— Цепляйся! — крикнули ему рыбаки. — До берега дотянем!

Павел посмотрел вслед «Зуйсу» и процедил сквозь зубы:

— У-у, черт…

«Зуйс» опустил паруса и на моторе подвел баркасы к Косе. Толпа встречающих с любопытством рассматривала моторное судно, окруженное баркасами.

Жуков подплыл к берегу и, не сходя с судна, чтобы всем было его видно и слышно, сказал:

— Рыбаксоюз прислал вам в рассрочку вот этого сокола! Это самое лучшее, самое большое и сильное парусно-моторное судно на всем Азовском побережье! На нем вы можете смело выходить в море, не боясь его капризов! Это ваш верный товарищ и помощник. Он навсегда избавит вас от каторжного труда, сохранит силы, здоровье и ваши жизни.

— А кто будет на нем работать? — спросил кто-то из толпы.

— Артель, — ответил Жуков.

— Да сколько их там, в артели! И по хозяйству слабосильные все.

— А однолицым рыбакам какая будет польза от мотора?

— Он будет помогать и единоличникам.

— Как?

— Отвозить на пункт или прямо в город рыбу. Он вмещает в себя тридцать тонн рыбы.

— А-а! Брать готовенькое? Такая помощь не нужна.

— Дело ваше. Но «Зуйс» артельный и в ерик рыбу возить не станет. Его дорога лежит прямо к пункту государственного треста! — и Жуков спрыгнул на берег. Когда все сошли с баркасов, он, указывая на Сашку, сказал: — А это наш моторист. В городе завербовал. Веселый парень. Прошу любить и жаловать: Александр Сазонов.

Получив сообщение, что судить обвиняемых будут на хуторе, Кострюков распорядился привести в порядок клуб и снарядил в район для выездной сессии нарсуда и обвиняемых три подводы. Эту весть мигом разнесли по куреням словоохотливые бабы, всполошили хутор. И в ожидании приезда суда никто не вышел в море. Через сутки, рано утром, к хутору подкатили подводы в сопровождении четырех вооруженных всадников. У совета их встретила огромная толпа бронзокосцев.

Сгорбившись, низко опустив голову, Тимофей вполголоса сказал Егорову:

— Напоказ привезли. Назло делают.

Егоров не ответил. Обвиняемые сидели на подводах потупившись, прятали глаза. Только Панюхай, выставив бородку, разглядывал толпу, нюхал знакомый солоноватый морской воздух.

— Эх, до хижки своей сходить бы!

Посмотрел еще раз по сторонам — не видно ли Анки.

— Дочку повидать бы… — И к милиционеру просяще: — Дозволь сходить, служивый.

— Нельзя. Не могу.

Панюхай обиженно поджал губы:

— Зря…

Из совета вышел Душин, пригласил судью.

Конвоиры спешились, повели подсудимых в клуб.

Обвиняемых разместили на длинной скамейке против сцены. Справа от них сидел за столиком защитник и, не отрывая глаз от папки с бумагами, ловил на бритой голове мух. Он был весь круглый, с длинными острыми ушами и вислым подбородком. Слева, тоже за столиком, расположился общественный обвинитель — Григорий Васильев.

Обвинять ему еще никого не приходилось. Он не знал, как держаться, чувствовал себя скованно и смущенно водил глазами по шумному до отказа переполненному залу. За спинами подсудимых молчаливо переглядывались главный свидетель Павел Белгородцев, свидетели Кострюков, Анка и еще семь человек, присутствовавших при аресте. Вскоре за сценой прозвенел колокольчик, и вошли члены суда. Предупредив свидетелей об ответственности за дачу ложных показаний, судья зачитал длинное обвинительное заключение, удалил свидетелей из зала заседания и вызвал подсудимого Тимофея Белгородцева. Не поднимая головы, Тимофей оторвался от скамейки, нерешительно шагнул к сцене и на первый вопрос судьи ответил:

— Нет… Не признаю…

Судья строго посмотрел на него.

— Что вы можете…

— Ничего… — перебил Тимофей и тяжело вздохнул.

— Так… А может, скажете суду, куда вы хотели везти продавать рыбу?

— Я думал на товары какие-либо обменять. Не продавать.

— Сколько раз вывозили рыбу и куда?

— Никуда. Это первый раз и то… не пришлось.

— А вы знали, что за это вам придется строго отвечать?

