителю.
Григорий встал, вздохнул так, будто взошел на высокую гору, и, ткнув пальцем в стол, сказал:
— Круто солит нам враг, когда на свободе он, обманом путает. И тут, на свободе, норовит запутать всех. Ишь ты, какие младенцы! Ничего не помнят и не знают. Отшибло память. Рыбу думали не продавать, а обменивать. Какая же разница? Хоть так, хоть этак, она должна пойти в руки спекулянтов, а государству, мол, пущай будет то, что с пальцев капает. И еще: Белгородцев сказал, что он порядков не знает. А по мне — он лучше всех знал про порядки. Это увертка. И шел на это потому, что за спиной сына имел, на которого договор составлен… И ясно, что за невыполнение плана ответил бы сын. Говорить много нечего, граждане судьи. Преступление налицо. И я прошу вас строго наказать всех виновных, чтоб отбить охоту обманывать народ и обкрадывать государство. Все!
Судья кивнул защитнику:
— Ваше слово!
Защитник встал, помялся немного, сконфуженно развел руками и, пробормотав «Все ясно», опустился на стул.
Машков злобно взглянул на него, склонился к Белгородцеву:
— Как же так?.. Как же так?.. От суда не защитил?.. Шабай!
В последнем слове подсудимые просили о прощении. И только один Панюхай долго стоял молча, а потом чуть слышно проговорил:
— На ваш угляд.
Прошел долгий томительный час, был уже на исходе второй, а суд все не возвращался из совещательной комнаты. Люди изнывали от духоты, но не покидали своих мест, терпеливо ожидая приговора. Отовсюду слышалось одно и то же:
— Ну как, засудят?
— А то нет!
— За сапетку рыбы, что ли? Нет, освободят.
— Пришьют… Тяжкая провинность… За такие делишки не погладят…
— Погладят, только от затылка до макушки.
— Старика жалко, — и все оборачивались к Панюхаю.
Он тоскливо поглядывал в окно, перевязывал на голове платок.
— Вредности-то от него почти никакой…
— Это Белгородцев да Урин.
— Ишь, хлюсты…
Подсудимые слышали, как позади вскипала людская злоба, беспокойно ерзали на скамейке, хмурились на защитника. Но тот, избегая их взглядов, все время отворачивался к сцене, а потом вышел на воздух.
— Тоже… защитник, — бросил кто-то ему вслед. — И жевалку не открыл.
— А чего ему зря болтать? Тут никакая заступа не поможет.
Некоторые с укором посматривали на Григория, качали головами:
— Ведь свой человек, а вот поди ж ты… Засудить просил.
— У детей жалости к родителям нету, а чего ж ему.
— Ах-ха-ха… — вздыхали женщины.
Отвернувшись от всех, Павел, как и Анка, не отрывал взгляда от сцены. «Хоть бы скорей… Скорей бы…» Он опять попытался уйти, но его задержали на улице, вернули в зал.
Наконец раздался звонок, члены суда вышли из совещательной комнаты. Судья достал из папки приговор.
— «Именем РСФСР…» — громко произнес он.
В наступившей тишине напряженно замер переполненный зал, сотни глаз устремились на судью.
— «…выездная сессия народного суда третьего участка в хуторе Бронзовая Коса…»
Перечислив состав суда, он откашлялся, продолжал:
— «…в открытом судебном заседании рассмотрела уголовное дело по обвинению…»
Судья отпил глоток воды, взглянул на подсудимых и зачитал их фамилии с указанием года рождения, занятий, социального происхождения, судимости, имущественного состояния.