Тимофей передернул плечами:

— Откуда же мне знать эти порядки, гражданин судья? Не я, сын подписывал договоренность.

— А вы тайно от него увозили рыбу. Выходит так, что вы обкрадывали сына и умышленно толкали его на то вот место, на котором сейчас сидите?

— Непонятна мне ваша речь… Человек я простой.

Тимофей упорно не хотел давать показания. Он хитрил, уклонялся от ответов, прикидывался непонимающим.

— И за что срамите меня? В голову не возьму никак…

Судья предоставил слово защитнику.

— Скажите, подсудимый: по чьей инициативе была сооружена коптилка?

Тимофей метнул в его сторону взгляд, проронил:

— Не явственно спрашиваете, а я… человек простой.

— Кому пришло в голову коптить рыбу?

Тимофей помолчал и ответил:

— Кажись, мне…

— А кто рыл коптилку?

— Егоров и Краснов.

Краснов вздрогнул, будто его толкнули в спину.

— Откуда вы брали опилки для копчения рыбы?

— Машков привез из города.

Человек с сосульчатыми усами поднял голову, глаза встревоженно забегали.

— Нет, привез Белгородцев, а я дал.

Судья остановил его звонком.

— Вас спросят. — И к Тимофею: — Слышите?

— Запамятовал…

После защитника слово взял Григорий. Он встал, посмотрел куда-то поверх головы Тимофея и спросил:

— Тимофей Николаич… А зачем ты в город частенько ездил?

Тимофей пронзил его заблестевшим от ярости взглядом, подумал: «Голопуп… И он меня…»; сунул в рот бороду и грудью навалился на высокий барьер сцены.

— Подсудимый Белгородцев! Отвечайте на вопрос обвинителя.

Тимофей вяло повел головой, простонал:

— Сердце у меня…

— Вы будете отвечать?

— Хворый я… — и схватился за грудь.

В зале взволнованно зашептались:

— Нарочно или всерьез?

— Чужая голова — темный лес.

Судья, звякнув колокольчиком, сказал Тимофею:

— Садитесь.

Всегда гордый, осанистый, с приподнятой головой и презрительным взглядом дерзких глаз, великан Егоров, правая рука Тимофея, теперь стоял неказистый, с опущенными плечами, словно что-то давило их книзу, и невнятно отвечал на вопросы судьи:

— Всегда по чести трудился… Теперь виноват немного. Освободите…

— Вы будете отвечать?

— Всегда по чести…

— Достаточно! — прервал его судья. — Садитесь.

К барьеру приблизился Урин и, не дожидаясь вопроса, заявил:

— Никогда под судом не был и теперь не виноват.

— Подсудимый Урин! Ждите вопросов и тогда отвечайте.

— А на что и за что отвечать?

— Подсудимый Урин! — повысил голос судья. Выждал минуту и к защитнику: — Пожалуйста.

— Скажите, по каким причинам вы сбежали с хутора? Не было ли какого гонения на вас, не притеснял ли кто? — спросил защитник.

— Сам уехал. По делам.

— По каким и куда?

— Это мое личное дело.

— А почему не возвращались домой?

У Урина побагровела шея, затряслись пухлые щеки.

— Домой? — он уставился на защитника. — А если нет его у меня? — и крикнул в зал: — Видали, за что судят? И кого? Почему тех не судят, кто отобрал у меня подворье? Кто разорил меня?.. — Не обращая внимания на окрики судьи, тряся головой, заколотил кулаками по барьеру: — Разорили!.. Отобрали! Кровное отняли!.. и… и… — он поперхнулся, опустил руки и смолк. Возле него стояли два милиционера.

— Увести из зала суда, — распорядился судья и вызвал Машкова.

Тот быстро поднялся и по-военному вытянулся перед барьером.

— Где проживаете?

— В городе.

— Чем занимаетесь?

— По мелочи.

— Торговлей, что ли?

— Да.

— Чем именно?

— Рыбешкой кое-какой.

— Вы рыбак?

— Нет.

— Что вы можете показать по делу?

— Да что… — Машков разгладил усы, взглянул зачем-то на свои ноги и сказал: — Месяца четыре назад меня познакомил с Уриным мой кум, Филатов. Теперь он помер. А Урин с Белгородцевым свел. Белгородцев раза три привозил мне рыбу свежаком. Она тухла и шла плохо…